Апостол Павел в Ареопаге

Жаркий полдень в Афинах. Печет нещадное солнце. Но очень хочется увидеть знаменитый Парфенон – его величественные развалины на обложке учебника истории помнишь с детства. Нам трудно понять, как можно было жить при такой жаре, и не только жить, но и размышлять, спорить, философствовать. Ведь Афины были городом философов. И именно к этим искушенным мудрецам когда-то пришел странный человек из Средиземноморья, чтобы рассеять их печаль и помочь им главную проблему человечества.

Платон и Аристотель ходили по этим улицам, на афинской Агоре странный мудрец Сократ учил верить в Единого Бога, Которого не называл по имени. За это и поплатился, испив чашу с ядом: стремление к мудрости у жителей Афин причудливо сочеталось с дикими суевериями и неистовым идолопоклонством.

Вот как характеризует античный психолог Феофраст типичного суеверного афинянина: «В праздник Кружек он вымоет руки, окропит себя со всех сторон священной водой и ходит целый день с лавровым листом во рту. Перебежит ему путь хорек — он прирастет к месту, пока не пройдет кто-либо другой или пока он сам не бросит через дорогу трех камней. Проходя мимо стоящих на перекрестке изваяний богов, он возливает на них масло из своего сосуда, опускается на колени и лишь после этого благоговейно удаляется. Прогрызет у него мышь добрый мешок — он отправляется к прорицателю с вопросом, как ему быть. Посоветует тот починить мешок, он его послушается, а вернется домой — принесет умилостивительную жертву. Он не сядет на могилу, не приблизится к трупу или роженице. «Как бы не оскверниться», — думает он. Привидится ему сон, он побывает у толкователя снов, у предсказателя, у птицегадателя, чтобы получить совет, какому богу или богине вознести молитвы. Если он увидит в толпе человека с чесночным венком, он омоет голову и пригласит жриц произвести очищение морским луком и кровью щенка, приметит сумасшедшего или припадочного — начнет плевать себе на грудь».

Как это ни удивительно, но именно в этом окружении странные чудаки говорили о Едином Боге, но говорили для избранных интеллектуалов, тех, кто мог это понять: «Отца и Творца всего найти трудно, а найдя, невозможно сказать о Нем». Клуб афинских интеллектуалов располагался тут же у Парфенона и назывался Ареопаг («Холм Ареса»). Когда-то на Ареопаге собирался совет старейшин, которые вершили суд. В I в. по Р.Х. у старейшин Ареопага еще сохранялась какая-то власть, но чаще всего там собирались теперь порассуждать о высоких материях. Время платоновской и перипатетической философии ушло: теперь тут собирались стоики, верившие в бога-судьбу, и безбожники-эпикурейцы. Собирались, видимо, для того, чтобы в очередной раз устроить интеллектуальный спор, подобный тому, какой и сейчас ведут эволюционисты-креационисты, только теперь они делают это в интернете на многочисленных форумах.

Проповедь Апостола Павла в Ареопаге на греческом языке — плита у подножия Ареопага

И вот, я гляжу с раскаленного летним солнцем Парфенона вниз и вижу большую каменную скалу внизу, и сердце моё сжалось: неужели это он? Потихоньку отделяюсь от своей экскурсионной группы, спускаюсь по Пропилеям, и вот я у цели. На холм ведет лестница явно не античных времен. Поднимаюсь — и чуть не падаю. Неровная скала до блеска отполирована, только небольшая часть древней ровной плиты осталась от того помоста, на который когда-то взошел бодрыми пружинистыми шагами странный человек из беспокойного племени в Средиземноморье, того племени, что не просто размышляло о Едином Боге, но вера в Которого составляла самое существо их жизни.

Собравшиеся там стоические и эпикурейские философы считали себя умнейшими людьми своего времени. Шутка ли, завоеватели Греции римляне сами оказались завоеванными их мудростью. Бородатых греков в плащах философов охотно нанимали в учителя своим отпрыскам знатнейшие патриции Рима, говорить и писать по-гречески было так же модно, как сейчас говорить по-английски. Стоиками были Сенека и Марк Аврелий. Тит Лукреций Кар переложил латинским стихом размышления своего учителя Эпикура. Трудно, наверное, свести вместе для спора более противоположные мировоззрения. Стоики учили о том, что миром правит Огненный Разум (Логос), да и весь мир есть как бы остывший Разум, когда Разум вновь разгорится — весь мир погибнет в огне, чтобы потом вновь появиться в новом цикле остывания. Эпикурейцы же считали, что весь мир покоится в лоне Бессмысленности: мириады мельчайших атомов закручивает Вселенский Вихрь и, сталкиваясь между собою, атомы образуют причудливый порядок, подобно тому как мельчайшие льдинки слепляются в красивые снежинки и падают на землю. Так и мир, подобно грандиозному снегопаду, летит и тает, вновь и вновь создавая случайные фигуры: порядок из хаоса.

«Мы продолжаем ареопагический спор до настоящего времени: Вселенский Разум или Хаос правит мирозданием?»

Эти две точки зрения, как видим, ведут свой нескончаемый спор в нашем мире. По сути, мы продолжаем ареопагический спор до настоящего времени: Вселенский Разум или Хаос правит мирозданием? Как же найти ответ на этот вопрос? Если признать разумное начало в мироздании, то как понять ту бездну зла, которая царит в мире, как понять, откуда зло в самом человеке? Если же порядок в мире возник из хаоса, то каков смысл бытия? Зачем мы живем? В чем смысл человеческой жизни? Главная проблема, которая жадной поступью наступает на все наши разумные доводы, – это смерть. Может быть, мировой порядок и разумен, но что нам до него, если нас ждет небытие? Эпикурейцы и стоики решали эту проблему совершенно по-разному. Для эпикурейцев смерть – это конец всего, а значит, страхов, страданий и самой жизни. А значит, бояться ее не нужно: «Ясно, что нам ничего не может быть страшного в смерти… никаких ощущений со смертью не будет» (Тит Лукреций Кар. О природе вещей).

Для стоиков смерть – это вожделенное освобождение души от оков тела, когда душа мудреца сливается с мировым единством. Человеческая индивидуальность гибнет, но мудрость в том, чтобы не бояться предначертанного судьбой.

Стоики и эпикурейцы, собравшиеся в Ареопаге, в античном мире олицетворяли печаль Экклезисаста:«участь сынов человеческих и участь животных – участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все – суета!» (Еккл.3:19).

По сути, греческие мудрецы смирялись со смертью и предлагали найти в философии утешение перед неизбежным ее торжеством.

И вот, пружинистым шагом по ступенькам ареопага поднимается человек, готовый рассеять эту неизбывную печать бытия. Он начинает с понятных этим искушенным мудрецам слов:

«Бог, сотворивший мир и все, что в нем, Он, будучи Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет и не требует служения рук человеческих, [как бы] имеющий в чем-либо нужду, Сам дая всему жизнь и дыхание и все. От одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: «мы Его и род». Итак мы, будучи родом Божиим, не должны думать, что Божество подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого» (Деян.17:24-29).

Фрагмент плиты Ареопага

Собравшиеся вокруг философы согласно кивают. И в «неведомого Бога» они готовы поверить. Но как поверить в весть, которая молнией ворвалась под своды ареопага? «Христос воскрес», а значит, все люди воскреснут для Вечной Жизни с Богом: «Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться, ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых» (Деян.17:30-31). Какое странное слово для мудрости века сего: «Услышав о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время».

Так мудрость человеческая отвернулась от премудрости Божией.

Давно разрушены стены и крыша Ареопага, стерлись плиты, на которых античные мудрецы старались решить главную загадку бытия.

Я поднял глаза от маленького кусочка последней плиты, на которой стояли философы и слушали Апостола Павла. Передо мной возвышался Крест Христов как вечный символ победы жизни над смертью, как безмолвный победный ответ мудрецам и совопросникам века сего (1Кор.1:20). На голубом небе сияло яркое солнце.