«И узриши славу Божию»

Преподобный Иосиф Заоникиевский

Мы, впрочем, знаем, что преподобный Иосиф был крестьянином Вологодского уезда Кубенской волости и что звали его в миру Иларион Амвросимов. Начальная часть «Сказания о явлении святой иконы», кратко рисуя характер и образ жизни Илариона, акцентирует внимание читателя на его благочестивом обычае удаляться от безумных и легкомысленных людей и уединяться в молитве к Богу. Однако, столкнувшись с тяжким недугом слепоты, Иларион оказывается подвержен воздействию демонических сил: «Не терпяи же добра искони диавол, сея роду человеческому брани, дабы ему не единому мучиму быти». Иларион тем не менее показывает глубокую веру и упование на Божию помощь: «вся козни диавола во уметы вменяше, о всем моляшеся к тайновидцу Богу», так что в скором времени получает некоторое облегчение своего недуга: «и от болезни очныя мало света видев». Вымоленного и выстраданного света Илариону хватает на то, чтобы посещать храмовое богослужение и прославлять святых угодников.

Действие собственно житийной части «Сказания» начинается в ясный майский день памяти великомученика Георгия. Как светло и приветливо должна была расцветать только что проснувшаяся от долгого северного сна природа! Как радостно должно было смотреть на расцветающие луга и проснувшийся лес! Но все это – увы! – было сокрыто от глаз полуслепого крестьянина. И больной ищет помощи Божией, благодатного исцеления от належащего зла; возможное избавление от недуга и душевной немощи, с ним сопряженной, осмысляется самим Иларионом как победа над дьяволом: «пойде той Иларион… дабы ему от болезни великия исцеление получити и от лютаго бы змия ненавидца <диа>вола от ловитвы избегнути». Помолившись в церкви Рождества Христова, больной возвращается «во своя си» и направляется к храму Василия Великого, «что на Етке».

Быть может, ранее Илариону были явлены знамения, которые вселили в него надежду

Тем временем, отмечает агиограф, приспевает шестая неделя «по Пасце», то есть неделя, посвященная празднованию памяти исцеления слепорожденного. Вот почему напряжение, которым овеяно ожидание чуда, так явственно читаемое в поведении героя агиографической повести, достигает своего апогея. Быть может, ранее Илариону были явлены знамения, которые вселили в него надежду на возможность обретения полноценного зрения. Сказание, в том виде, в котором оно дошло до нас почти полтора столетия спустя после описываемых событий, умалчивает о предшествующих знамениях (за исключением самого обретения возможности отличать свет от тьмы), однако общий тон и внутренний настрой героя, руководящий его поступками, говорят о том, что таковые знамения были. В этой части жития преподобный является перед нами не суровым аскетом, преисполненным решительной готовности подвергать свою плоть истязаниям и мужественно терпеть лишения, а простым и слабым человеком, ищущим помощи и сострадания, требующим поводыря и наставника, не исцеляющим, а исцеляемым.

Придя в день памяти исцеления слепорожденного в храм Василия Великого, Иларион просит иерея отслужить молебен о его здравии, однако священник медлит, поскольку в этот день ему предстоит служить литургию. Иларион, проведя в горестном и нетерпеливом ожидании долгое время и не дождавшись прихода пресвитера, в расстроенных чувствах покидает церковь: «и помолився святым иконам, прослезися вельми и изыде из церкви вон, и пойде в путь свой, вельми скорбя, плакася, что не улучи желания своего». Что перед нами – образец плачевной случайности, досадного недоразумения? Или что-то иное? Сказание ни в коей мере не упрекает невнимательного иерея, однако обращает на себя пристальное внимание тот факт, что впоследствии среди тех несчастных страдальцев, одержимых разного рода недугами и притекающих к молитвенному заступлению преподобного, преобладают именно люди духовного сословия.

Илариону явился бессребреник Косьма и указал место, на котором должен был явиться образ Богородицы

Не получил ли преподобный, испытавший на своем опыте горькую скорбь от халатного отношения пресвитера к бедам и печалям своей паствы, благодать целить священнические недуги? Так или иначе, но только теперь, вполне ощутив свое глубокое одиночество в мире людей, слабовидящий и беспомощный человек оказался готов к встрече с Божьим посланником: в тот момент, когда надежда на избавление от недуга стала бесконечно эфемерной, Илариону явился бессребреник Косьма и указал ему святое место, на котором должен был явиться святой и цельбоносный образ Богородицы. Целитель Косьма обращается к страдальцу со следующими словами: «Иларионе, отселе имаши диавола победити и свет видети».

Описывая встречу Илариона с Косьмой, агиограф настойчиво апеллирует к указанию точных, топографически узнаваемых координат: «И идоша до деревни Дмитрекова тое же веси», «И дошедше в деревню Обухово, и в той деревне сташа под древом березою», «И поидоша в путь свой до уреченнаго места, не дошед деревни Лусникова мало». При этом каждый раз место временных остановок загадочных путников, один из которых остается невидим для окружающих, отмечается деревьями различных пород: пройдя липу и березу, Косьма с Иларионом останавливаются под елью, и именно это место, несмотря на всю его непригодность к хозяйственному освоению («малая поляна, мокротою исполнена, и мелким лесом поросла») обозначается как святое место будущей обители: «И рече святый: “Иларионе, прииди во утрий день на сие место. И узриши славу Божию. Может тебе открытися сокровенное таинство, и узриши славу Божию”».

Образ Богородицы, явившийся на следующий день на указанной святым Косьмой поляне, дарует Илариону исцеление, а голос Божией Матери повелевает ему устроить на этом месте храм. «И не оскудеет благода<ть на> месте сем от ныне и д<о века>, и будет прогнание духово<м лу>кавым и всякой язи и<сцеление>, и кланяющимся честному и <чюдо>творному образу Ея с верою всяка страсть и язя прогнана будет», – восклицают явившиеся вместе с чудотворной иконой бессребреники Косьма и Дамиан.

Пророчество святых бессребреников сбывается в самом скором времени, на место явления святыни собирается множество окрестных жителей, чудо становится известно архиерею, который инициирует церковное расследование, а главным информантом этого процесса становится Иларион. Убедившись в подлинности сообщаемых сведений и став свидетелем еще одного исцеления, епископ вместе с другими клириками утверждает решение устроить на месте явления святыни монашескую обитель, в которой одним из рядовых монахов принимает постриг и сам исцеленный.

Иларион уходит на задний план, и его место занимает несгибаемый аскет Иосиф

Источником исцелений, которыми завершается сказание, является Пресвятая Богородица и Ее чудотворный образ, имя же Иосифа-Илариона в этом фрагменте не упоминается ни разу. Только спустя десятилетия упадка в новом свете предстает образ обретшего святую икону слепца: ранимый и скорбный Иларион уходит на задний план, и его место занимает несгибаемый аскет Иосиф, облекший свое тело в власяницу, острые иглы которой до крови ранили его тело («бе бо оная риза от влас острых сплетенна, тягостию и остротою, яко стрелы, можаше плоть человеческую прободати»), прикрывавший свои подвиги личиной юродства («хитрости ради его благоюродства истинны труда познати не возмогоша»).

Нескончаемая повесть исцелений 1717–1729-го годов вырывает, словно объектив кинокамеры, фрагменты нелегкой жизни русского народа первой четверти XVIII века: скорбь одинокой матери, мужа которой забрали в солдаты («Не скорби, Екатерино, муж твой служит за христианскую веру и за великаго Государя»); печаль слепой жены, упрекаемой мужем за невозможность помогать ему в хозяйстве; слепота матери с грудным младенцем на руках: «И имяше же и младенца у сосца, но ни его видети можаше, еже бы вложити ему сосец и напаяти».

Завершается повествование чудом «великим и ужаса исполненным»

При том, что в целом, описывая чудеса, агиограф пытается следовать хронологическому принципу, завершается повествование чудом, произошедшим за девять лет до фиксации последнего исцеления, – чудом «великим и ужаса исполненным». Перед нами удивительное по глубине и тонкости детально разработанного психологизма повествование.

За неделю до Пасхи один из монахов возобновленной в 1717-м году обители, работая в соседнем «Оникеевском» лесу, испытывает бесовские нападения и просит священноначалие избавить его от искусительного для него послушания, однако настоятель, расценив жалобы инока как попытку саботажа, отказывается перевести его на другое место работы. В результате несчастный становится жертвой бесовских происков и теряет рассудок. С большими усилиями братия связывает пострадавшего, который сопротивляется с агрессией психически больного человека, и оставляет его под охраной одного из монахов связанным в хлеву. Однако в скором времени бесноватый обращается к своему сторожу с разумной осмысленной речью: «Отверзи ми, брате, Господа ради двери, да иду и аз во святую церковь во след светоноснаго полка и множества народа». Убедившись, что безумец чудесно преобразился, страж выпускает его на волю, и тот спешно заходит в церковь, пытаясь отыскать кого-то среди молящейся братии. Инок, кажется, не замечает пораженных взглядов, провожающих его, столь неожиданно и столь явно исцеленного от тяжелого недуга. После, повествуя изумленной братии о произошедшем, он вспоминает, как увидел через щель в хлеве сонм величавых путников, сопровождавших «Жену светящуюся славою и венцем неизреченно». Процессия на глазах у бесноватого вошла в часовню с гробницей преподобного Иосифа, откуда вышла через несколько минут в сопровождении высокого старца с длинной бородой, украшенной сединами. Старец, следуя за Женой, заступался за одержимого бесом, «оной указуя перстом на хлевину, в ней же аз заключен: “Доколе, госпоже, грешному от диавола мучиму быти, помилуй, Владычице”, яко сия и мне слышащу».

По молитвам преподобного Богородица творит Свои исцеления

Так последнее чудо объединяет два духовных вектора – исходящий от Богородицы и несущий в себе молитву Иосифа: по молитвам преподобного, сподобившегося дерзновенного предстояния перед Царицей Небесной, Богородица творит Свои исцеления.

Цикл агиографических памятников, объединенных именем преподобного Иосифа, повествуя об актуализации застывшего было культа в эпоху, названную Г. П. Федотовым временем «трагедии русской святости», ярко и аргументированно свидетельствует о непрерывном духовном пути развития русской святости, тесно и неразрывно связанного с историей русского народа и российской государственности.