Русская Церковь и русская революция

'); //'" width='+pic_width+' height='+pic_height } }

Выступление Николая II перед депутатами государственной думы. Фото. 1906

В наши дни очередной сенсацией из области исторической науки уже вряд ли кого удивишь: стремительное развитие жизни столь же стремительно, порой головокружительно, изменяет и общественные представления о прошлом. Тем более если речь идет об истории России, которая, как сейчас принято судить, имеет характер непредсказуемый. Для людей православных, казалось бы, все должно быть несколько иначе: и взгляды будут более устойчивыми и осмотрительными, и осмысленность в представлениях – заметнее. К сожалению, далеко не всегда это обстоит именно так. Тяга к сенсациям, революционным открытиям, «слому парадигмы» дает себя знать и здесь. Но если для человека секулярного такой переворот в мышлении обычно ограничивается сменой политической ориентации или иными относительно безобидными последствиями, то для церковных людей последствия могут стать более тяжелыми.

Одним из примеров такого поворота в мышлении стала нынешняя «чукотская история». В полемической деятельности бывшего епископа Диомида можно легко заметить два периода – до и после лета 2008 года. Если на первом этапе ключевыми лозунгами были антилиберализм, антиглобализм и антиэкуменизм, то затем они отошли на второй план, уступив место двум другим тезисам – о «цареборчестве» и «имяборчестве» Русской Православной Церкви. Причем под эти утверждения подводились определенные исторические «основания»: обе «ереси» усматривались уже в деятельности российского Святейшего Синода в начале ХХ века и Поместного Собора 1917–1918 годов.

В своих исторических экскурсах Диомид (был это он или же, как сейчас утверждается, писавший за него публицист А. Стадник, не столь важно) ссылался как на непререкаемый авторитет на труды М.А. Бабкина, опубликованные в основном в 2006–2007 годах[1]. Иногда ссылки отсутствовали, но параллелизм исторической мысли Бабкина и Диомида, ссылки на одни и те же факты Февральской революции, общность оценок и выводов вполне очевидны. Очевидно и то, что ныне работы Бабкина – основное средство вдохновения борцов с «цареборчеством». В этой связи представляется интересным обратиться к историческому творчеству Бабкина и вопросу о его «сенсационности» и научной значимости.

Вышедшая в 2007 году книга М.А. Бабкина «Духовенство Русской Православной Церкви и свержение монархии (начало XX в. – конец 1917 г.)» сразу вызвала повышенное общественное внимание. В основном она посвящена событиям 1917 года. Предшествующий период, затронутый во 2-й главе книги, в целом рассмотрен на основании имеющейся и уже достаточно обширной исторической литературы (работах С.В. Фирсова, В.А. Федорова, отца Георгия Ореханова и др.). Вместе с тем, выводы автора не совпадают, а иногда даже противоречат выводам его научных предшественников. Автором движет одна идея – вопреки мнению авторитетных историков доказать духовное соперничество Русской Церкви и монархии после 1905 года и стремление духовенства к свержению самодержавия и к обретению полной независимости от государства[2]. Отчасти эта мысль почерпнута Бабкиным из воспоминаний двух ярких и по своим взглядам совершенно противоположных современников событий – товарища обер-прокурора князя Н.Д. Жевахова и протопресвитера Георгия Шавельского, цитированием которых изобилует монография. Однако автор монографии идет гораздо дальше свидетельств современников. Конечной целью действий духовенства, по его мнению, было уничтожение монархической власти как «харизматического соперника» Церкви[3]. Подобный тезис ранее не был никем озвучен и потому претендует на настоящий переворот в понимании событий 1917 года. Однако нам придется констатировать, что такая «сенсация» является всего лишь следствием искусственной и надуманной теории, совершенно не учитывающей исторические реалии той эпохи.

Бабкин изображает политику Святейшего Синода до и в ходе Февральской революции как имеющую своей целью ниспровержение российской монархии, а после победы революции – как открыто революционную и направленную на упрочение республиканского строя[4]. Трудно сказать, каковы мотивы подобного утверждения: желание ли следовать по пути «сенсации» до логического конца или простое незнание исторического контекста того времени. Высшие иерархи хорошо знали о сложившемся в начале ХХ века опыте церковно-государственных взаимоотношений в Европе. Во Франции (единственной крупной европейской республике) Католическая Церковь с 1905 года подвергалась мощному правительственному давлению и была отлучена от школы. Одним из важнейших последствий революции 1910 года в Португалии было не только провозглашение республики, но и одновременная секуляризация монастырской собственности. Революция и республиканский строй в начале ХХ века были неизбежно связаны с подрывом социального значения «господствующей Церкви». В то же время ее положение в монархиях (Британии, Германии, Австро-Венгрии) было для высшей иерархии гораздо более предпочтительным.

Говоря о политических предпочтениях русских иерархов, необходимо также учесть характер взаимоотношений Церкви и либеральной оппозиции накануне 1917 года. Они были крайне натянутыми, а если говорить о кадетах, то и просто враждебными. «Господствующую Церковь» обвиняли в духовном и отчасти в политическом кризисе; было широко распространено представление о ее стагнации, вызванной всевластием так называемой «синодальной бюрократии», под которой понималось как чиновничество «ведомства православного вероисповедания», так и собственно епископат. Докладчик октябристской (умеренно-либеральной) фракции Государственной думы по церковным вопросам И. Никаноров в главном рупоре партии – газете «Голос Москвы» – в статье «На краю пропасти» писал об «ужасном состоянии» Русской Церкви, виной чему были именно «синодальные порядки»[5]. Активная кампания в парламенте и прессе не только формировала определенные настроения в широкой общественной и народной среде, она также провоцировала политический раскол в среде рядового духовенства. Одна его часть внутренне отгораживалась от либералов, а другая вовлекалась в оппозиционные антиправительственные настроения.

К началу революции среди иерархов были несколько человек радикально-либеральных политических взглядов (например, отправленный на покой Владикавказский епископ Антонин (Грановский) или Уфимский епископ Андрей (Ухтомский); кстати, оба в 1920-е годы ушли из Церкви в расколы), однако они скорее составляли исключение. Но даже если предположить, что епископат, несмотря ни на что, тяготел к своим «политическим противникам», как реально могла быть выражена эта тяга при существовавшей синодальной системе, которая организационно полностью подавляла любую потенциальную политическую активность иерархов? Не случайно Бабкин не приводит фактов политической деятельности епископов и ограничивается одними более чем спорными догадками. Например, им высказано предположение о принадлежности членов Синода к масонству. Автор основывает это суждение на факте якобы быстрого и безболезненного признания Синодом Временного правительства, которое на основании привлеченной ненаучной литературы также «приписано» к масонству[6]. На основании такой логики масонами должно быть признано все население России, быстро принявшее новую власть, а главным борцом с масонским заговором – отказавший правительству в доверии В.И. Ульянов-Ленин. Если в данном случае вместо слова «масон» вставить понятие «мировой капитал», мы увидим до боли знакомую схему.

Конечно, российский епископат не был антимонархически настроен, но взаимоотношения между ним и государственной властью накануне революции были непростыми. Ключевой фигурой в этом вопросе стал Г. Распутин, чей образ активно использовался в политической борьбе как против монарха, так и против епископата. Лидер фракции октябристов А.И. Гучков еще в 1912 году с думской трибуны под аплодисменты всего зала клеймил «страшное попустительство высшего церковного управления» в отношении Распутина и риторически вопросил аудиторию о Святейшем Синоде: «Где его “Святейшество”, если он по нерадению или по малодушию не блюдет чистоты веры в Церкви Божией и попускает развратному хлысту творить дела тьмы под личиною света?»[7]. Начиная с 1912 года либеральные газеты постоянно писали о «распутинских» взглядах и политике Святейшего Синода. Кроме того, дореволюционная власть слишком часто втягивала духовенство в политику; наиболее яркий пример – вынужденное участие духовенства в предвыборной кампании 1912 года, когда Министерство внутренних дел и местные власти пытались использовать авторитет духовенства для продвижения выгодных им кандидатов в депутаты IV Государственной думы. Это позволяло оппозиционерам упрекать Церковь в «обслуживании интересов бюрократии». В февральской ситуации занять жесткую политическую позицию, оказаться «роялистами более самого короля» (ведь Николай II не призывал Синод к борьбе за власть и сам отказался от такой борьбы), значило не только превысить свои полномочия, но и подтвердить «распутинскую» репутацию Синода.

М.А. Бабкин не только приходит к выводу об активном участии Синода в революции, он еще и считает, что этот факт помешал сторонникам монархии выступить в ее защиту. Среди монархических сил упоминаются правые партии, конституционные демократы (кадетская партия), офицерство, крестьяне[8]. Между тем, научные исследования по истории Февральской революции, политическим партиям, социальным группам России начала ХХ века не позволяют разделить это мнение. Революция изначально была антимонархической и республиканской и не встретила никакого серьезного сопротивления отнюдь не из-за позиции Синода. Генералитет сразу выступил за отречение царя и был пассивен в вопросе о дальнейшей форме правления[9]; правые партии находились в организационном параличе, а их высокая численность уже стала фикцией[10]; крестьяне, что показала еще революция 1905 года, безусловными сторонниками монархии уже давно не были. Происходила десакрализация образа царя в крестьянском сознании; она имела иную природу, нежели у образованной общественности, но она безусловно имела место: очевидно то, что крестьяне не встали бы за царя против думы[11]. Да и кем были солдаты восставших тыловых гарнизонов как не крестьянами, только что одетыми в шинели? Даже среди членов дома Романовых, как хорошо известно, у монархии не оказалось горячих приверженцев: многие великие князья тогда ясно высказывались за республику, а все остальные проявили аполитичность.

Особое недоумение вызывает тезис Бабкина о том, что еще одной опорой монархии в 1917 году могла стать кадетская партия. Вопрос о «монархизме» кадетов в данных обстоятельствах крайне важен по двум причинам: во-первых, они после февраля на несколько месяцев фактически стали правящей партией (кадеты сформировали костяк Временного правительства, их партийные взгляды можно считать тождественными правительственным); во-вторых, после февраля 1917 года это была самая консервативная (если здесь уместно это выражение) из всех сохранившихся с дореволюционных времен всероссийских партий.

Однако относить кадетов к «консервативному лагерю» – это просто следовать одному из чугунных штампов ленинской публицистики и советской историографии. Программа конституционно-демократической партии («Партии народной свободы»), сформулированная еще в 1905–1906 годах, говорила о парламентской монархии как предпочтительной форме государственного устройства, но подавляющее большинство самих кадетов к 1917 году уже были республиканцами. «Партия создавалась, чтобы бороться против самодержавия… В своей собственной среде конституционно-демократическая партия революционной идеологии не исключала», – писал один из лидеров кадетов В.А. Маклаков (подчеркивания сделаны им самим. – Ф.Г.)[12]. Кадеты относились к революции как к неизбежной составляющей социального развития. «Революция – это… прорыв новых общественных отношений. И как форма она никогда не желательна, но она бывает неизбежна, когда силы, ей противостоящие, не хотят уходить с поля битвы», – напишет основная фигура партии – П.Н. Милюков, имея в виду ситуацию 1917 года[13]. Но уже по результатам 1905 года он заключал: «Мы хорошо понимаем и вполне признаем верховное право революции как фактора, создающего грядущее право в открытой борьбе с историческим правом отжившего уже ныне политического строя»[14]. Кадеты официально выступали сторонниками конституционной монархии, но из сугубо прагматических соображений сохранения государственного порядка. Они полностью разделяли «крылатую фразу Тьера», которую цитировал Маклаков: «Монархия будет демократической по целям, конституционной по форме, или ее вовсе не будет»[15]. Как заявлял на VII партийном съезде в марте 1917 года М.Л. Мандельштам, «многие из нас в 1905 году входили в партию уже республиканцами – республиканцам было дано место». Он также отмечал: «Мы входили в конституционно-демократическую партию потому, что вопрос о республике должен был решиться не в партийных дебатах, не путем голосования, а путем силы, вышедшей на улицу»[16]. На местах у партии на почве антиправительственных настроений нередко устанавливались тесные отношения с социалистами; многие активисты распространяли сразу кадетскую, эсеровскую, меньшевистскую и большевистскую литературу[17]. Современный исследователь Ф.А. Селезнев убедительно доказал, что кадетская партия фактически отстаивала не только лево-либеральные, но преимущественно умеренно-социалистические взгляды[18]. Лидер левых кадетов Н.В. Некрасов прямо называл левых кадетов не только республиканцами, но и социалистами[19].

Показательно, что в феврале 1917 года лишь два политических деятеля выступили за сохранение монархии как института (и то при необходимости отречения Николая II и обязательного парламентарного ограничения нового монарха на «британский манер») – вышеупомянутые П.Н. Милюков и А.И. Гучков. Нельзя не отметить, что при этом они были активными участниками, если не лидерами самой революции. Их же личное отношение к Синоду было показательно холодным: Милюков, будучи предельно далеким от какой бы то ни было религиозности (тем более православной), с думской трибуны призывал освободить церковь «от плена иерархии»[20], а Гучков был главным организатором резкой критики Синода в думе. Совершенно бесцеремонный по своему поведению Гучков, как вспоминали ближайшие его соратники, в последние годы монархии испытывал личную ненависть по отношению к Николаю II[21].

Республиканские взгляды кадетов сказались как в ходе, так и сразу после февральских событий. 3 марта центральный комитет обратился с воззванием к стране: «Старая власть исчезла. Государственная дума, забыв различия партийных взглядов, объединилась во имя спасения родины и взяла на себя создание новой власти. Граждане, доверьтесь этой власти, соедините ваши усилия, дайте созданному Государственной думой правительству довершить великое дело освобождения России от врага внешнего и водворения в стране мира внутреннего, основанного на началах права, равенства и свободы». К этому воззванию безоговорочно присоединились и октябристы[22] Всем членам кадетского ЦК была ясна необходимость существенного изменения официальной партийной программы: например, никто «по существу» не высказывался за сохранение монархии; причем было отмечено, что и до революции среди кадетов «принципиальных приверженцев монархии не было, и конституционная монархия была принята лишь по соображениям целесообразности этого строя именно в данный момент и невозможности при уровне политического развития масс строя республиканского»

[23]. Через несколько дней милюковская «Речь» уже не сомневалась, что «выродившаяся духовно и физически» монархия «надо думать, навсегда покинула историческую сцену»[24]. VII съезд партии в конце марта 1917 года официально (и, по большому счету, формально) изменил программу партии в соответствии с произошедшей революцией и единогласно провозгласил основной задачей установление в России «демократической парламентской республики». «Республика фактически уже существует», – говорил докладчик Ф.Ф. Кокошкин[25]. «Вопрос окончательно и бесповоротно решен жизнью», – подтверждал известный религиозный философ и новый член партии князь Е.Н. Трубецкой[26].

Бабкин также говорит, что акты 2 и 3 марта (об отречении Николая II и о передаче верховной власти великим князем Михаилом Александровичем Учредительному собранию) были законными и оставляли возможность восстановления монархии, чему активно противодействовал Синод[27]. Оставим вопрос о законности этих актов (на наш взгляд, оба они ни по форме, ни по сути не были связаны с прежним законодательством и не имели никакой юридической силы) и отметим лишь, что все юридические тонкости в революционную эпоху никакого значения не имели и ушли в небытие вместе со старым порядком. Теоретически Учредительное собрание могло установить монархию (хотя это была бы уже принципиально новая монархия – «волею народа», а не «Божией милостью»), однако уже в марте 1917 года такая перспектива была практически невероятна, и это было ясно всем.

Как понимали сложившуюся в ходе революции ситуацию другие ведущие политические силы тех дней? Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, созданный в первый день революции в здании Государственной думы, заявил о необходимости установления «народного правления» в своем первом воззвании от 27 февраля. Новый министр юстиции А.Ф. Керенский еще 2 марта – сразу после вхождения в правительство – заявил в Совете: «Я остался тем же, чем и был, я остался республиканцем». 3 марта Совет постановил арестовать династию Романовых, а только что подписавшего свой документ великого князя Михаила Александровича предложил подвергнуть негласному домашнему аресту (в случае отказа правительства это предполагалось сделать силами самого Совета; Временное правительство приняло соответствующее решение об аресте царя и царицы 7 марта). Подводя итог общего собрания, председательствующий социал-демократ Н.Д. Соколов заявил о необходимости «укрепления всех завоеваний революции… для достижения демократической республики». На следующий день вышло воззвание исполкома Совета к солдатам, в котором говорилось о необходимости закрепления завоеваний революции: «Старой России – не существует. Есть новая, свободная, революционная Россия. Но… дело создания новой власти еще не закончено». 5 марта на общем собрании при решении вопроса о похоронах «жертв революции» было определено, что местом захоронения должна быть избрана Дворцовая площадь – как «символ крушения того места, где сидела гидра дома Романовых». В приказе Совета за № 3 от 7 марта «новый строй России» упоминался как уже существующий. 10 марта на общем собрании Соколов уже заявил, что попытка передачи власти великому князю Михаилу было «самовольным действием» Гучкова и Шульгина (принявших отречение императора), что слухи о воцарении Михаила 3 марта вызвали в Петрограде «страшное волнение», а в самом Совете – «сильный протест»[28].

По тому же пути, что и Петросовет, шло и Временное правительство. В постановлении Временного комитета Государственной думы от 2 марта говорилось о том, что «в целях предотвращения анархии и для восстановления общественного спокойствия после низвержения старого государственного строя», Комитет постановлял «организовать, впредь до созыва Учредительного собрания, имеющего определить форму правления Российского государства, правительственную власть, образовав для сего Временный общественный совет министров»[29]. На первом же его заседании было заявлено о «низвержении старого государственного строя» и необходимости созвать Учредительное собрание для определения нового. Также было признано, что основные законы «после происшедшего государственного переворота» потеряли свою силу[30]. Сенат, в чьи функции входили юридическое разъяснения, 4 марта определил: «Временное правительство волею народа облечено диктаторской властью, самоограниченной его собственной декларацией и сроком до Учредительного собрания»[31]. Ставшая по сути правительственной газета «Речь» писала: «Революция, почин думы и переданный старым режимом легальный титул – таковы три источника полноты власти Временного правительства» [32]. В декларации от 6 марта революционное правительство заявило: «Свершилось великое. Могучим порывом русского народа низвергнут старый порядок. Родилась новая свободная Россия. Великий переворот завершает долгие годы борьбы»[33]. Созданная виднейшими членами кадетской партии, она намеренно не содержала идеи о преемственности новой власти по отношению к старому порядку[34]. О разрыве с прежней государственной традицией заявляли различные партии, буржуазные организации и т.д. [35] Лишь во избежание политических эксцессов (возможная контрреволюция считалась главной опасностью, впрочем, безосновательно) еще на переговорах правительства и Петросовета в ночь на 2 марта до созыва Учредительного собрания была временно принята «формула умолчания» по поводу формы государственного устройства: подавляющее большинство не сомневалось, что это будет республика[36].

4 марта Временное правительство конфисковало кабинет Его величества с принадлежавшими ему землями и заводами и передало его в ведение Министерства финансов. По тексту военной присяги, утвержденной 7 марта, офицеры и солдаты обязывались «повиноваться Временному правительству, ныне возглавляющему Российское государство до установления образа правления волею народа при посредстве Учредительного собрания». Текст был достаточно осторожным, учитывая возможное настроение офицерства, но и в нем констатировалось прекращение прежнего государственного порядка: революционному правительству (персональный состав которого мог и поменяться!) нужно было принести присягу как самому монарху. При вступлении в должность сами министры Временного правительства клялись: «По долгу члена Временного правительства, волею народа по почину Государственной думы возникшего, обязуюсь и клянусь перед Всемогущим Богом и своею совестью служить верою и правдою народу державы Российской, свято оберегая его свободу и права, честь и достоинство и нерушимо соблюдая во всех действиях и распоряжениях моих начала гражданской свободы и гражданского равенства и всеми предоставленными мерами мне подавляя всякие попытки прямо или косвенно направленные на восстановление старого строя». 14 марта Временное правительство приняло решение утвердить те секретные акты прежней верховной власти, что соотносились «с началами нового государственного строя». 16 марта были отменены «царские дни». В тот же день вышло правительственное воззвание к полякам со следующими словами: «Старый государственный порядок России… ныне низвергнут навсегда»[37]. Как можно убедиться, политика революционного правительства с первых же дней была вполне последовательной и направленной на ликвидацию всех остатков прежнего строя и любых упоминаний о монархии. Официальное провозглашение республики Керенским 1 сентября 1917 года вовсе не было каким-то новшеством, а в самой декларации ясно указывалось: «Считая нужным положить предел внешней неопределенности государственного строя… Временное правительство объявляет, что государственный порядок, которым управляется Российское государство, есть порядок республиканский и провозглашает Российскую республику»[38]. По политическим соображениям правительство просто решило отказаться от «формулы умолчания» в отношении государственного порядка.

Какие же конкретные «преступления» против монархии инкриминирует Святейшему Синоду Бабкин?

Первое. 26 февраля, когда петроградские события еще не переросли в революцию, товарищ обер-прокурора князь Жевахов, по его собственным воспоминаниям, предложил первоприсутствующему в Синоде митрополиту Киевскому Владимиру (Богоявленскому) выпустить воззвание против беспорядков с угрозой церковных кар в случае неподчинения, но получил отказ. На следующий день такую же инициативу выдвинул обер-прокурор Раев, но Синод ее не поддержал[39]. О первом обращении мы знаем только из мемуаров Жевахова, о втором – из газеты «Петроградский листок», которая в те дни активно транслировала любые слухи. Ни в одном, ни в другом случае нет официальной позиции Синода. Когда состоялось его заседание 27 февраля, если оно вообще имело место в действительности, не ясно. 26, а также и большую часть дня 27 февраля власть и сама не считала происходящее в Петрограде чем-то из ряда вон выходящим. Совет министров ни с какими инициативами не выступал. Никаких официальных распоряжений Синоду не поступало. Лишь поздним вечером 27 февраля, когда правительственная деятельность в столице была парализована, Ставка отдала приказ о высылке верных частей в сторону Петрограда[40].

Второе. 2 марта Синод принял решение связаться с Временным комитетом Государственной думы, что было осуществлено 3 марта. Бабкин полагает, что признание Синодом Временного комитета Государственной думы было революционным актом[41]. Однако изначально ВКГД не провозглашал себя верховной властью и в своей декларации официально заявил, что принял власть в столице вынужденно, поскольку никакой другой власти уже не осталось (стоит вспомнить его полное самоназвание: Комитет Государственной думы для водворения порядка и для сношения с учреждениями и лицами). Комитет установил связь со Ставкой и иностранными посольствами еще 1 марта и с этого момента был фактически повсеместно признан. Синод, в свою очередь, принял решение вступить в контакт с ВКГД только 2 марта, а реально вступил 3 марта; таким образом, из столичных центральных учреждений он был последним. В установлении контакта с ВКГД, тем более 2–3 марта, уже не было ничего «антиправительственного». Контакт с Временным правительством, верховной революционной властью, был установлен уже после двух отречений. Таким образом, официальная позиция Синода в ходе Февральской революции была подчеркнуто аполитичной, а с учетом сложившихся обстоятельств и не могла быть никакой другой.

Третье. 4 марта состоялось первое официальное заседание Синода после революции. Иерархи «радостно», как пишет Бабкин, встретили речь нового обер-прокурора В.Н. Львова, после чего из зала Синода было вынесено царское кресло[42]. Об этом мы тоже знаем из газет. Тогда же, по мнению Бабкина, состоялась «определенная договоренность» между обер-прокурором и архиереями, в рамках которой Церкви была обещана «свобода» и невмешательство в ее дела в обмен на ее участие в «успокоении умов» и закреплении нового порядка[43]. Автор ссылается на фразу из заявления шести архиепископов – членов Синода обер-прокурору от 8 марта с протестом против принятого накануне постановления Временного правительства о широких церковных реформах (об этом мы еще будем говорить). Архиереи напоминали, что 4 марта Львов «в торжественном открытом заседании» провозгласил полную свободу Русской Церкви в ее внутреннем управлении, и отмечали: «Святейший Синод во всем пошел навстречу этим обещаниям, издал успокоительное воззвание к российскому народу и совершил другие акты, необходимые, по мнению правительства, для успокоения умов». Последующее вторжение Львова во внутренние церковные дела архипастыри порицали как идущие вразрез с предыдущим правительственным курсом. Почему Синод не должен был идти «навстречу… обещаниям» новой власти и в чем заключается компрометирующий характер этого шага, остается неясным.

Четвертое. Что же сделал Синод «для успокоения умов»? 5 марта были отменено возглашение многолетия царствующему дому, 6 марта Синод принял решение служить молебен о новом правительстве, после чего также была установлена молитва о «благоверном Временном правительстве», внесены соответствующие изменения в богослужебные книги, в надписи на антиминсах, текст церковной присяги. 9 марта Синод выступил с воззванием о поддержке Временного правительства[44]. Как полагает Бабкин, упразднение молитв означало завершение процесса «перехода РПЦ на сторону Временного правительства, на сторону революции»; Синод таким образом объявил революцию бесповоротной, а царский дом – «отцарствовавшим»; реализовалось заветное желание Синода – «уничтожить, свергнуть царскую власть»[45]. Представление это совершенно беспочвенно. Эти решения Святейшего Синода точно соответствовали духу и букве отречений 2 и 3 марта и статусу нового правительства. Достаточно посмотреть на тексты документов от 2, 3 и 9 марта, чтобы это стало совершенно ясно.

Акт об отречении императора Николая II от престола

«Ставка
Начальнику штаба

В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы, и в согласии с Государственной думою признали мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя Верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол государства Российского. Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему вместе с представителями народа вывести государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.

Подписал: Николай
Псков. 2 марта, 15 часов, 1917 г.

Министр императорского двора генерал-адъютант граф Фредерикс»

Акт об отказе великого князя Михаила Александровича от власти

«Тяжкое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего мне императорский Всероссийский престол в годину беспримерной войны и волнений народных.

Одушевленный единою со всем народом мыслию, что выше всего благо Родины нашей, принял я твердое решение в том случае восприять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием чрез представителей своих в Учредительном Собрании установить образ правления и новые основные законы государства Российского.

Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа.

3 марта 1917 г.
Подписал: Михаил
Петроград»

Воззвание Святейшего Синода

«Святейший правительствующий Синод верным чадам Православной Российской Церкви.

Благодать вам и мир да умножится (2 Пет. 1: 2).

Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ее новом пути.

Возлюбленные чада святой Православной Церкви!

Временное правительство вступило в управление страной в тяжкую историческую минуту. Враг еще стоит на нашей земле, и славной нашей армии предстоят в ближайшем будущем великие усилия. В такое время все верные сыны Родины должны проникнуться общим воодушевлением.

Ради миллионов лучших жизней, сложенных на поле брани, ради бесчисленных денежных средств, затраченных Россиею на защиту от врага, ради многих жертв, принесенных для завоевания гражданской свободы, ради спасения ваших собственных семейств, ради счастья Родины оставьте в это великое историческое время всякие распри и несогласия, объединитесь в братской любви на благо Родины, доверьтесь Временному правительству; все вместе и каждый в отдельности приложите все усилия, чтобы трудами и подвигами, молитвою и повиновением облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни и общим разумом вывести Россию на путь истинной свободы, счастья и славы.

Святейший Синод усердно молит Всемилостивого Господа, да благословит Он труды и начинания Временного правительства, да дает ему силу, крепость и мудрость, а подчиненных ему сынов великой Российской державы да управит на путь братской любви, славной защиты Родины от врага и безмятежного мирного устроения.

Смиренный Владимир, митрополит Киевский
Смиренный Макарий, митрополит Московский
Смиренный Сергий, архиепископ Финляндский
Смиренный Тихон, архиепископ Литовский
Смиренный Арсений, архиепископ Новгородский
Смиренный Михаил, архиепископ Гродненский
Смиренный Иоаким, архиепископ Нижегородский
Смиренный Василий, архиепископ Черниговский
Протопресвитер Александр Дернов»

Несмотря на содержательную разницу между актами 2 и 3 марта, все три документа объединены единым мотивом. Отречение императора, по его собственным словам, осуществляется ради «тесного единения» народа и победы России в тяжелой войне. Великий князь Михаил выражает просьбу гражданам ради «блага Родины» объединиться вокруг Временного правительства. Кроме того, в этом акте говорится о Временном правительстве как об органе верховной власти, уже существующем и возникшем не в силу монаршей воли, а по «почину Государственной думы». Таким образом, признается и закрепляется новая революционная политическая реальность. Монархии и всего прежнего государственного порядка более не существует. Это не «междуцарствие» (как утверждает Бабкин), это ситуация временного отсутствия закрепленного в праве государственного строя.

Воззвание Святейшего Синода, как и предыдущие документы, призывает к народному единству в «тяжкую историческую минуту», которое поможет России на ее «новом пути». Наступление новой эпохи, закрепленное 3 марта, трактуется как «воля Божия», которая, как известно, вершится и благодаря, и вопреки человеческим усилиям (на волю Божию ссылается и Николай II – в самом начале своего текста, как и Синод). Само воззвание отличается подчеркнуто умеренным характером, который был совершенно не свойственен России марта 1917 года, впавшей в революционную эйфорию. В этой связи обращает на себя внимание эпиграф воззвания – фраза из 2-го соборного послания апостола Петра. Приведем более пространный отрывок из него: «Симон Петр, раб и апостол Иисуса Христа, принявшим с нами равно драгоценную веру по правде Бога нашего и Спасителя Иисуса Христа: благодать и мир вам да умножится в познании Бога и Христа Иисуса, Господа нашего. Как от Божественной силы Его даровано нам все потребное для жизни и благочестия, через познание Призвавшего нас славою и благостию, которыми дарованы нам великие и драгоценные обетования, дабы вы через них соделались причастниками Божеского естества, удалившись от господствующего в мире растления похотью: то вы, прилагая к сему все старание, покажите в вере вашей добродетель, в добродетели рассудительность, в рассудительности воздержание, в воздержании терпение, в терпении благочестие, в благочестии братолюбие, в братолюбии любовь. Если это в вас есть и умножается, то вы не останетесь без успеха и плода в познании Господа нашего Иисуса Христа. А в ком нет сего, тот слеп, закрыл глаза, забыл об очищении прежних грехов своих. Посему, братия, более и более старайтесь делать твердым ваше звание и избрание; так поступая, никогда не преткнетесь, ибо так откроется вам свободный вход в вечное Царство Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа» (2 Пет. 1: 1–11). Послание в целом содержит призыв к христианам беречься от лжепророков и лжеучителей, учит о духовном трезвении в преддверии второго пришествия Христова. Стоит ли говорить, что именно такое обращение было в тот момент крайне насущным?

Положение самого Святейшего Синода в революционной ситуации оказалось очень сложным. Он не мог, не имел полномочий оценивать на предмет формальной законности документы, исходившие от верховной власти, в частности отречение императора. У епископата также не было никаких оснований не считать его и акт 3 марта добровольными. Сама монархия в революционных условиях поставила духовенство перед свершившимся фактом: прежний монархический государственный строй самоупразднялся, новый должен был быть определен Учредительным собранием, вся полнота власти передавалась Временному правительству. Церковь должна была считаться с беспрецедентным волеизъявлением монарха, с политическими решениями новой власти и исходить из соображений гражданского мира и согласия (сам Николай II в своем отречении указывал тот же мотив, и тут его помыслы и помыслы иерархов совершенно совпадали). Любые, даже незаконные, акты верховной власти, мотивированные стремлением избежать внутренней вражды (да еще и в период тяжелейшей войны!), должны были быть поддержаны. Даже самые преданные монархии иерархи (архиепископ Андроник (Никольский), епископ Макарий (Гневушев) и другие) вынуждены были публично поддержать новую власть.

М.А. Бабкин посвящает целый параграф перечислению мер, который мог бы инициировать Синод для противодействия революции как при ее начале, так и после ее победы. Он полагает, что все эти меры «вполне аполитичные». В первом случае Бабкин советовал бы издать послания пастве с призывами о верности долгу, служить молебны об умиротворении народа, анафематствовать революционеров. Набор возможных мер завершает такая фраза: «Иными словами, в компетенции Святейшего Синода была та мера воздействия на паству, которая в Римско-Католической Церкви называется интердиктом». После состоявшейся революции Синод, по мысли автора книги, мог бы объяснять пастве, что в России сложилось «междуцарствие», что участие в революции требует «определенного покаяния», подчеркивать «условность и временность новой присяги», протестовать против формулы министерской присяги от 11 марта[46]. Меры по борьбе с революцией, которые рекомендует Синоду Бабкин, во-первых, совсем не аполитичные, во-вторых, были невозможны в ситуации, когда сама монархия не сопротивлялась и не требовала поддержки (они, скорее, стали бы настоящей провокацией против наиболее активной части верующих), в-третьих, обернулись бы открытыми репрессиями против Церкви со стороны Временного правительства и различных революционных сил.

1917 г. Один из первых фотоснимков Тихона (Белавина) в сане Патриарха.

Были все основания опасаться этой угрозы. Несмотря на лояльность по отношению к Временному правительству, положение церковной иерархии после февраля ухудшилось. Образ «архиереев-распутинцев» не без участия самой власти прочно закрепился в революционном сознании того времени. Ставшая революционным официозом кадетская газета «Речь» вполне прозрачно прогнозировала: «Падение старого строя нигде не отзовется так катастрофически, как в Православной Церкви. Здесь менее чем где-либо понимали, куда идет жизнь, слепо держались мысли в незыблемость самодержавия и связывали с ним вековечное дело Христово»[47]. Новый обер-прокурор В.Н. Львов (будущий активный обновленец) еще в ночь на 2 марта открыто заявил себя республиканцем и говорил о невозможности воссоздания монархического строя, «лучше которого смерть»[48]. 7 марта Временное правительство по докладу обер-прокурора Синода Львова поручило ему инициировать разработку церковных реформ – приходской и епархиальной (с переустройством «на церковно-общественных началах»), а также созвать предсоборное присутствие с участием епископов, священников и мирян[49]. Новая революционная власть вне каких-либо законных оснований стала диктовать Синоду, епископату и всему духовенству свои жесткие условия дальнейшего существования Церкви. О ее самоопределении не могло быть и речи. Уже в марте между Львовым и Синодом возник острейший конфликт, закончившийся полным разрывом и роспуском дореволюционного состава Синода[50]. Об этих и последующих событиях повествуется в таком ценном и важном для понимания ситуации документе, как дневник члена Синода протопресвитера Николая Любимова[51], который по неизвестным причинам Бабкиным не использован.

Тем не менее, полный разрыв священноначалия с революционным правительством был совершенно не возможен, поскольку это могло вообще лишить Русскую Церковь ее высшего управления. Епископат мог уповать на созыв Поместного Собора, но Временное правительство, в свою очередь, изначально хотело превратить Собор в орган по проведению внутрицерковной революции и максимального сокращения власти епископата. Весной 1917 года по всей стране начался созыв местных съездов и собраний рядового духовенства и мирян. Их решения часто противоречили церковным канонам и были направлены против епископата. Сам же епископат, обвиненный в «распутинстве», повсеместно устранялся. Только в первой половине года было смещено с кафедр 17 архиереев[52]. Лишь чудом Поместный Собор не стал инструментом церковного «реформирования» на протестантский лад и остался в истории Собором новомучеников и исповедников Российских, избравшим на Московский Патриарший престол святителя Тихона.

В заключении хотелось бы сформулировать еще одну мысль. Как известно даже неискушенному читателю, при большом желании в истории можно найти факты, подтверждающие любую теорию, какой бы замысловатой и искусственной она не являлась. Современная эпоха являет этому множество примеров. Однако профессионализм историка заключается не в «подтягивании фактов к теории», а в попытке воссоздать, насколько это возможно, реальную картину прошлого. Она всегда будет непростой и требующей не огульного осуждения, а хотя бы элементарного человеческого понимания. А в научном исследовании такое понимание требует от историка знания широкого исторического контекста той темы, которую он изучает. Только тогда история оживает, а не превращается в безжизненную схему, толкающую неосведомленных фанатиков «на бой кровавый, святой и правый».

Квитанция

Реквизиты для юридических лиц

Реквизиты для переводов из-за границы

Оплата с банковской карты Visa, MasterCard и Maestro

Оплата наличными через кассы и терминалы

Пожертвование через Сбербанк Онл@йн

Яндекс.Деньги

Альфа-клик

MasterPass

Интернет-банк Промсвязьбанка

скрыть способы оплаты

Комментарии

Владимир30 августа 2010, 15:41

Очень интересная статья Александра Солженицина "Размышления над Февральской революцией" http://web.archive.org/web/20070228151558/www.rg.ru/solzhenicyn.html

Борис10 июня 2010, 14:40

Автор, не промывайте мозги! Царь не ставил Синод пред свершившимся фактом, а у епископа есть вернейшее оружие для выяснения истины: Благодать Апостольская, молитва. А если он им не воспользовался - сам виноват. Царь Николай II канонизирован, Святой Иоанн (Максимович) Чудотворец призывал каяться в предательстве Царя. Мненье Святых - единственный критерий истины по таким вопросам. Аминь.

M. Woerl20 июля 2009, 17:35

Holy Patriarch Tikhon, pray to God for us!

Тимофей 4 июня 2009, 22:36

Тяжко царю пришлось без Столыпина

Бабкин Михаил Анатольевич31 марта 2009, 23:57

Статья Ф.А. Гайды производит несколько странное впечатление. С одной стороны её главная цель видится в «развенчании» моей исследовательской концепции. С другой – по существу самой моей книги в статье говорится по обыкновению* весьма крайне скупо.

* См. 1-ю рецензию Ф.А. Гайды на мою монографию:
Гайда Ф.А. [Рец. на кн.] // Отечественная история. М., 2008. № 5. С. 204–207.
А также см. мой ответ на неё:
http://www.portal-credo.ru/site/?act=fresh&id=924

Не имея времени «единомоментно» ответить критику, отмечу, что Гайде стоило бы выстраивать логическую цепочку опровержений моей монографии (коль он взялся за это) по известным в науке правилам:
1. Изложить мою концепцию.
2. Изложить мои узловые аргументы, на которых базируется моя концепция.
3. Опровергнуть эти аргументы, показав, что из известных фактов следуют иные выводы.
4. Предложить свою картину.

А настоящая же статья Гайды с её совсем невнятной критикой, подобна, на мой взгляд, лишь зубовному скрежету.
На эту очередную невнятную и не очень относящуюся к делу критику я отвечу немного позже.
В целом же я в очередной раз убедился, что Ф.А. Гайда или вновь невнимательно читал рецензируемый труд, или при составлении отзыва руководствовался мотивами, весьма далече отстоящими от научных.

Диакон Михаил31 марта 2009, 23:16

Хочу еще процитировать фрагменты из слова свт. Иоанна Шанхайского, сказанного им на панихиде в день 40-летия отречения Государя и хорошо отражающие православный взгляд на это событие (Блаженный святитель Иоанн Чудотворец. М., 2008. С. 875-877):
"Что произошло в тот день (2 февраля 1917) сорок лет назад?
Отступление народа от Помазанника Божия, отступление от власти, покорной Богу, отступление от данной перед Богом присяги на верность Государю - Помазаннику Божию и предание его на смерть...
Грех против него и России совершили все, кто так или иначе действовал против него, НЕ ПРОТИВОДЕЙСТВОВАЛ ТОМУ или ХОТЬ СОЧУВСТВИЕМ ПРИНЯЛ УЧАСТИЕ в совершившемся 40 лет назад событии..." (выделение моё - д.М. Советую прочитать всё слово.).
Разве не о том же самом говорит и М.Бабкин в своих трудах?!

Диакон Михаил30 марта 2009, 15:51

Очень смущает один эпизод, в котором автор оспаривает законность актов императоров Николая и Михаила: неужели автор не понимает природы самодержавной власти, которая черпает свое происхождение не в человеческих законах, а в Божественном праве? Христианский монарх подотчетен только Богу, в том числе и в вопросах престолонаследия. Императорское законодательство только закрепляет прецеденты, но не формирует царские решения. С религиозной точки зрения нет случайности и в том, что первый и последний Российские императоры именовались Михаилами, как и первый и последний Византийские императоры именовались Константинами.
Споря с положениями Бабкина, автор приводит документы, только подтверждающие тот неоспоримый факт, что практически всё духовенство, как высшее, так и низшее, сознательно или несознательно отказалось от экклезиологии монархической, в которой царская власть имеет очень важное место, и примкнуло к экклезиологии клерикальной, в которой царь отсутствует как класс. Временное правительство никак не могло соперничать с царем в отношении экклезиологического статуса: оно от силы могло походить на языческую власть, о которой можно молиться как за внешнюю силу, но не как за "благочестивых правителей", которые сегодня тут, а завтра сметены ветром ими же устроенной революции. В этом вся трагичность исторического момента независимо от того, какую сторону процесса здесь заостряет Бабкин: сознательную или несознательную.

К.Т.16 марта 2009, 17:59

Царя страстотерпца не трожьте!
Все мы сильны задним умом и в особенности когда судим других. Он - Божий помазанник! Он им был при жизни, им он остается на небесах. Как не раскрещивают, так и не расцарствуют. Таинства обратной силы не имеют и не мы судьи ему, а Бог! Он хотел как лучьше, но Богу виднее. Пастырь может быть у овец, но у львов пастыря не бывает. Львы пожирают друг друга и это нам явлено свыше для назидания. Давайте учиться рассуждать в смирении, а не осуждать в прелести. Мы все еще львы, а нам нужно стать овцами чтобы спастись.

Анатолий15 марта 2009, 15:06

Все эти исторические разборки хороши и полезны. Должны же мы как-то прийти к пониманию, от чего наша жизнь как "душ шарко"? К пониманию, что, даже не участвуя, мы все равно соучастники происходящих и прошедших процессов. Я бы списал вину революции и смуты на Николая Второго за отказ от управления страной в военое время. Но... ведь каждый слой населения грешен на своем месте, начиная от приближенных и заканчивая рабочими и крестьянами. Все хотели себе больше благ и свобод. По грехам народа и правитель! Но к этому пониманию нам всем (народу) надо еще прийти.

Алексей14 марта 2009, 12:36

Архиереи, начиная с 6 марта (через 4 дня после отречения), стали молится за временное правительство.
Разберем коротко исторические события. Монархию как государственный строй никто не отменял, после отречения Николая Александровича в пользу брата Михаил Александрович от царствования не отрекался, а вопрос о монархии и своего царствования отложил до решения учредительного собрания, которое должно было состоятся в августе 1917 года, затем решением Керенского учредительное собрание было перенесено на декабрь 1917-го, в ноябре приходят большевики и отменяют учредительное собрание, и автоматически де-факто ставят точку на монархии.
Соответственно все это время (с февраля по декабрь 1917), как де-юре так и де-факто, Царь был, вот за него и обязаны были молится Православные люди. Вместо этого Архиереи спускают в приходы указ молится за временное правительство, то есть совершают ИЗМЕНИЧЕСКИЙ, ПРЕДАТЕЛЬСКИЙ Акт.
Таким образом вся демагогия автора сводится на нет. Милейший автор, будьте не предвзяты, и тогда не придется краснеть.

Константин13 марта 2009, 18:55

В некоторых местах статьи ход мысли автора весьма странен - отношения епископата с государственной властью (почему бы ни писать прямо - царем?) были непростыми, потому что лгуны на основе клеветы (на близких к царю) обвиняли епископат в "не соблюдении чистоты веры".
Таким образом, обвинения, построенные на клевете, стали достаточным основанием для установления "непростых" отношений к царю и быстрого (при случае) пересмотра взглядов на многовековой уклад России.

Мало ли кто на основе клеветы зовет на ложные пути. Одна из задач пастырей состояла как раз в том, чтобы разобраться, где истина. И история явила нам тех, кто устоял в истине, и тех, для кого гучковы, труфановы (и им же несть числа) стали авторитетами при выборе жизненной позиции.
По мнению автора занимать "жесткую политическую позицию" нельзя было, иначе в глазах оболваненных людей епископату пришлось бы "подтвердить «распутинскую» репутацию Синода".
Думается, что как раз отсутствие жесткой позиции в начале смуты и привело к тому, что потом позиции не осталось вообще никакой, - получилось по поговорке "дашь палец - всю руку откусит".

По поводу "профессионализма историка". Как пример настоящего исторического труда хотелось бы привести работу Ивана Забелина "Минин и Пожарский. Кривые и прямые смутного времени". В ней очень много можно подчерпнуть про место, позицию и жизненный выбор личности в ходе истории. В том числе и личности историка, как автора "при воссоздании реальной картины прошлого".

С уважением, Константин.

Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все комментарии будут прочитаны редакцией портала Православие.Ru.

Войдите через FaceBook ВКонтакте Яндекс Mail.Ru Google или введите свои данные:

Ваше имя:

Ваш email:

Введите число, напечатанное на картинке

Осталось символов: 700

Отправить