Церковь эпохи апологетов. Часть 1

Сайт «Православие.Ру» продолжает публикацию фрагментов новой книги церковного историка и канониста протоиерея Владислава Цыпина «История Европы дохристианской и христианской».

Святой мученик Иустин Философ Во II столетии в Церкви умножилось число христиан, которые вышли из интеллектуальной элиты эллинистического общества. Именно они брали на себя миссию апологии христианского вероучения перед лицом отвергавшего его общества и защиты самого права христиан на существование, которого они лишены были действовавшим в Римской империи законодательством Траяна.

Самым выдающимся из древних апологетов был Иустин Философ. Он родился в начале II века в самарийском городе Сихеме (переименованном в Неаполь), который был тогда населен в основном греческими колонистами. К их числу принадлежали и предки Иустина – отец Прииск и дед Вакхий. Получив классическое образование, Иустин стремился обрести смысл человеческой жизни; он искал его в философских системах стоиков, перипатетиков, пифагорейцев и, наконец, в сочинениях Платона, которые представлялись ему стоящими ближе всего к искомой им истине. В поисках истины Иустин не раз встречался с христианами. Подлинный переворот в его сознании произвели беседы с одним старцем христианином, с которым Иустин познакомился в Ефесе, когда однажды, находясь в уединенном месте на берегу моря, предавался философским размышлениям. О своем обращении под влиянием беседы с мудрым и кротким старцем Иустин рассказал впоследствии в «Диалоге с Трифоном Иудеем». Приняв крещение, Иустин не снял мантии философа. Странствуя в ней по провинциям Римской империи, он проповедовал Евангелие, находя особенно веские аргументы для людей, которые, подобно ему, были носителями эллинского образования. Прибыв в Рим в правление Антонина Пия, Иустин основал там христианскую школу, одним из учеников которой был ставший также впоследствии апологетом Татиан.

Иустин был предан смерти по доносу своего оппонента Кресцента, принадлежавшего к философской школе киников. Мученик предвидел, что он станет виновником его смерти: «Я ожидаю, что буду пойман в сети кем-нибудь из тех, о которых я упомянул, и повешен на дереве, по крайней мере Кресцентом, любителем шума и суетного блеска. Ибо этот человек не стоит того, чтобы называть его философом… так как он всенародно обвиняет нас в том, чего не знает, – будто христиане безбожники и нечестивцы; и это делает он в угоду и удовольствие обольщенной толпы»[1]. Более ясный свет на моральные качества доносчика проливает ученик Иустина Философа Татиан: «Кресцент, который свил себе гнездо в великом городе, превосходил всех в педерастии и был весьма сребролюбив. Этот презритель смерти так боялся ее, что старался причинить смерть, как зло, Иустину, а также и мне, за то, что он, проповедуя истину, обличал философов в сластолюбии и лжи»[2].

Мученик Иустин Философ был казнен вместе с шестью своими учениками в правление другого философа – Марка Аврелия, вероятно, в 165 году, причем допрашивал его префект Рима Квинт Юний Рустик, учитель императора и один из самых образованных людей своего времени. «И может быть, – как замечает В.В. Болотов, – его философскими склонностями объясняется и то, что он, видимо, интересуется христианством, ставит обвиняемым вопросы, выходящие из тесных юридических границ, намеченных Траяном (вопросы: где христиане собираются? к какой философской школе Иустин принадлежит? в чем состоит учение христиан?)»[3].

Иустин написал, по словам Евсевия Кесарийского, «много полезнейших произведений; они свидетельствуют об уме, прошедшем школу и погруженном в размышления о Божественном»[4]. Историк называет ряд его сочинений: речи, обращенные к Антонину Пию и его преемнику, трактаты «К эллинам», «Обличение», «О Божественном единодержавии», «Лирник», «О природе души», «Против Маркиона», «Диалог с Трифоном Иудеем». Из них сохранились лишь три творения: две апологии и «Диалог с Трифоном Иудеем», из которого Евсевий цитирует место с обвинением иудеев в подстрекательстве против христиан – в том, что они, иудеи, «разослали по всей земле из Иерусалима избранных людей объявить, что появилась безбожная ересь христианская, и рассказывать про нее все, что на нас возводят люди, нас не знающие»[5].

В «Апологиях» первой и второй Иустин пытается убедить императоров и сенат, что христиане напрасно преследуются как враги государства, лучшими гражданами которого они в действительности являются. Несправедливость в отношении христиан особенно очевидна потому, что «если кто из обвиняемых отречется и скажет только, что он не христианин, то вы его отпускаете, как бы уже не имея никакого доказательства его виновности»[6]. Большая часть «Первой апологии» посвящена изложению христианского учения о Божественном Логосе (Слове) в сопоставлении его с языческими верованиями и греческой философией. И если культ мнимых богов Иустин объясняет демоническими внушениями, то в философских воззрениях эллинов он находит, скорее, истину, хотя и частичную, в полноте явленную в христианском Откровении. Более того, некоторых философов мученик даже называет христианами, хотя они жили задолго до воплощения Слова: «Мы научены, что Христос есть Перворожденный Бога… что Он есть Слово, Коему причастен весь род человеческий. Те, которые жили согласно с Словом, суть христиане, хотя бы считались за безбожников; таковы между эллинами Сократ и Гераклит и им подобные, а из варваров – Авраам, Анания, Азария и Мисаил и Илия и многие другие»[7].

В то время как святой Иустин обнаруживал в своих апологетических сочинениях открытость по отношению к носителям традиций эллинской мысли, стремление опереться в своем миссионерстве в этой среде на те элементы их воззрений, которые способны приблизить эллинов к принятию полной истины, явленной в Божественном Логосе – во Христе, его ученик Татиан в «Речи против эллинов», напротив, акцентировал внимание на пропасти, разделяющей христианство и эллинистическую культуру и философию. В «Речи» он обнаруживает себя крайним ригористом по отношению к внешней философии, греческой литературе, искусству, в особенности театру – школе разврата: «Что удивительного или прекрасного совершается у вас? Посредством носа производят постыдные звуки, делают неприличные движения, на сцене учат как блудодействовать, и это видят сыновья и дочери ваши… Достойны похвалы и поэты ваши – лжецы, которые фигурными словами обольщают слушателей»[8].

Татиан Татиан по происхождению был сирийцем, получил основательное философское образование, много путешествовал, в Риме принял христианство, сблизившись со святым Иустином и став его учеником. После казни своего учителя он возглавил основанную им школу, затем вернулся на Восток. В конце жизни, а скончался он около 175 года, Татиан уклонился от Православия и стал основателем секты энкратитов, учение которой было проникнуто крайним ригоризмом. Татиан стал отвергать брак, употребление мяса и вина, и из-за гнушения вином его последователи совершали евхаристию на воде. Хуже того, Татиан разделял гностические идеи об эонах. Святой Ириней Лионский писал о нем: «Слушатель Иустина, он, пока был с ним, ничего подобного не провозглашал, а после его мученической кончины отошел от Церкви и в чаду учительского самомнения, возомнив себя выше других, создал свое собственное учение, сочинил каких-то незримых эонов, вроде Валентиновых, объявил вместе с Маркионом и Сатурнином брак пагубой и развратом и придумал доказательства, утверждающие невозможность спасения для Адама»[9].

Татиан – автор многих сочинений, получивших высокую оценку Тертуллиана, Климента Александрийского, Евсевия Кесарийского, но все они утрачены, за исключением «Речи против эллинов» и его главного труда – «Диатессарона» («Тο δια τέσσαρον εύαγγέλιον»), в котором в едином повествовании представлена евангельская история, составленная из фрагментов текста четырех Евангелий. «Диатессарон» употреблялся не только в секте энкратитов, но и в кафолических общинах Сирии за богослужением вплоть до V столетия.

Ничего не известно о жизни еще одного апологета – Афинагора Афинского, составившего около 177 года обращенное к Марку Аврелию и сыну его Коммоду «Прошение о христианах». Тон этой апологии отличается особым смирением. Податель «Прошения» кротко укоряет мудрых, милосердных и человеколюбивых императоров за то, что, в то время как «вся империя… наслаждается глубоким миром», одни только христиане подвергаются притеснениям, гонениям и мучениям… тогда как мы не делаем ничего худого и… преимущественно пред всеми, питаем самые святые достодолжные расположения к Божеству и вашей власти»[10]. Апологет отвергает возводимые на христиан обвинения в атеизме, каннибализме и совершении инцестов, подчеркивая, что, если бы все это не было клеветой, христиане действительно заслуживали бы жестоких казней. Обвинение в атеизме основывалось на факте непочитания богов. Объясняя причину неучастия христиан в их культе, Афинагор раскрывает христианское учение о едином Боге, Сыне Божием и Духе Святом. Учение Афинагора о Божественном Логосе, хотя и не вполне безупречно терминологически, отличается большей догматической точностью, чем посвященные Логосу мысли Иустина Философа, которым свойственен был налет субординационизма, характерный для богословия II столетия. Афинагор писал: «Сын Божий есть Слово Отца, как Его идея и как действующая сила, ибо по Нему и чрез Него все сотворено, потому что Отец и Сын суть одно. А так как Сын в Отце и Отец в Сыне, по единству и силе духа, то Сын Божий – ум и слово Отца»[11].

Еще одно сохранившееся сочинение Афинагора – «О воскресении из мертвых». Главная мысль этого трактата в том, что грядущее воскресение обусловлено самой природой сотворенного Богом человека, который предназначен для вечной жизни и состоит из души и тела, единство которых разрушает смерть. Вознаграждение или наказание человека не может относиться к одной только душе, но должно затронуть и его тело. Творения Афинагора обнаруживают в их авторе превосходное знание греческой поэзии и риторики и высокую культуру философской мысли. Его слог отличается не только правильностью, выдающей его эллинское происхождение, но и замечательными литературными качествами.

Одним из выдающихся христианских писателей II века был святитель Феофил, занимавший Антиохийскую кафедру с конца 170-х по конец 180-х годов. По Евсевию Кесарийскому, он был «шестым после апостолов» предстоятелем Антиохийской Церкви; «четвертым после Герона», преемника священномученика Игнатия, «был Корнилий, пятым… Эрот»[12]. Евсевий называет среди сочинений святителя Феофила «Три книги к Автолику», «Против ереси Гермогена» и «Против Маркиона». Из них сохранились лишь «Три книги к Автолику».

Святой Феофил родился на Востоке, вблизи Евфрата, получил классическое греческое образование, христианином стал в зрелые годы, после длительного изучения Священных книг. Адресат «Трех книг» Автолик был язычником, с которым автор поддерживал дружеские отношения. Желая убедить его в истине христианского учения, он обстоятельно излагает его, находя убедительные аргументы в доказательство его правоты и несостоятельности языческих верований. Один из своеобразных доводов святого Феофила, как, впрочем, и многих других христианских писателей древности, состоит в том, что христианское учение, корни которого восходят к библейским пророкам, древнее сочинений языческих философов. У святого Феофила в богословской части его труда впервые употреблено для обозначения Трех Божественных Лиц слово «Троица»: «Те три дня, которые были прежде создания светил, суть образы Троицы – Бога и Его Слова и Его Премудрости»[13]. Правда, эта его терминология расходится с той, которая впоследствии стала общеупотребительной в христианском богословии. Третью Ипостась Феофил называет не Святым Духом, но Премудростью – словом, которое принято относить к Сыну Божию. Неустойчивость тринитарной терминологии была вообще свойственна богословию апологетов.

Евсевий Кесарийский писал о высоком авторитете еще одного апологета – епископа лидийской столицы Сард святого Мелитона. В «Церковной истории» он приводит послание епископа Ефесского Поликрата предстоятелю Римской Церкви Виктору, в котором Поликрат в рассуждении о времени празднования Пасхи ссылается на самых почитаемых святителей Асии и среди них на «Мелитона евнуха, целиком жившего в Духе Святом, почивающего в Сардах, ожидая пришествия с небес и воскресения из мертвых»[14].

О жизни святителя Мелитона известно немного, в частности, что он путешествовал по восточным провинциям империи в поисках древних списков Ветхозаветных книг. В «Истории» Евсевия помещен обширный список его трудов, но почти все они утрачены. До недавних пор сохранившимися считались лишь фрагменты из направленной около 170 года святым Мелитоном императору Марку Аврелию «Апологии», включенные в «Историю» Евсевия. В одном из них содержится мысль о провиденциальном совпадении во времени появления «нашей философии» (как он называет в письме, адресованном императору-философу, христианское вероучение) и империи Августа: «Наша философия окрепла и утвердилась сначала у варваров; расцвет же ее у твоего народа приходится на великое царствование Августа, твоего предка. Она принесла счастье твоей империи: с тех пор росли и мощь, и слава Рима… А вот неоспоримое доказательство, что на благо счастливо начавшейся империи росло и крепло наше учение: начиная с царствования Августа, на Рим не надвигалось никакой беды; наоборот, по молитвам всех все было прекрасно и славно»[15]. Эти мысли, нацеленные на примирение империи и Церкви, в ту пору не были услышаны, но они оказались востребованными, когда император Рима поклонился Христу, Тому, Чье царство не от мира сего. Сложившаяся в христианской Римской империи симфония священства и царства явилась исполнением надежд, которые воодушевляли святого Мелитона.

В 1940 году К. Боннер нашел греческий кодекс IV столетия, в котором содержалась проповедь Мелитона Сардийского «О Пасхе». В Сардийской общине, как и в других Церквях Малой Азии, праздновали Пасху 14 нисана – одновременно с воспоминанием о страстях Христовых. Страсти Христовы и составляют главную тему этого слова, которое его публикатор назвал поэтому «Проповедью в Страстную пятницу». В 1972 году бельгийский иезуит Михаил ван Эсбрук обнаружил в Тбилисской библиотеке фрагмент слова святого Мелитона «О душе и теле и страстях Господних» в переводе на грузинский язык. Эти две неизвестные ранее проповеди написаны вдохновенно, с такой энергией религиозного чувства, с таким высоким словесным мастерством, с такой бесподобной силой контрастных образов и метафор, что при прочтении этих шедевров религиозной поэзии стало очевидным их влияние на позднейшую гимнографию – на антифоны утрени Великой пятницы. Вот один из отрывков проповеди «О душе и теле и страстях Господних»: «Убили Помощника иудеев, воздали злом за добро и скорбью за жизнь; Того, Кто воскрешал из мертвых, и исцелял хромых, и очищал прокаженных, и возвращал свет слепым, Того убили, повесив Его на древе. О, тайна новая и несказанная! Повесили на древе Того, Кто основал землю, пригвоздили ко кресту и приготовили гроб Тому, Кто измерил небеса, и напоили уксусом Того, Кто поит справедливостью, и напитали желчью Того, Кто животворит и кормит их спасением, пронзили руки и ноги Того, Кто исцеляет их руки и ноги. О, тайна новая и несказанная, ибо судим был Судья и связан был Тот, Кто освободил связанных, и пригвожден был Тот, Кто сотворил мир, измерен был Тот, Кто мерит небеса и землю, Кто животворит творения, и погребен был Тот, Кто воскрешает мертвых»[16].

Первая из апологий, написанных на латинском языке, принадлежит Минуцию Феликсу, римскому юристу, который жил во II и скончался в начале III века. Упоминания о нем есть в трудах блаженного Иеронима и Лактанция. Эта апология называется «Октавий»; она написана в память о рано скончавшемся друге юности Минуция и его коллеге по адвокатской практике Октавии. Сочинение Минуция в литературном отношении написано как подражание диалогу Цицерона «О природе богов» и представляет собой беседу двух христиан (автора и Октавия) и язычника Цецилия. Собеседники, прогуливаясь по дороге, ведущей из Рима в Остию, ведут спор о вере, и в конце концов аргументы Минуция и Октавия превозмогают доводы их оппонента Цецилия, тот признает истину христианского учения и сам решает стать христианином. Адресаты апологии – образованные язычники, искренне ищущие истины. Поэтому в «Октавии» нет ссылок на Священное Писание, зато часто воспроизводятся мысли греческих философов, образы из произведений греческих и латинских поэтов. Автор апологии обнаруживает незаурядный литературный талант, прекрасное владение приемами латинской риторики, так что «Октавий» может считаться одним из шедевров латинской прозы.

Среди памятников древней христианской апологетики есть и анонимное сочинение, известное под названием «Послание к Диогнету». Имя автора этого послания остается неизвестным, хотя высказывалось предположение, что им мог быть святой Ипполит Римский. Согласно другой гипотезе, им был Квадрат, не сохранившуюся апологию которого упоминает Евсевий Кесарийский. Автор послания пытается убедить своего высокопоставленного адресата в превосходстве христианства над идолопоклонством и призывает его обратиться к спасительной вере во Христа. Его доводы основаны как на соображениях религиозно-философского характера, так и на демонстрации нравственной высоты христиан, которые ведут жизнь не просто безукоризненную, но сверхприродную по своей жертвенности, с чего, собственно, и начинается «Послание к Диогнету»: «Христиане не различаются от прочих людей ни страною, ни языком, ни житейскими обычаями… Но, обитая в эллинских и варварских городах, где кому досталось, и следуя обычаям тех жителей в одежде, в пище и во всем прочем, они представляют удивительный и поистине невероятный образ жизни. Живут они в своем отечестве, но как пришельцы; имеют участие во всем, как граждане, и все терпят, как чужестранцы. Для них всякая чужая страна есть отечество и всякое отечество – чужая страна… Они во плоти, но живут не по плоти. Находятся на земле, но суть граждане небесные. Повинуются постановленным законам, но своей жизнью превосходят самые законы. Они любят всех и всеми бывают преследуемы. Их не знают, но осуждают; умерщвляют их, но они животворятся; они бедны, но многих обогащают… Иудеи вооружаются против них как против иноплеменников, и эллины преследуют их, но враги их не могут сказать, за что их ненавидят. Словом сказать, что в теле душа, то в мире христиане. Душа распространена по всем членам тела, и христиане – по всем городам мира. Душа, хотя обитает в теле, но не телесна, и христиане живут в мире, но не суть от мира»[17].

Христианские апологеты, обращавшиеся к императорам с призывом прекратить гонения и пересмотреть несправедливые законы против христиан, по которым они, не уличенные ни в каких преступлениях, преследовались за одно только «имя», не достучались ни до сердец правителей, ни до их здравого политического смысла, но составленные ими апологии имели широкое хождение среди читателей, укрепляя веру обращенных, вооружая их основательными доводами в защиту своих религиозных убеждений, утверждая колеблющихся и ищущих истины, роняя сомнения в сознание приверженцев языческого культа или агностиков и атеистов, вызывая глубокую внутреннюю перемену в душах былых противников христианства, которые, подобно «апостолу язычников», из Савлов становились Павлами. Как и подвиги мучеников, свидетельствовавших о Христе своей кровью, миссионерская проповедь, одним из видов которой было составление апологий, способствовала распространению христианства в пределах Римской империи и за ее границами.

Распространение христианства в разных провинциях и регионах было, естественно, не равномерным. Самой христианизированной частью империи была Малая Азия. Христиане составляли значительную часть населения в Сирии, Македонии, Элладе, Италии, Африке, Египте. Христианское присутствие было заметным в Месопотамии, Фракии, Тавриде, Иллирике, на Сицилии, в Испании, на юге Галлии. За имперскими границами, по ту сторону лимеса, христианство находило для себя почву главным образом в Иране, но также в Эфиопии, Аравии, Армении.

На рубеже I и II столетий Тертуллиан в трактате «Против иудеев» писал о распространении христианства среди едва ли не всех известных ему народов мира: «Да в кого же, как не в Христа, уверовали все народы? Да в кого же уверовали и другие народы: парфяне, мидяне, эламиты, жители Месопотамии, Армении, Фригии, Каппадокии, Понта и Асии, Памфилии, Египта и частей Африки, находящихся за Киринеей, и жители Рима, и жившие тогда в Иерусалиме иудеи и другие народы, разные обитатели Гетулии, многочисленные жители Мавритании, все пределы Испании, разные народы Галлии, и недоступные для римлян места Британии, но подчиненные Христу, а равным образом сарматы, даки, германцы, скифы и многие отдаленные народности, и многие острова и провинции, неизвестные нам, которых мы не можем и перечислить»[18]. В «Апологии» он не без язвительности обращается к гонителям: «Мы существуем со вчерашнего дня и наполнили собою все ваши места: города, острова, крепости, муниципии, места собрания, сами лагеря, трибы, декурии, дворец, сенат, форум. Одни только храмы ваши мы оставили вам»[19]. Саркастически иронизируя, он замечает далее, что если бы христиане действительно были врагами Римской республики, то у нее оказалось бы «более врагов, чем граждан»[20]. Это, конечно, риторическое преувеличение. Более определенно о доле христиан в населении, например, африканской столицы Карфагена писал он в трактате «Против Скапула», который был проконсулом Африки: «Если проконсул воздвигнет гонение на христиан, то придется перебить около одной десятой Карфагена (Carthago decimanda esset)»[21].

У нас нет статистических данных о масштабе и темпе количественного роста Церкви, но на основании разрозненных частных сведений о присутствии христианских общин в разных городах и об их приблизительной численности, включая, возможно, также несколько преувеличенное заключение Тертуллиана о доле христиан в населении Карфагена, можно представить хотя бы статистический порядок, характеризующий умножение числа христиан. На рубеже I и II веков христиан насчитывалось, вероятно, несколько (но едва ли больше трех) сотен тысяч, а столетие спустя их было уже более миллиона. Римская, Александрийская, Антиохийская Церкви имели десятки тысяч верных каждая. Многочисленные христианские общины существовали в Ефесе, Сардах, Фессалониках, Афинах, Коринфе, Карфагене, Медиолане, Лионе, Кордубе.

Значительное большинство христиан составляли горожане. До сельской периферии христианское благовестие доходило с несравненно большими препятствиями и со значительным опозданием. Консервативные крестьяне гораздо серьезнее горожан, в особенности образованных жителей больших полисов, были привержены своим традиционным местным культам, своим племенным богам, своим ларам и пенатам, своим локальным гениям, нимфам и дриадам, и потому в массе своей оставались глухи к проповеди Евангелия. Но и сами миссионеры обыкновенно обращались к горожанам, потому что там они имели больше слушателей и они были более внимательными и подготовленными к восприятию учения, требовавшего радикального отказа от прежних верований и убеждений и, главное, перемены всей жизни. Поэтому крестьяне, назвавшие себя тысячелетие спустя на Руси Христовым именем, в Римской империи в пору торжества христианства над язычеством, напротив, дали имя язычникам. Слово paganus, которое ранее обозначало на латинском языке сельского жителя, крестьянина, приобрело иное значение – язычник, и с этим смыслом пришло на Русь, где «погаными» первоначально как раз и величали язычников.

(Продолжение следует.)