Европа ли Россия?

150 лет назад – в 1869 году – в журнале «Заря» начал печататься легендарный труд Николая Яковлевича Данилевского «Россия и Европа», который признан классикой русской консервативной мысли. В книге доказывалось, что Россия и Европа принадлежат к разным культурно-историческим типам, и делалась попытка объяснить причины постоянной, как считал Данилевский, вражды Европы к России. Об этой книге и ее идеях, о том, что в них может быть актуально сегодня, мы говорим с деканом философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, членом-корреспондентом РАН Владимиром Васильевичем Мироновым и заместителем декана по научной работе философского факультета МГУ доцентом Алексеем Павловичем Козыревым.

«Это одна из глобальных и очень значительных политических утопий»

– На ваш взгляд, чем примечательна книга Н.Я. Данилевского «Россия и Европа», почему она стала классикой русской общественной мысли?

Алексей Павлович Козырев: Чтобы правильно оценивать эту книгу, важно знать тогдашний исторический фон и международную обстановку. Австро-Венгерская и Османская империи испытывали во второй половине XIX века сильнейший кризис. На фоне серьезных геополитических изменений, шедших тогда в Европе, возник вопрос о будущности тех народов, которые эти империи населяли, и прежде всего народов славянских. Это сербы, которые жили в Австро-Венгерской империи, и это болгары, которые жили в Османской империи. Что с ними будет после распада этих империй, и как они будут соотноситься с Российской империей? Будет ли это некий панславянский союз, о котором мечтали славянофилы, или, как писал Константин Леонтьев, эти народы, почувствовав свободу, «пойдут на Запад» и будут ориентироваться на Западную Европу, на уравнительно-либеральные процессы и ценности? Заведут у себя парламент, буржуазную республику, откажутся от православной веры? Речь ведь шла о народах православных – и сербы, и болгары традиционно исповедуют Православие.

Тогда предлагались разные понимания или модели будущего политического развития этих народов. Модель, или идея, Данилевского – это идея Славянского союза, может быть – новой славянской империи, которая возникнет на основе нового пассионарного, если говорить языком Льва Гумилева, славянского культурно-исторического типа. Но время показало, что относительно будущего этих славянских народов более прав был Леонтьев. Эти страны и народы в итоге послушно пошли в фарватере либеральной Западной Европы, а идея славянской конфедерации оказалась несбыточной мечтой. Идеи Данилевского оказались во многом утопическими. «Россия и Европа» была, собственно, тем документом, который был не столько исследовательской работой, сколько футурологическим и идеологическим конструктом: вот так могло бы быть, но так не стало.

Николай Яковлевич Данилевский Поэтому книга «Россия и Европа» – это одна из глобальных политических утопий, но, тем не менее, утопий очень значительных. Я думаю, что память о ней сегодня жива не в связи с несостоявшимся славянским проектом, а в связи с четким утверждением Данилевского: Россия – не Европа. То есть у России свой собственный исторический и культурный путь, отличный от европейского пути. Данилевский приводит ряд аргументов – каждый из которых, наверное, может быть оспорен, но тем не менее к ним следует прислушаться, – почему Россия представляет собой иное цивилизационное образование, чем Европа.

Вообще Данилевский выделял 10 культурно-исторических типов:

• египетский,
• китайский,
• ассиро-вавилоно-финикийский,
• индийский,
• иранский,
• еврейский,
• греческий,
• римский,
• аравийский и, наконец,
• германо-романский, который и представляла для него современная ему Европа.

А на смену ему должен прийти новый, славянский тип. Кстати, опять же Константин Леонтьев упрекал Данилевского за то, что он не выделил собственно русский тип и не связал его с византизмом, что Данилевский просмотрел Византию и ее культурно-историческое значение для России. Но факт остается фактом: с Данилевского начинается в России то, что мы называем «цивилизационным подходом» к истории.

С Данилевского начинается «цивилизационный подход» к истории

– Вторая глава книги «Россия и Европа» называется «Почему Европа враждебна России», а заголовок третьей – «Европа ли Россия?», и дается отрицательный ответ на этот вопрос. Что Данилевского побудило считать, что Европа враждебна России и что Россия – не Европа? Чем он аргументирует свою позицию?

– Аргументы он приводит различные и далеко не всегда бесспорные: Россия не являлась частью империи Карла Великого, наследующей Риму; она не входила в состав теократической федерации, которая сменила Карлову монархию; не была связана единой наднациональной феодально-аристократической сетью; не участвовала в борьбе с феодальным насилием, которая привела к тем формам гражданской свободы, которые выработала эта борьба; не знала гнета схоластики и не имела нужды в протестантизме, поскольку избавлена была от католичества, и т.д.

Но возьмем и другую сторону. Принимает ли нас сама Европа в семью европейских народов? Россия и сегодня кажется Европе чем-то гигантски лишним: в политическом дискурсе современной Европы Россию за редкими исключениями не рассматривают как часть Восточной Европы. Россия представляется как нечто другое. Восточная Европа – это Балканы, Болгария, Польша.

Вообще вопрос, что такое Россия, очень интересный. Недавно я встречался со своим коллегой японцем, который мне сказал, что в Токио создали институт по изучению Северо-Восточной Азии, в рамках которого изучают… Россию. То есть для Японии Россия – это Северо-Восточная Азия, что для нас совершенно непривычно и удивительно.

«Наша страна намного обогнала современную мультикультурную модель»

– Интересная параллель: Данилевский писал свой труд после Крымской войны, когда Европа в целом враждебно выступила против России. А события последних пяти лет, которые вновь актуализировали поставленную Данилевским проблему, тоже связаны с Крымом. Его книга начинается с констатации наличия вопиющих двойных стандартов у тогдашней Европы: тогда Германия и Австрия отторгли у Дании провинции Шлезвиг и Гольштейн, но Европа молчала. Тем не менее в соперничестве России и Турции вся Европа вдруг встала на сторону мусульманской Турции, и началась Крымская война.

Деталь панорамы Франца Рубо «Оборона Севастополя»

Владимир Васильевич Миронов: Я согласен с Алексеем в том, что актуальность работ, подобных «России и Европе» Данилевского, осознается, конечно, лишь через некоторое время. Только теперь мы можем говорить, насколько сбылись его предсказания или насколько основательны были его гипотезы. Но помимо прочего следует отметить, что перед нами текст, который содержит мысли, направленные против идей глобализма, что в тот период встречалось не столь часто в работах философов, – уж не знаю, насколько это осознавалось самим Данилевским. То ли это его некая внутренняя исследовательская интуиция, то ли это всё же результат рационального анализа России как страны и общества, ее истории и особенностей культуры. Мы понимаем, что это скорее некая модель общества, но ведь не спонтанно же она возникла? За этим стоят размышления философа, и его выводы основаны на анализе каких-то тенденций развития, которые он предугадывал.

«Россия и Европа» – это книга, которая содержит мысли, направленные против идей глобализма

Ну и, конечно, нельзя не отметить двойных стандартов отношения к России. Правда, в политике, нравится нам это или нет, «двойной стандарт» – это скорее норма, и он основан на политической целесообразности в конкретный исторический момент. Можно сказать, что России здесь в большей степени не повезло, так как она всегда стояла особняком в силу своего географического и культурного положения. Находясь между Европой и Азией, она всегда представляла интерес, с одной стороны, в качестве партнера, а с другой – выступая в качестве противника. А поскольку наша страна является достаточно большой, то, выступая против нее, необходимо было с кем-то объединяться, и поэтому Европа неоднократно в той или иной конфигурации осуществляла такие объединения. Наверное, нет стран, которые в том или ином сочетании не воевали против России. Правда, когда какая-то европейская страна воевала с другими, то было всегда неплохо иметь Россию в качестве союзника, ибо это почти гарантировало успех. Поэтому и союзов с Россией в истории Европы хватало.

Кроме того, Европа и особенно Англия чутко реагировали на различного рода альянсы между Россией и Германией, союз между которыми является самым естественным, а значит, именно его стремились не допускать в долгосрочной перспективе, ибо это могло бы означать доминирование России в Европе. Это тоже одна из особенностей России, о которой пишет и Данилевский.

Соответственно, и политика России по отношению к Европе имела разные варианты – от «прорубания в нее окон» до закрытия этих окон на какое-то время. Более того, учитывая, к сожалению, на некоторых этапах технологическую отсталость России, «прорубание окна», в том числе и в период царствования Петра Первого, сопровождалось нарастанием зависимости страны от Европы и европейских технологий, прежде всего в области вооружения. Страна как бы раздваивалась. Она была зависимой от Европы в технологической сфере и была достаточно самобытна внутри собственной культуры. Поэтому ряд идей книги Данилевского «Россия и Европа» можно было бы сегодня переосмыслить на новом этапе развития.

Более того, представляется, что мы сегодня могли бы даже эмпирически подтвердить целый ряд идей, которые были им в этой книге высказаны.

Владимир Васильевич Миронов

– Какие идеи вы имеете в виду?

– Я понимаю, что не слишком популярно говорить об особом пути России, особенно для определенных кругов нашей интеллигенции, но этот путь существует и реализуется, опять же нравится это кому-то или нет. Поэтому и не срабатывают внешне простые варианты пересаживания на российскую почву некоторых идей – от политических до экономических. Например, нам во время «перестройки» обещали построение капитализма по типу чуть ли не США и Германии, даже не упоминая такие страны, как Бразилия и Аргентина. Но оказалось, что простая пересадка экономических моделей не срабатывает, ибо эти модели опосредуются конкретной культурой и, естественно, зависят от нее, а культура России по отношению к западным представляется все-таки достаточно отличной. И не всегда это отражает наше отставание. Например, что касается нынешней ситуации в Европе, для нашей страны проблемы мультикультурализма, хотя мы его так не называли, по сути не существовало, ибо уже в Российской империи, а затем в Советском Союзе, при всех перегибах в ту или иную сторону, тем не менее уживались множество народов и национальностей. То есть наша страна, по сути, изначально была мультикультурной. А вот, например, в нынешней Германии эта модель пробуксовывает, так как она всегда была относительно монокультурной страной с доминированием немецкой нации и культуры.

– Но в истории Германии был длительный период раздробленности, существовало множество разных немецких княжеств и государств.

– Но все они имели единый язык, это похоже на раздробленность русских князей. Была раздробленность и войны, но это реализовывалось в рамках одной культуры. Думаю, что даже в одной семье возникают противоречия и споры. Так и в Германии были модификации немецкой культуры: баварцы, саксонцы, швабы и пр., – они и до сих пор отличаются, но тем не менее они понимали друг друга на языковом уровне и стереотипах поведения. Доминировал один язык. Не случайно даже еврейская культура, носителей которой в Германии было достаточно много, по сути сконструировала особый язык, который был достаточно адаптирован к немецкому, а точнее – возник на основе немецких диалектов. По сути это была смесь немецкого и европейских языков, но не только, сюда включались и элементы славянских языков, ибо славяне тоже обширно проживали в Германии, особенно в ее восточной части. Однако явно доминировал именно немецкий язык. А идея мультикультурализма в нынешнем варианте не подразумевает выделения основной (или господствующей) культуры, исходя из идеи прямого равенства всех, и эти установки не срабатывают.

В России, между прочим, в том числе и в советский период, был общий язык межкультурного общения, то есть русский, но продолжали существовать и национальные языки при всех возникающих трудностях и разных периодов взаимодействия. Не всегда это происходило гладко, но было. В России всегда жило множество разных народов. И несмотря даже на то, что доминировала одна религия, на территории России присутствовали и другие религии, и другие культуры. Любопытно, что проблемы учета наличия разных религий проявлялись даже в царской армии и даже на каторге (вспомним Достоевского!): было запрещено мешать молиться каторжнику-еврею или совершать намаз мусульманину.

Пожалуй, можно было бы поспорить с Данилевским в одном – в знаке равенства, который он ставил между Россией и славянством. Россия – не славянская или, мягче говоря, не чисто славянская страна. Применительно к нашей стране нельзя говорить об одном культурно-историческом типе.

Россия – не славянская страна. Применительно к нашей стране нельзя говорить об одном культурно-историческом типе

Общность русского языка вовсе не означала его абсолютного доминирования, как и доминирования русской культуры. Русский язык всегда был общим имперским языком. Но все малые народы, которые населяли Россию, имели и имеют каждый свой язык. Данилевский на это совершенно закрыл глаза.

– Давайте вспомним биографию Данилевского. Как-то «повлияла» она на его взгляды, изложенные в труде о России?

Алексей Павлович Козырев: Выпускник Царскосельского лицея, он окончил Санкт-Петербургский университет, занимаясь преимущественно ботаникой, и в годы студенческой юности познакомился с учением Фурье. В молодости он участвовал в кружке петрашевцев и проходил по тому же самому делу, по которому проходил Достоевский. Только Достоевский был приговорен к смертной казни через расстрел, а наказание Данилевского было мягким – ссылка в канцелярию сначала вологодского, а потом самарского губернатора. Таким образом, в юности он был социалист, сторонник учения Фурье, то есть сторонник вполне европейского пути. Точно так же Достоевский, впоследствии почвенник, начинал с европейского социализма.

Интересно, что основной профессией и специализацией Данилевского была вовсе не тема цивилизационного развития и не теория культуры, а биология. Он участвовал во многих ихтиологических экспедициях на Каспий, Черное, Азовское, Белое моря, на Чудское озеро, сначала под руководством знаменитого естествоиспытателя Карла Бэра, а потом и сам возглавлял эти экспедиции, был инспектором рыбных промыслов на Волге, как бы сейчас сказали – главой тамошнего Рыбнадзора. К концу жизни он стал директором Никитского ботанического сада в Ялте; похоронен на территории Крыма, недалеко от знаменитого ныне мыса Форос, в парке на горе Бахрья. Сейчас могила его восстановлена.

Алексей Павлович Козырев

Основным делом своей жизни Данилевский считал опровержение теории естественной эволюции Дарвина. Самое большое его сочинение в трех томах так и называется – «Дарвинизм», и посвящено оно критике дарвинизма. Но это как раз тот случай, когда человек вошел в историю культуры своим побочным деланием. Точно так же, например, Бородин вошел в историю культуры не как выдающийся химик, а как композитор и автор оперы «Князь Игорь», хотя сочинительством музыки он занимался на досуге, в свободное от основной работы время.

Итак, Данилевский был ученый-биолог, и, что интересно, к его методам в книге «Россия и Европа» относится вообще характерный для середины XIX века перенос закономерностей естественных наук, органической теории на социальное развитие. В этом отношении теория Данилевского достаточно позитивистична. У него культурно-исторические типы – это своего рода самостоятельные животные в истории. Они уподобляются живым существам, которые рождаются, взрослеют, стареют и умирают, состоят из дифференцированных и неотъемлемо связанных друг с другом частей и т.д.

– Данилевский считается одним из предшественников цивилизационного подхода к истории. В чем он заключается, и в чем тут состоит заслуга Данилевского?

Владимир Васильевич Миронов: Данилевский фактически утверждает мысль о локальности культур, прежде всего семиотической локальности. Культуры – немецкая, французская, китайская, любая другая – все локализованы в своих географических пространствах, в своих традициях, в своем языке, в своей вере или совокупности вер. Этой локализации никогда по большому счету избежать не удается.

Культуры локальны, и с этой локализацией надо считаться. И надо искать возможности диалога

И поэтому нам надо не бояться, что кто-то другой веры, другой культуры и т.д., а надо искать возможности диалога. Как мы можем реализовывать эту диалогичность, как мы можем жить, будучи разными? Это можно осуществить, лишь понимая Другого. В этом, что отмечал Кнабе, наличие этого Другого необходимо, хотя бы ради развития самого свойства понимать, а отсутствие Другого может означать не столько его реальное отсутствие, сколько неумение осуществить такое понимания.

А другой ученый, Д.С. Лихачев, усиливал этот тезис, говоря о том, что внутри диалога понимание Другого является условием более полного понимания себя. Понимание другой культуры означает, прежде всего, понимание своей, ибо, по крайней мере, есть с чем сравнивать. Глобализм, который сегодня нам навязывается, может осуществляться в сфере наших экономических и каких-то иных форм взаимодействия и коммуникации, но он не должен претендовать на формирование некоей глобальной культуры, ибо такой быть не может в принципе, если, конечно, мы сознательно сами не откажемся от своего языка, своих традиций, своего этноса и религии.

Как это ни неожиданно, я сошлюсь на пример из Библии (глава Бытие) о Вавилонской башне, которая была своеобразным прообразом глобальной культуры, где вроде бы все должны были понимать друг друга в силу единого языка. Но Бог разрушил ее и, мягко говоря, посоветовал разным культурам жить по-своему и согласно своим традициям. И мы должны понимать, что нынешняя модель глобальной культуры спущена не Господом Богом и не является некоей абстрактной очищенной моделью. За такой моделью всегда стоит какая-то конкретная культура или группа культур, а значит, переход к ней означает отказ от собственной культуры. Это просто констатация.

Данилевский, конечно, не мог тогда говорить об американской культуре как отдельном культурно-историческом типе: ее в современном виде еще не существовало. Но именно она сегодня претендует на модель такой общей глобальной культуры, которую навязывают всем.

Имперскость всегда сверхнациональна

– Как «Россия и Европа» была встречена читающим обществом? За что ее критиковал, например, философ Владимир Сергеевич Соловьев?

Алексей Павлович Козырев: Хотя было три прижизненных издания «России и Европы», заметили ее всё же только после смерти Данилевского. Тут, и правда, большую роль сыграл философ Владимир Соловьев, ведь он был публицист общероссийского масштаба, но в связи с национальным вопросом он на Данилевского и Николая Николаевича Страхова, который был сторонником Данилевского, вылил буквально ушаты помоев.

Здесь важно даже не то, что Соловьев критиковал Данилевского, но то, что он делал это с подтасовками. Особенно это обидело Страхова, который последние годы своей жизни был болен раком и который просто перестал с Соловьевым общаться, подавать ему руку. Соловьев, можно сказать, действовал по принципу: если разбойники укрылись в лесу и нет никакой возможности их там изловить, то надо поджечь лес – примерно так он выступал против теории Данилевского. То есть вместе с ее действительно слабыми местами он изничтожал и все, что в этой книге было дельного. Соловьев был безжалостным в своей критике и как публицист мало чем отличался, например, от Чернышевского и других писателей левого направления: он был категоричен, безапелляционен, хлесток на язык, мог пойти на сознательные софизмы.

Словом, Данилевскому досталось от Владимира Соловьева, но не совсем поделом. Главное обвинение Соловьева было в том, что теория Данилевского не оригинальна, а украдена у немца по фамилии Рюккерт, который написал какой-то учебник, и что якобы там эта теория культурно-исторических типов уже присутствует. Страхов же показывал, что это обвинение абсолютно несостоятельно. Вообще в истории культуры часто одна и та же мысль приходит параллельно разным людям. Тогда уж мы должны обвинить автора «Заката Европы» Шпенглера в том, что он украл теорию Данилевского, хотя вряд ли Шпенглер читал Данилевского, точно так же маловероятно, что Данилевский украл свою теорию у Рюккерта или еще у кого-то.

Впрочем, теория Данилевского, которого обычно относят к поздним славянофилам, отнюдь не стала идеологической доктриной Российской империи. Более того, к славянству, к славянскому движению власти относились очень настороженно и даже критически. Они видели в этом определенную угрозу для существующего порядка имперской власти, который носил, если можно так выразиться, наднациональный характер.

Надо сказать, что для этого были определенные основания. Это то, о чем говорил тот же Леонтьев: национальная идея может взорвать целостность государственной власти, «племенная политика» может стать орудием революции. Что, например, недавно произошло на Украине с «майданом»? По сути, произошло технологичное и умелое использование украинского национализма для подрыва существовавшего государства. Национализм всегда является острым инструментом социальных пертурбаций. И мне кажется, что власти это очень хорошо понимали: Российская империя держалась не на национализме, русском, или славянском, или еще каком-то, – она была сверхнациональна. Имперскость всегда сверхнациональна. Это тигель, который сплавляет в себе различные нации, где религиозное и политическое выше национального.

– И в этом акцентировании национального, племенного начала минус концепции Данилевского?

– Соловьев действительно был более имперский философ, чем Данилевский, несмотря на его критику Данилевского.

– Почему?

– Потому что Соловьев не имел в виду построение христианской монархии на национальных началах. Базирование концепции Данилевского на национальном начале порождает многочисленные проблемы. Например, когда он говорил о славянстве, славянской культурной среде, то куда тогда было девать поляков? Поляки – католики. Он разводил руками и говорил, что хотелось бы, чтобы и поляки стали православными. Но ведь не стали и не станут, потому что уже в этом их идентичность. Поэтому идея славянского союза, славянского братства в версии Данилевского уже тогда трещала по швам. Впереди были еще войны за Болгарию, когда славянское движение было на пике, но власть его подавила. Но что мы имеем в ХХ веке? Мы имеем Болгарию, которая дважды воюет на стороне Германии, а не на стороне России.

– Резюмируя нашу небольшую по философским меркам беседу, как бы вы ответили, зачем стоит читать «Россию и Европу» Данилевского?

Владимир Васильевич Миронов: Я думаю, что актуальность этой книги заключается в том, что у нас сегодня нет однозначного ответа, какой должна быть наша страна и каким должен быть мир. Такого рода работы побуждают нас вступать в диалоговое пространство. И в этом ее ценность, особенно сегодня, когда в западном мире мы можем наблюдать очень сильную антирусскую волну.

Алексей Павлович Козырев: Для меня самое интересное в этой книге, что подвигает к размышлению, – это закон самобытности культурно-исторических типов. Данилевский считает, что существуют самобытные культуры, которые не заимствуют свое начало из других культур, а рождают их внутри себя. Я считаю, что это очень интересная гипотеза. Но это именно гипотеза, которую сложно верифицировать, подтвердить или опровергнуть.

Таким образом, можно задать вопрос, есть ли у той или иной культуры своя внутренняя сущность, ниоткуда не заимствованная? Или любая культура – это конгломерат каких-то заимствований и превращений? Причем сам Данилевский предлагает варианты этих заимствований: прививка, пересадка и т.д. Это очень непростой вопрос – ответить, какая культура самобытна.

Это очень непростой вопрос – ответить, какая культура самобытна

Самобытна ли, например, была римская культура относительно греческой? Римляне долго считали себя варварами, а греков – носителями подлинной культуры. Например, Марк Аврелий неслучайно по-гречески писал «Наедине с собой». Римляне не придумали никакой оригинальной собственно римской философии, а фактически заимствовали ее у греков. Но тем не менее Данилевский выделяет римскую культуру в качестве самобытной, в качестве отдельного культурно-исторического типа.

В данном случае все же остается больше вопросов, чем ответов. Принимая теорию Данилевского на веру, мы встречаем много исключений, сталкиваемся с такими контраргументами, против которых трудно устоять. Тем не менее его гипотеза очень интересна, и мы к ней постоянно возвращаемся, спрашивая, а что же самобытно в нашей культуре. Может быть, даже не культура наша самобытна, а вера? А может быть, не вера, а тип личности, который вырабатывает эта культура? Может быть, самобытен язык? Возможно, самое большое недоумение, которое испытывают иностранцы, попадая в Россию, это когда они видят кириллицу. Они не понимают, как на этом языке можно читать. Любой неродной европейский язык, пользующийся латиницей, их не шокирует, он им не настолько чужой. А вот кириллица для европейца – это примерно то же самое, что для нас арабская письменность или японские иероглифы.

Тем не менее, в любом случае, проблема самобытности и тех оригинальных начал, из которых строится культура, – это очень серьезная проблема. Ее после Данилевского пытались решать философы, социологи, культурологи, антропологи. Были те, кто соглашался с Данилевским, но были и те, кто следовал за Пушкиным и Чаадаевым, которые считали, что русские – это европейцы. Кстати, не знаю, откуда эта легенда, но говорят, что на столе у Сталина лежала «Россия и Европа» Данилевского и это якобы была одна из самых его любимых книг. Как говорят итальянцы, «даже если это неправда, это хорошо придумано». В это не сложно поверить, на самом деле.