Крест скитальчества: Жизненный путь схимонахини Рафаилы и инока Александра

Что мы знаем о нашем нищем,
О подвижническом пути,
По холмам он лег, по холмищам,
Утомились ноги брести…[1]

Лавра. Архимандрит Иероним с кропилом. Слева от него инок Александр

Но переезд на новое место жительства (иногда, правда, в лагерь) – это еще не скитальчество, бесприютное и потому бесконечное передвижение. Оно стало уделом, в первую очередь, монашествующих, изгнанных из своих обителей, которые далеко не всегда могли вернуться домой, и которые не располагали средствами для переезда в «дальние страны». Насельники монастырей становились изгоями, лишенными права на кров, работу, питание – на жизнь, они становились «бродячим антисоветским элементом», внеклассовым, подлежащим уничтожению.

Их было много, бездомных скитальцев и скиталиц, истоптавших дороги России усталыми, обутыми в лапти и тряпье ногами. Судьбы их удивительны и различны, и о некоторых хотелось рассказать.

***

Схимонахиня Рафаила (Вишнякова)

Во время первой мировой войны красностокский монастырь, расположенный близ западной границы Российской империи, был вынужден вместе со всеми своими святынями эвакуироваться в центральные области России. Летом 1915 года 400 его насельниц и более 500 детей, находившихся на попечении обители, собрались в столице и были размещены в Александровском дворце Нескучного сада.

Оказавшись в Москве, монахини имели возможность посещать Троице-Сергиеву лавру. Здесь матушка познакомилась с игуменом Варфоломеем (Ремовым), экстраординарным профессором Московской духовной академии, аскетом и богословом. Между ними установились столь глубокие духовные отношения, что отец Варфоломей счел возможным постричь (не позднее 1918 года) молодую 30-летнюю монахиню в великую схиму и дал ей имя Рафаила – «исцеление Божие». Столь ранний постриг в схиму очень редкий случай. Причина его осталась неизвестной. В дальнейшем архимандрит Варфоломей, позже епископ, переехал в Москву, но общение матушки Рафаилы с ним сохранялось до самой его кончины.

В 1918 году насельницы красностокского монастыря были распределены по монастырям Московской епархии. Большая часть монахинь (около 160 человек) с игуменией была переведена в помещения Екатерининской пустыни Подольского уезда[2].

Схимонахиня Рафаила, единственная из красностокских монахинь, поступила в Спасо-Влахернский монастырь Дмитровского уезда, удаленный от Троице-Сергиевой лавры всего на 40 километров. Вероятнее всего, выбор обители принадлежал архимандриту Варфоломею.

В то время во Влахернском монастыре жила старица схимонахиня Серафима (Кочеткова), известная высокой духовной жизнью и почитавшаяся как местным и московским духовенством, так и архиереями. Ее молитва в значительной степени определяла духовную атмосферу монастыря. Ее опыт и повседневное руководство были необходимы молодой схимнице. Десятилетнее общение со старицей Серафимой оказало заметное влияние на формирование духовного устроения матери Рафаилы, а также оценку ею событий церковной жизни и выбор своей церковной позиции.

После «упразднения» Спасо-Влахернского монастыря и последовавшей через несколько лет ликвидации сельскохозяйственной монашеской артели насельницы обители разошлись, кто куда мог. Большинство монахинь были местными, они имели возможность вернуться домой.

Но матушке Рафаиле ехать было некуда. На оставшиеся 10 лет жизни ее схимой стал многоболезненный подвиг странничества. Оказавшись в гуще мирской богоборческой жизни, она осталась чуждой миру бездомной скиталицей, жила, ничего от него не имея: ни крова, ни возможности согреться, отдохнуть, а подчас и никакой пищи. Ежедневно, от деревни до деревни, она проходила километр за километром, в любую погоду, по лесам и полям, замерзая и промокая, где-то засыпала и утром вновь продолжала путь. Это не было бесцельное скитальчество. Принимая Богом данный крест, схимонахиня не утратила твердости духа и находила в этом состоянии возможность служения Христу.

В Сергиевом Посаде, после того, как Троице-Сергива лавра была закрыта, а монахи изгнаны, по благословению наместника архимандрита Кронида (Любимова) была тайно восстановлена монашеская община. Бывшие насельники обители, находившиеся на свободе и вернувшиеся из «мест отбывания наказания», тайно продолжали жить по монастырскому уставу. Они надеялись сохранить лавру во время существования советской власти, стремились в противодействие богоборчеству способствовать укреплению веры и благочестия в народе, почитанию русских святых, угодников Божиих. Монашеская братия лавры приняла на себя подвиг свидетельства об истинности веры, борьбы за души русских людей, отторгаемые от Церкви.

Со времени пострига схимонахиня Рафаила не прерывала связи с Троице-Сергиевой лаврой. Она была знакома братии. Изгнанная из своей обители, матушка стала участницей молитв и трудов насельников подпольного монастыря, со всей энергией включившись в его проповедническую деятельность. Она водила паломников по святым местам, а в храмах многочисленных селений, которые посещала, неизменно обращалась к верующим, утешая их, убеждая сохранять верность Христу.

Чаще всего схимонахиня Рафаила ходила по окрестностям Спасо-Влахернского монастыря и отдаленным деревням Дмитровского района – там была возможность общения со знакомыми сестрами Спасо-Влахернской обители и монахами – бывшими насельниками Николо-Пешношского монастыря Дмитровского уезда, до 1937 года избежавшими ареста и жившими порознь.

Нередко приходя в Москву (за 70 километров от лавры и Дмитрова), мать Рафаила стремилась утвердить в вере прихожан московских храмов. После богослужения она всегда беседовала с ними, дарила иконки. В церквах говорили, что схимница занимается предсказаниями. «Это Бог в наказание за грехи народа послал нам власть безбожную. Он смилуется, будет война, огнем очистится эта власть антихристова», – утешала она собеседников.

Ради пропитания мать Рафаила «занималась нищенством» – просила милостыню, а когда ей давали деньги, почти все посылала иеромонаху Николо-Пешношского монастыря Спиридону, не имевшему родных и до ареста ведшему такую же скитальческую жизнь, как и она.

21 января 1938 года в Москве матушку Рафаилу арестовали и заключили в Бутырскую тюрьму. Схимонахиня сознавала, что завершает свой жизненный путь, для нее не могло быть выбора «тактики» ответов на допросе: она желала пронести свой крест до конца, не запятнав его малодушной ложью, изворотливостью ради смягчения приговора. Не стала она скрывать того, что могло дать основание для ее осуждения, но не приписала ни себе, ни кому-либо другому вымышленных преступлений, тем более, не очернила оговором своих знакомых.

– Когда и откуда вы приехали в Москву? – спрашивали ее на допросе.

– Я не имею определенного места жительства, веду бродячий образ жизни. В данный момент я приехала в Москву из деревни Медведевка Дмитровского района Московской области.

– На какие средства вы живете?

– Я живу на средства моих почитателей. Кроме того, я хожу по церквям Москвы и занимаюсь нищенством.

– У кого вы останавливаетесь в Москве?

– Отвечать на этот вопрос я не буду.

– Уточните, в каком монастыре вы жили и какой имели сан?

– В монастыре я живу с 19 лет и имею сан схимонахини. Мое духовное имя – Рафаила…

– Где вы взяли иконки, найденные у вас при обыске?

– Несколько иконок, отобранных у меня при обыске, – это остаток подаренных мне монахом Спиридоном (фамилию его я не знаю). Эти иконки я распространяла среди населения Москвы.

– Следствие располагает сведениями, что вы поддерживали тесную связь с монахами Спиридоном и Варфоломеем.

– Да, я поддерживала с ними тесную связь. В данный момент бродячий монах Спиридон выслан, и я оказывала ему материальную помощь.

Больше показать ничего не могу. Записано с моих слов верно и мне прочитано[3].

Просты и неложны ее ответы. По-видимому, они не вполне устраивали следствие: в деле есть ее тюремная фотография – худенькой скорченной схимницы с отекшим разбитым лицом, уже с трудом сидящей на стуле. Перед ней вещественные доказательства вины: котомка со Священным Писанием и разорванные церковные книги. Текст допроса короток – следствию все ясно. И 14 февраля 1938 года судебная «тройка» при УНКВД СССР по Московской области приняла постановление: обвиняемую в антисоветской деятельности Вишнякову М.А. расстрелять. Приговор приведен в исполнение 17 февраля 1938 года в поселке Бутово Московской области.

Так пиком страданий – мученичеством, завершившим 10-летний подвиг скитальчества, с несломленной верой, в стоянии в истине Христовой окончила свой жизненный путь матушка Рафаила.

***

Далеко не все, пострадавшие от репрессий, смогли, подобно матушке Рафаиле, перед ужасом мучений одержать моральную, нравственную победу над бесчеловечной злобой и, конечно, духовную – над источником лжи, опутавшей народ. Но практически все те, кто принужден был жить без крова и документов и потому нелегально, были «выявлены» и «обезврежены» сотрудниками органов безопасности – кто расстрелян, кто заключен в концлагерь, где они большей частью погибли. Очень немногие дожили «на свободе» до послевоенных лет, когда тоже были найдены и понесли «наказание».

И все же, в условиях, общих для всех, судьбы разных людей далеко не всегда подобны. О любом человеке существует свой Промысл Божий, так что жизнь каждого складывается в соответствии с этим Промыслом и по мере близости, приобщенности личности к Творцу. Примеров тому множество, но бывают исключительные по своей неповторимости.

***

Инок Александр

Родился он 1 января 1905 года в селе Маймеры близ Углича, в бедной, но благочестивой крестьянской семье, жившей в атмосфере взаимной любви родителей и пятерых детей. С 12 лет его увлекали повести о защите Троице-Сергиевой лавры от поляков, о подвиге Ивана Сусанина, о кончине святителя Ермогена. С волнением перечитывал он рассказ о разрушении родного Углича польско-литовскими войсками: «сожжено и истреблено десять мужских монастырей и два женских, а в них два архимандрита, восемь игуменов и две игумении, монахов пятьсот, церквей истреблено сто пятьдесят, мирских домов – двенадцать тысяч…»[5]. Мог ли он тогда подумать, что станет свидетелем повторения такого бедствия.

Семья Комисаровых была церковной, отроком Александр уже знал и переписывал для себя тропари святым, ирмосы канонов церковных служб. По традиции, после окончания сельскохозяйственных работ отрок вместе с мамой, а позже в одиночку, совершал паломничества по монастырям, желая поклониться Спасителю, Его Пресвятой Матери и святым родной земли. Святой верой было исполнено сердце мальчика.

4 марта 1917 года, в 12-летнем возрасте, Александр впервые посетил монастырь Покрова Божией Матери и преподобного Паисия Угличского, и с того времени приезжал туда регулярно. Иеромонах, а позже архимандрит Покровского монастыря Власий (Щербаков) заметил юношу с ясным взглядом голубых глаз и столь же ясным и чистым душевным устроением. К дню ангела 1922 года он подарил ему книжку «Преподобный Кассиан Грек, Угличский чудотворец», а через несколько лет – службу преподобному Паисию. С тех пор эти святые, полюбившиеся Александру, как родные, стали непременными спутниками во всей его жизни и ближайшими помощниками. К ним обращался он непрестанно, переписав молитвы им и акафисты.

4 декабря 1925 года он был принят в монастырь, а 20 января 1928 года, в канун памяти преподобного Паисия Угличского, пострижен в иночество. Через два года монастырь был ликвидирован окончательно, и братия разбежалась, скрываясь от ареста, кто куда. Инока Александра приютили в ближайшей деревне. Архимандрит Власий был арестован 23 февраля 1931 года, в первый день Великого поста, и отправлен в лагерь, где, согласно многим свидетельствам, 24 февраля был погребен заживо.

Александр думал устроиться работать на кирпичный завод, пошел за советом к старице Ксении (возможно, потом к старице Параскеве). Сказал о своем желании, а блаженная старица замахала руками и запричитала: «Туда пойдешь – там пропадешь!» – «А куда же?» – «Туда, туда…» – и в сторону лесов указала. А кому-то сказала: «У нашего Саши келья под елью». Она предсказала ему: «Доживешь до старости, перед смертью полежишь в больнице», что и исполнилось в точности. Принимая крест скитальческого пути, инок Александр писал:

Вот ворота пред тобою,
А за ними два пути.
Друг мой, робкою душою
Избирай: куда идти?
Через тесные ворота
Видна узкая стезя,
Там – вдали – леса, болота,
Терн и бури ждут тебя.
Чрез широкие ворота
Путь просторный видишь ты,
И на нем толпа без счета,
Пир и праздник суеты.
За тропой борьбы-тревоги –
Солнца луч и рай цветов,
А в конце другой дороги –
Ночь гнетущая и ров.
Вот ворота пред тобою,
А за ними два пути.
Друг мой, робкою душою
Избирай, куда идти.

Через 60 лет, оглядываясь на прожитое, инок Александр говорил, что благодаря стараниям бабушки Ксении жизнь его так устроилась, что и не снилось. И до конца дней хранил он цветочки с ее могилы.

А как устроилась жизнь? В самое трудное время он обрел духовного отца – иеросхимонаха Антония (Синюхина), до закрытия монастырей многие годы подвизавшегося в ростовском Спасо-Яковлевском монастыре, где имел послушание находиться при мощах святителя Димитрия Ростовского. В 1925 году отец Антоний поселился на хуторе Горки под Угличем, где и встретил инока Александра. 2 августа 1932 года иеросхимонах Антоний был арестован и сослан в г. Тотьму Вологодской области, где через год скончался. Его духовный сын ходил в Тотьму через северные дремучие леса, обиталище волков и медведей, но уже не застал своего наставника в живых. В глубокой печали изготовил он жестяную намогильную плиту, на которой написал: «Отец Антоний! Добрый авва! Дух мой в разлуке о тебе скорбит, но мы увидимся с тобою, когда архангел протрубит».

Инок Александр исчез для мира, но не для Бога. Он исходил всю ярославскую землю, веси, леса и болота Мышкинского, Нагорьевского, Некоузского, Рыбинского, Угличского, Ростовского и Борисоглебского районов. Мы себе и представить не можем трудности и опасности этого невероятного пути длиной в 60 лет. Сохранился лишь один маленький отрывок из воспоминаний инока Александра.

«Было время 16/19 ноября. Я шел босиком. В обувке тяжело, да реку переходить – сапоги зачерпнешь. Обулся только в деревне. Уже стемнело. Дороги тогда были неустроенны, приходилось идти по снегу. Дорога протаяла, а в лесу снег, так по снегу и ходил. Как обуваться – ноги в грязи, да и сесть негде.

А весной приходилось: в разлив подойдешь – моста нет. Побегаешь: не можно ль где по кустам перейти? Да так разденешься донага, привяжешь вещи ремнем к голове, идешь в воду с колом – понять глубину. А в воде – и снег, и лед. Так Господь хранил здоровье»[6]. Неудивительно, что к старости у него стали так сильно болеть ноги, что пришлось лечь в больницу.

О том, сколько духовных страхований пережил инок на своем пути, осталось неизвестным. Жизнь научила его быть молчаливым.

Но и это было не все. Самое страшное – опасность ареста, заключения и пыток – не отступала никогда. Были моменты, когда от ужаса сжималось сердце при виде отряда сотрудников органов безопасности, совершающих обыск в деревне рядом с домом, где спрятали инока. Ему и доносом угрожали, но Бог миловал.

С неизменной котомкой за плечами, с развевающимися русыми кудрями, с чистым ясным взглядом, неизменной улыбкой привета и словом утешения – таким он был в жизни, таким и остался в памяти знавших его. Он шел, непрестанно молясь святым, чьи имена носил, и покровителям земли угличской. Все упование его было возложено на помощь и заступничество святых Божиих угодников. Александр горел любовью ко всем святым, он жил в постоянной обращенности к ним, можно сказать, что свой скитальческий путь он прошел вместе с ними. Имея поэтический дар, Александр не только писал стихи, но более всего – молитвословия, составил даже акафисты преподобным Паисию и Кассиану Греку. Особое молитвенное почитание подвижников инок совершал в дни их памяти.

Невозможно перечислить все, большие и малые, знаки его внимания к памяти каждого святого. Но прежде всего у него было особое почитание Пресвятой Богородицы и неустанная молитва к Ней. Самое главное и сокровенное – молитва о сопричтении к лику девственников. «Царице моя Преблагая, Надеждо моя Богородице, Покров и Заступление всем, подвизающимся во образе иноческом, ибо благоволила Сама, явльшися во образе сем угоднику Твоему Парфению. Вонми грешной мольбе окаянного моего сердца, покрый и мене, немощного, ризою Твоею честной, сопричти мя, недостойного, лику девственников, уневестивших Небесному Жениху, Сыну Твоему Христу Богу нашему души свои, и в страшный день суда буди мне нерушимой стеной и предстательством. Ты бо еси столп девства и дверь спасения всем прибегающим к Тебе во веки. Аминь».

А кому излить в плаче горечь сиротства и одиночества? Конечно, Матери всех скорбящих.

Сердечная молитва инока ко Пресвятой Богородице была услышана. И вся его жизнь прошла под Ее благодатным покровом. В Покровскую обитель он поступил на Введение 1925 года, из жизни ушел за два дня до Покрова.

Инок Александр жил вне мира, но не вне Церкви, каким-то образом он был в курсе церковных событий и молитвенно откликался на них.

Господь сподобил Своего угодника дожить до великой радости возобновления богослужения и, прежде всего, в Троице-Сергиевой лавре. Александр стал часто посещать Сергиеву обитель. Как любил он молиться в академическом храме! Возле мощей преподобного Сергия его иногда ставили чтецом, так как читал он очень хорошо.

Волну новых, хрущевских, гонений инок Александр встретил с тревогой и волнением. Но от нападений богоборцев его оградило заступничество Царицы Небесной и святых, к которым неустанно взывал он день и ночь. Господь не только его сохранил, но сподобил сберечь несколько чудотворных икон, антиминс, ковчежец с мощами ростово-ярославских святых и другие святыни, которые в свое время были возвращены в Церковь. Часть святынь была передана в лавру, часть – в Сретенский монастырь, часть – в храмы.

Нашлись добрые люди, благодетели, чьей помощью и кровом мог иногда пользоваться состарившийся в странствиях инок, когда появились немощи и болезни. Бог даровал Александру долгую жизнь – до 86 лет. В последнее время, лежа в палате и не имея возможности посещать храм, инок сам высчитал день Святой Пасхи, чтобы вовремя – духом – принять участие во всемирном торжестве Воскресения Христова.

Сейчас невозможно представить, каким светильником Русской Церкви мог бы стать инок Александр, если бы богоненавистнические силы не разрушили жизнь русского православного народа. В годы гонений он не стал мучеником, не стал исповедником, но жизнь его была сломана. Он был монахом, и не своей волей, а за послушание, стал на путь «подвижного затворничества», одинокого скитальчества, ежедневных лишений и страданий, подвига хранения верности Христу и Его Церкви. Он остался сокровенным горячим огоньком веры, укрытым Господом, сбереженным Им для Себя.