Отцовство, отцеубийство и воспитание

Наше время отличается невиданным прежде в истории бунтом против любого рода авторитета и «опеки». Каким бы этот авторитет ни был — религиозным, нравственным, общественным или семейным, он поставлен под сомнение и переживает глубокий кризис. Всеобщий кризис авторитета захватил и область воспитания, его цели и ценности. По словам известного педагога Поля Ланграна^[1], все поставлено под вопрос. Складывается впечатление, говорит он, что человечество сорвалось с привязи и бросилось в страшную бессмысленную авантюру, не видя перед собой ее цели. Всякий авторитет стал рассматриваться как символ насилия и принуждения. «Что есть авторитет? Что есть Бог? — было написано на стенах Сорбоннского университета во время студенческих волнений в мае 1969 года, — то и другое — образ отца, природная функция которого — насилие». Очевидно, что одной из причин этого бунта явился дух отцеубийства в самом широком смысле этого слова. Зигмунд Фрейд^[2], например, считал, что за такой реакцией скрывается Эдипов комплекс, то есть затаенное желание ребенка устранить отца как соперника в отношениях с матерью. Придав этому греческому мифу, художественно изображенному в трагедии Софокла^[3], универсальное значение, он утверждает, что в этом комплексе отражено «подсознание» всего человечества. Тайная жажда отцеубийства, которой Фрейд объясняет свою теорию libido (похоть), углубляется идеей «отца-садиста», своим насилием угрожающим «моей» личности, ее независимости и который должен быть уничтожен (устранен), чтобы «я» мог существовать.

Эта идея, спроецированная на любой авторитет, в особенности на Бога как главный источник авторитета, прежде всего воспитательного, приобретает метафизическое значение и устрашающий масштаб. Складывается впечатление, что атомная бомба, прежде чем взорваться над Хиросимой, взорвалась в человеческом сознании. Известно, что в духовном плане, плане человеческой психики, можно говорить прежде всего о непрерывном внутреннем процессе, который невидимым образом оказывает влияние на все слои общества, как на индивидуальном, так и на коллективном уровне. Это влияние особенно заметно проявилось в возникновении современного атеизма и секуляризации, в революционном терроризме, разросшемся в наши дни до мирового масштаба. Секуляризация нашего времени не просто отвергает традиционные общественные структуры, она объявляет Бога виновником всех антигуманных общественных структур прошлого. Современный «свободолюбивый» атеизм, особенно после Гегеля^[4], Маркса и Фрейда, понимает отношения Бога и человека как отношения «господина» и «раба». Идея Бога рассматривается как высшая точка отчуждения человека от собственной личности, как вершина всех запретов и несвободы, и главной задачей человека является освобождение от Него и от всего того, что Ему свойственно, что Он несет.

Проблема, о которой идет речь, слишком глубока и серьезна и требует серьезного рассмотрения. Дух отцеубийства, в отношении ли к Богу, родителям или любому авторитету прошлого, проявляется в человеческом сознании и подсознании по-разному. В чем же искать его корни и причины? Они неоднозначны, трудноуловимы и затрагивают целые пласты человеческой истории. Мы же ограничимся рассмотрением основных мотивов этого разрушительного инстинкта и возможностей спасения от него в том смысле, как нам его открывает библейская философия жизни и основанный на ней опыт.

1.

В библейском понимании «отцеубийство» составляет саму суть первородного греха. Человеческая попытка стать богом, самовольно, самочинно вкусив запретный плод, не согласуя свою волю с волей Божественной и с требованием исполнения Его заповеди, явилась первой попыткой человека устранить Бога из своей жизни и сознания ради самообожествления. Эта самоизоляция человека, удаление от Бога, забвение Бога, попрание заповеди равнозначны «отцеубийству». Сущность безбожия заключена в формуле «Бог — помеха человеческому счастью». Сатанинский шепот змия о том, что Бог и Его слово ложны, что настоящая жизнь и знание — вне Бога, слышен в учениях Маркса и Сартра о том, что в Боге человек «отчуждается» от своей истинной человечности и его святой долг — отрицание такого Бога ради утверждения собственного достоинства.

Вся история человечества неопровержимо доказывает, что на всем ее протяжении человек находился и находится перед дилеммой: в чем обрести смысл жизни и достичь полноты своего бытия — в Боге или в самом себе? Это значит — в Боге и в жизни по Его благословению, или вне Бога, противно Его воле и заповедям. Именно в этом состояло искушение Адама и Евы, и навсегда оно осталось вечным искушением человека. В глубинах человеческого сознания и подсознания, во всех проявлениях человеческой жизни сокрыта именно эта дилемма, вызов его свободе. Богоубийство, равнозначное отцеубийству, — вот суть человеческого (исторического) падения; убийство Бога в себе, осуждение себя на смерть и смерть, сначала духовную, а затем и биологическую. Отсюда единственная историческая бесспорная данность — человек существо смертное, как смертно все на земле — утроба матери, рождающая его, и земля, и плоды ее, питающие человека. Тленная пища возводит в человеческом сознании тленность и смерть в степень основного закона жизни.

2.

Грехопадение исказило жизнь человека, стало причиной патологичности человеческого существования и его отношения к Богу, к себе и окружающему миру. Поскольку человек по природе своей устремлен на ближнего, без которого, его существование неполно, то из этой патологичности рождается двойственное к нему отношение — с одной стороны, рабское, с другой — тираническое. Сатанинская ложная свобода, вместо того чтобы принести человеку ожидаемое освобождение, предает его тирании падшей природы и рабству смерти. Избрав путь «отцеубийства» и насилия над Богом и Его заповедью, человек заражается тиранической психологией, превращается в самовлюбленного тирана, полного жажды эгоистического обладания всем, что его окружает. Раб и тиран одновременно, раб и бунтовщик перед сильным, тиран для слабого (по сути, тирания — это оборотная сторона рабского бессилия), человек начинает создавать свои собственные авторитеты, своих богов, по своему «образу и подобию».

Согрешив, человек не только нарушил заповедь Божию, но породил в себе ложную идею, ложное представление о Боге. В действительности, ложная идея о Боге и есть цель и суть сатанинского обмана. Отсюда человеческое падение становится и «падением Бога», то есть падением тех богов, которым человек поклоняется. В человеческом сознании Бог перестает быть тем, что Он есть в действительности, и не может больше оставаться для человека с таким сознанием нормальным Отцом, но становится «отцом-садистом»; человек теперь способен быть только рабом или бунтовщиком — «отцеубийцей». Таким образом, отношения Бога, природы (мира) и человека в сознании человека превращаются в судорожную борьбу за власть. Этот отцеубийственный дух неизбежно кладет свой отпечаток на все человеческие отношения, на всю историческую действительность. Эдипов комплекс — лишь одно из проявлений, один из ядовитых цветов, проросших из мрачного подземелья «отцеубийства», совершенного в раю. Отсюда возникла ложная идея, что Бог, общество, власть, государство, учитель, отец — авторитеты, подавляющие человеческую личность и вызывающие бунт.

3.

Но в то же время этот бунт оправдан, если речь идет о бунте против такого Бога и такого рода авторитета вообще, потому что направлен против ложного Бога. Непроницаемая греховная тьма помрачила видение истинного Бога и Его место заняли идолы, в самой природе которых заложено насилие. Бунту такого характера, истинный Бог неизвестен, а причиной такого бунта, может стать именно подсознательная жажда Его. Поэтому злоупотребление идеей Божества и создание авторитетов по ее изуродованному «образу», так же как и все преступления, совершаемые в угоду такому псевдобожеству, и раньше и теперь приводили к атеизму как форме протеста против ложной веры, но в котором одновременно содержалась и тайная, апофатическая, жажда встречи с истинным Богом. Такое «отцеубийство» — это, в действительности, странный, болезненный поиск исстрадавшимся человеком потерянного Небесного Отца (Отцовства). Потому что человек осколками своего изначального здравомыслия понимает, что опустевший Божий престол не может быть занят никакими идолами и полубогами.

4.

Именно такой, вечно «неизвестный», непознанный Бог, Его Отцовство, созерцание и ощущение Которого, было помрачено грехопадением — в центре новозаветного благовествования. Богочеловек Христос открывает людям Отца Своего и Отца нашего, раскрывает отношения Отца и Сына как давно забытые отношения Бога и человека и человека с человеком. Поэтому Церковь Богочеловека, Церковь Сына Единородного есть Церковь и Отца нашего, и Церковь святых отцов: кто знает Меня, знает и Отца Моего^[5], и кто чтит Сына, чтит и Отца, пославшего Его^[6]. Послал Меня живый Отец, и Я живу Отцем^[7]. Отец во Мне и Я в Нем^[8]. Видевший Меня видел Отца^[9].

Истина о Сыне как об Откровении Отца свидетельствует о том, что без проникновения в тайну сыновства невозможно прозреть святую тайну истинного отцовства. Отцовство и сыновство неразрывно связаны между собой в двуединой тайне. В человеческой исторической действительности они пребывают в непрерывном конфликте, часто отрицая и исключая друг друга. Почему тогда в Евангелии им придается такое исключительное значение? Потому что, без сомнения, в истинном отцовстве и сыновстве скрыты и раскрыты забытые законы жизни и бытия, нарушение их искажает все в мире, следование же им возвращает данную Богом гармонию.

Каковы же эти вечные отношения Отца и Сына, на которых зиждутся законы бытия? — Сын, вечное Слово Божие, открывает, с одной стороны, Свое единство с Отцом: Я и Отец одно^[10], с другой — являет чудную тайну Своего бесконечного смирения перед Ним и послушания Ему: Отец Мой более Меня^[11]. Открывая Свою вечную единосущность Отцу, Сын говорит: Все, что имеет Отец, есть Мое^[12] и снова, любовно прославляя Отца, добавляет: Мое учение не Мое, но Пославшего Меня^[13]. Цель Его слов — доказать истинность Своего учения и Себя Самого как свидетеля об Отце, но еще показать чудесную тайну вечного отцовства — источника Своего вечного сыновства и богочеловеческого учения. Подчеркивая волю Отца, Сын как бы затеняет Себя, отождествляя Свою волю с Его волей: Ибо не ищу Моей воли, но воли пославшего Меня Отца^[14]. Даже в минуты глубокой гефсиманской скорби Сын обращается к Отцу: Отче Мой... не как Я хочу, но как Ты6 и добавляет: Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя^[15]. Верность Сына Отцу безгранична, в ней суть и полнота Его сыновства. Отрицание воли Отца и Его отцовства было бы для Него равносильно отрицанию Самого Себя, равносильно самоуничтожению.

Что открывается в этой верности Сына Отцу? Открывается то, что тайна Бога — в неизреченной тайне любви. Только безграничная любовь умеет говорить так, как говорил Сын о Своем вечном Отце. Главный закон всякой настоящей любви — в самоотречении и возвеличивании возлюбленного. Такому сыновству не известна борьба за власть, за превосходство, потому что одна власть у Отца и Сына, и вся любовь Отца в Сыне, и весь Сын в Отце, от Отца и ради Отца. Любовь не превозносится… не ищет своего^[16], ее сердцевина и суть — в неизреченном всеприношении себя Другому — Отцу и всему тому, что от Отца и для Отца. Мы, люди, привыкли мыслить себя, оценивать свое достоинство категориями падшего человека, основанными на самоотчуждении, индивидуализме, расколе, самовлюбленности. В то время как Божественная любовь, явленная в Сыне Единородном и Его сыновстве, находит свою полноту и совершенство в Другом, в Нем перерастает в бесконечность, будучи равнозначной, единой и единосущной с любовью Отца, от нее рожденная и через нее изливающаяся в мир.

5.

В таком отцовстве и сыновстве сокрыты радость и вечная тайна нашего человеческого бытия. Отношения эти — часть тайны бытия Божественного, и в них мы должны искать и находить естественный ритм нашей жизни, дарованной нам Отцом через Сына в Духе Святом. Отцовство и сыновство, как личные свойства Отца и Сына, как образ Божественного существования, открываются в воплощенном Сыне как образе существования человека, созданного по образу и подобию Святой Троицы. И это совершенно естественно, потому что Святая Троица — это Господь Бог наш, животворящий и жизнь подающий, а не некая абстрактная идея или философская конструкция: в Ней тайна и источник всего, что на земле, в Ней и эта тайна человеческого отцовства и сыновства, тайна человеческих отношений вообще.

Предельно ясно говорит об этом богодухновенный апостол Павел: Для сего преклоняю колена мои пред Отцем Господа нашего Иисуса Христа, от Которого именуется всякое отечество на небесах и на земле^[17].

Земное отечество — отцовство — образ небесного, по нему и названное и в этом таинственном союзе нашедшее свое истинное раскрытие и воплощение. Каким образом? — Единородный Сын, предвечно рождающийся от Отца, Которому все предано Отцом^[18], становится по тому же неизреченному закону любви нашим общим Отцом (святитель Григорий Палама), рождая нас водою и Духом, и благодатным единением в тайне Своего сыновства усыновляет нас Богу Отцу. Облекаясь в Него, мы становимся братьями Его и сыновьями Отца по благодати. Поэтому Он не обращается к Отцу: Отче Мой, как бы подчеркивая единственность Своего сыновства как вечного и личного Своего свойства, но обращается, уча и нас: Отче наш, даруя нам усыновление, чтобы мы были все едино, как едины Отец и Сын и Дух Святой^[19].

6.

В единстве Отца и Сына, в призыве к людям быть все едино в Них, силой Духа Святого, как и Они едины, открывается нам чудесная тайна Церкви как тела Христова и обители Святой Троицы. В Церкви это единство дано и задано. Дано потому, что вся она уже пронизана Божественной любовью и Святотроичным единством; задано потому, что она — таинственная «мастерская спасения», где в тайне усыновления^[20], люди рождаются и возрождаются духовно, становясь едины в Боге. И все это не что иное, как исцеление и спасение от отцеубийственного инстинкта, отравившего сознание и подсознание человека прародительским презрением отцовства, помрачившего их сыновство как единственно возможный образ существования.

О том, как Церковь дарит это отцовство, воспитывает для такого отцовства, вновь утверждает разрушенные человеческим эгоизмом святыни, чтобы человек мог духовно родиться, родиться в жизнь вечную, говорит все ее историческое существование и методология, ее богочеловеческая позиция в мире. Церковное отцовство, каким бы оно ни было — отцовством Бога, благодатным отцовством пророков, апостолов, святых, духовного отца — никогда не было тираническим господством над человеческими душами и совестью, но всегда отцовством в муках рождения^[21], неизреченного смирения и человеколюбивого жертвования себя другому^[22]. Рождение физическое — лишь бледное подобие рождения духовного, и если в физическом рождении образуется нерасторжимая связь между отцом, который рождает, и сыном, который рождается, тем более это происходит в рождении духовном. Для того чтобы оно состоялось, необходима общность, единение — не только в славе Христовой, но и, преимущественно, в крестоношении, в распятии, в скорбном сошествии в ад. Только тот, кто станет причастником Креста и славы Христовой, способен быть духовным отцом, причастником Божественного отцовства и через это — единственным истинным родителем и переродителем человеческих душ. Адам и Ева, нарушив заповедь, попрали Крест и его тайну, в стремлении к самообожествлению и власти над миром толкнули мир и человека на путь безбожия и тиранического авторитета; Христос, Новый Адам, целованием Креста исполнил волю Отца Своего, стал Родителем и Возродителем, Воспитателем нового человечества, собранного и собираемого в единстве Отеческой «рожденной, несотворенной» Жизни и Любви, то есть собираемого в Отце через Сына Духом Святым. По Его примеру поступали и пророки, и апостолы, и святые, понимавшие авторитет, власть, отцовство, руководство, воспитание человека не как насилие и тиранию, но как крестную и воскрешающую любовь к нему — любовь, которая не превозносится… не ищет своего^[23], но распинается и сораспинается Христовым распятием. Поэтому только воистину христоподобные духовные отцы могут быть настоящими воспитателями и переродителями душ своих духовных детей.

Одним из таких духовных отцов был апостол Павел. Во всем подражая Христу, исполненный родительской любовью, он говорит: Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!^[24] и добавляет: Ибо хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием^[25]. Но апостол Павел не стал неким новым «земным» отцом, земное отцовство Христос строго запретил: Отцом себе не называйте никого на земле^[26]. Апостол явил образ Небесного отцовства, одного единственного, стал его благодатным носителем, в отличие от Сына Божия, Которому Бог Отец — Отец по природе. На эту разницу указывает Сам Христос, когда говорит: Восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему^[27]. Как наследник Божий чрез Иисуса Христа^[28] этого Небесного отцовства, как христоносец и сын по благодати, апостол открывает собой Отца, чтобы и мы, приняв в сердце Духа Святого, воскликнули: Авва, Отче!^[29] И поэтому звучит его смелый призыв ко всем христианам: Будьте подражателями мне, как я Христу^[30].

7.

В этом благодатном единстве Божественного Отцовства и Сыновства, находится источник нашего человеческого истинного богопознания, нашего образования и жизни по Богу — переданной от Отца вечному Сыну, от Сына друзьям Его — апостолам и святым, и через них — нашим отцам и нам. Эту тайну выражает Сам Христос в Своих евангельских словах: Все предано Мне Отцем Моим; и кто есть Сын, не знает никто, кроме Отца, и кто есть Отец, не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть^[31]. Кому же Сын хочет открыть Свою тайну и тайну Своего Отца? Только тому, кто уподобится Ему, то есть будет жить и поступать, как Он, кто приобретет нрав Христов и Его образ бытия. Жертвенная любовь как искание своей полноты не в себе, но в другом — главное условие такого богочеловеческого бытия, принятого от Христа и через Его Церковь даруемого миру. В этом суть всякого подлинного отцовства и сыновства и всякого истинного авторитета. Истинным авторитетом может быть лишь тот, кто в любую минуту готов стать благоуханной жертвой за жизнь мира^[32], сущность и содержание которого — самопожертвование. Авторитет, приносящий другого в жертву себе или использующий его без его свободного согласия как средство достижения пусть даже самой святой цели, неминуемо превратится в «отца-садиста», оставляющего в душах зловонные следы бесчеловечности.

8.

Бесспорный факт: трагический кошмар современного мира, исполняющий сердца чутких людей нашего времени мрачными предчувствиями о будущем, имеет свои корни, с одной стороны, в объективированных общественных структурах, с другой — в бунте против них, выраженном самым радикальным образом в революционных потрясениях последних столетий.

Начиная с Французской революции насилие становится нравственно оправданным, становится основным методом достижения свободы, братства и единства, то есть радикального преобразования мира и человеческого общества. Объясняя неизбежность исторических законов природным детерминизмом, необходимостью, обосновывая свободу как осознанную историческую необходимость, многие современные революционеры провозгласили путь насилия и тирании как единственный путь к свободе и счастью. С религиозным фанатизмом эти «сознательные» благодетели истории пытались уподобить «историческую закономерность» своему представлению о ней и о человеке как ее главном субъекте. Их методы идентичны по духу методам средневековой инквизиции, но куда более разработаны и эффективны. Во имя будущего спасения и счастья еще не родившегося человека в жертву приносятся миллионы конкретных, уже существующих личностей.

Абсолютная свобода тех, кто сам себя провозгласил непогрешимой совестью истории, становится железным законом для всех, кто еще «не осознал» исторической необходимости. Поэтому очень часто самые рьяные борцы с насилием и несвободой становятся гробовщиками свободы, авторитетом со всеми качествами «отца-садиста», который ради не родившихся еще детей пожирает уже существующих. И это неизбежно, потому что необходимость и насилие могут породить только насилие, что ясно просматривается в новой волне современного организованного терроризма. И корень его — жажда освобождения от тотального принуждения, которое существует во всех структурах современного «буржуазного» общества. Не кроется ли за этой волной отчаянный крик нового обманутого поколения? Но поколение, которое в этом отчаянном бунте против всемогущества государства, подавляющих по своей природе общественных структур, в том числе и школьной, впадает в ту же, столько раз уже совершенную ошибку: прибегает к насилию, оставаясь и дальше в демоническом заколдованном кругу «отцеубийства» и садистского отцовства. И все новые и новые поколения будут оставаться в этом безвыходном тупике до тех пор, пока не перестанут искать своей свободы с помощью насилия, перешагивая через трупы.

Нужно признать, что большая часть вины за этот безысходный кошмар современного мира падает на христиан. Нередко в христианской практике злоупотреблялась, уродовалась идея Небесного отцовства. Много легче было использовать Бога как инструмент насилия над другими, превратить Его в земной авторитет, окутанный плащом устрашающей таинственности метафизических размеров, чем свидетельствовать о Нем мученичеством и жертвенной любовью, как Агнец Божий, закланный за спасение мира! Только Агнец Божий, Богочеловек Иисус Христос, и освященные кровью Его — могут принести и приносят истинную свободу человеку и миру. Только один вид насилия приносит свободу: насилие над своей ложной природой; и только одна жертва превращает человеческое общество в союз любви — приношение себя в жертву за других. Эта жертва — не самоуничтожение и не уничтожение других, но обретение себя и других, в святой тайне вечно даруемого отцовства и сыновства как тайне взаимного дара и вечного радостного единения, силой Духа Святого. Между тем всякий раз, когда христиане оставляли этот узкий, радостопечальный путь Агнца, заключая союз с «сильными» мира сего, перенимая их методы, авторитеты и структуры, они оказывались в опасности свернуть на широкий путь, ведущий в погибель^[33], то есть путь принудительного воспитания и тирании над другими, рабства себе и своим страстям. На этом пути не только ближние, но и Сам Бог становится средством удовлетворения собственного эгоизма^[34]. Вместо того чтобы быть тем, чем он в действительности является, искалеченный Божественный авторитет превращается в средство принуждения и господства. Авторитет, лишенный своего истинного содержания, не в состоянии ни возродить, ни воспитать: он лишь способен производить слепых, искалеченных духовных карликов.

9.

Особое значение сказанное приобретает для преимущественных носителей Небесного отцовства в Церкви: епископов, пресвитеров, духовников. Господь поставил их свидетельствовать о Его вечном отцовстве и сыновстве, быть их носителями, воспитателями, для научения тайне Божия жития как критерия нашего человеческого существования. Славу, которую Бог Отец передал Сыну, Единородный Сын передал им^[35]. В этом и заключена сама тайна Священного Предания: она — преемство в Церкви вечной славы Божией от отца сыну, так же как ее передает вечный Отец Сыну Своему Единородному. Поэтому Церковь по своей природе — Церковь святых отцов, пророков, апостолов, епископов, преподобных и мучеников. Святые отцы сами, своей собственной жизнью свидетельствовали Евангелие Христово и этим обрели способность быть духовными родителями многих поколений. Таким благодатным свидетельством и явлением тайны Небесного отцовства и сыновства на земле они делают Церковь живым союзом в Божественном смирении и любви. Они, духовно рожденные, не господствуют над душами насильно, но в муках рождают для Христа. Их воля — едина с волей Отца Небесного, их жизнь — с жизнью Его Сына Единородного, потому они, достигшие обожения, заслуживают безграничной любви и доверия к своей святой мысли, преображенной в богомыслие. К этому всех нас призывает Симеон Новый Богослов: «Научимся искренней вере в Бога, нашим отцам и наставникам в Боге, чтобы иметь сердечное сокрушение, смиренный ум и душу, очищенную от всякого греха слезным покаянием, только так мы можем стяжать блага Божественного света и славы»^[36]. Святые отцы свидетельствуют своим примером и опытом об одной истине: жизнь в Церкви, лучше сказать, сама суть Церкви — в вере и смирении.

Вечный призыв Церкви, всего ее Предания — следовать примеру святых богоносных отцов, — ни в коем случае не значит установления некого авторитета, стоящего между Богом и человеком; этот призыв не содержит требования буквального «цитирования» святоотеческих мыслей или внешнего подражания их делам. Доверие к ним и следование их примеру подразумевают веру в то, что Господь реально присутствует и действует в человеческих душах, во всей человеческой истории, что Он дивен во святых Своих^[37], обитает в них. Они, скрываясь в своем святом смирении, дарят живого «осязаемого» Бога и образ бытия по Богу. Чтобы на земле могла воплотиться любовь Отца и Сына и Святого Духа, чтобы люди могли стать едины, как и Бог един — в Церкви (а Церковью призван стать весь космос) необходимы отношения смиренного принесения себя в дар другому, любовного взаимопроникновения и послушания, выраженных словами Христа: Не ищу Моей воли^[38]. В этом и есть глубокий смысл следования святым отцам — следование смиренным приношением себя в дар, «самих себя... и всей жизни своей Христу Богу»1. Как Отец не существует и не может существовать без Сына и Святого Духа, так и человек не может существовать без другого, без ближнего своего, живые без мертвых, сыновья без отцов, родители без детей. Святые отцы, как богоносцы и христоносцы, открывают и воплощают эту соборную «онтологию» Церкви; пробуждают во всякой смиренной и верной душе живую память Церкви, помогают ей вобрать в себя все историческое и вечное ее существо, силой животворящего Духа. Дух Святой — дарователь духовной власти, которая открывает свободу в Истине и никак не может быть носителем садистского авторитета. Святые отцы открывают собой Бога, указывая на поклонение Его имени, которое над всеми именами. Сущность их власти и авторитета в том, что всем своим существом, каждым движением своей души они радостно восклицают: Не нам, Господи, не нам, а имени Твоему2. Носители Божественной красоты, сиянием Божия лика, отраженного в них, неизреченной Божественной благостью, пронизывающей каждое их действие, незаметно и ненавязчиво, они открывают каждому духовно пробудившемуся человеку, в меру его совершенства, как его собственную, ему самому еще неведомую красоту. В этом и заключена их родительская преображающая сила, то есть их благодатное отцовство, уподобление отцовству Небесному.

10.

Если же случится, что епископ, пресвитер, духовник, воспитатель перестают быть таковыми, воистину святыми и духовными отцами, то есть в Боге родившимися родителями, в муках рождающими своих духовных детей, тогда они могут пытаться прикрыть свое бессилие и бесплодие покровом доверенного им сана, то есть ложным авторитетом, силой, принуждением и другими внешними эффектами. Это происходит и с любым другим авторитетом: родительским, воспитательным или общественным, тогда принуждение и господство над душами и совестью становятся неизбежными. Так Небесное отцовство подменяется ложным, земным, насильственным по самой своей природе, основное свойство которого — уничтожение доверия и любви, рожденной от доверия как единственно здорового воспитательного климата и человеческого общения в целом. Святая тайна духовного отцовства и святоотцовства подменяется тиранической опекой, из которой вырастают ядовитые цветы рабства, бунта и взаимного уничтожения.

11.

Найти спасение от ложных авторитетов изуродованного отцовства возможно только вернувшись к истинному, забытому отцовству, свойственному Божественной природе и природе человека, созданного по образу и подобию Божию. Если бы Его не было, отцеубийство и из него следующее самоубийство стали бы последним словом жизни и истории. Без вечного Отца человеческий эрос и человек в нем единосущны временности и, таким образом, смерти: временность делает смерть содержанием похоти (эроса и, следовательно, человека, который питается только им). Не случайно эту органическую связь эроса и смерти лучше всех почувствовал именно еврей Зигмунд Фрейд^[39]. Только в еврейском сознании, сформированном на идее страшного Яхве, похоти и запретного плода, порождающего смерть^[40], миф об Эдипе мог приобрести такой масштаб, как во фрейдизме. Фрейдизм по своей сути есть новое согласие с диавольской ложью о Небесном Отце и покорность кровосмесительным объятиям смерти — матери-земли: все здесь соткано из похоти плоти, похоти очес^[41] (= эрос) и горделивого соперничества с так называемым «отцом-садистом».

То же самое (со своими поправками) представляет собой и марксизм, он — побег от того же корня. Когда Маркс «бросает перчатку в лицо всему миру, желая свергнуть этого “исполина-пигмея”, чтобы затем, расхаживая по его развалинам, ощутить себя равным Творцу»^[42], он делает не что иное, как попытку тем же магически-змеиным образом осуществить сатанинский план о мире и человеке. Его тайное, судя по всему, интимнейшее, желание — «отменить Бога». «Объятый злобой, — вспоминает свою первую встречу с ним Энгельс, — он как будто хочет дотянуться до небесной скинии и разбить ее о землю»^[43]. Очевидно, и Фрейд, и Маркс не ведают иного Бога, кроме страшного еврейского Яхве, для которого человек всегда лишь раб. Отсюда последовал их бунт против Него и создание своего «бога» (libido) по своему «образу и подобию».

К сожалению, для них, так же как и для некоторых свидетелей новозаветных событий, тайна Небесного отцовства и сыновства осталась непознанной по той причине, что и те и другие были глухи и слепы ко Христу, который явил и даровал ее миру. А без Него насилие навсегда останется сущностью всякого земного авторитета и воспитания, построенного на таком авторитете. На кровавой арене этого мира человек через тиранию смерти, которая таится в корне эроса и в самом «homo economicus»^[44], приговорен к существованию, конец которому — уничтожение и небытие, а его жизненный путь — всего лишь подготовка к исчезновению и небытию. Такой исход стал бы неизбежным, если бы не существовало духовного отцовства, освобождающего от тирании смерти, возводящего человека из состояния раба в достоинство свободного сына Божия. Поэтому борьба против отцовства есть не что иное, как скрытая жажда самоуничтожения, осуждением самого себя на эту тиранию смерти через тиранство над другими якобы во имя общего будущего счастья. Чем сильнее будет эта борьба, тем большую беспомощность будет чувствовать человек и перед самим собой, брожением в себе примитивных начал и перед внешним насилием, но тем больше и Небесное отцовство будет открывать ему свой свет, — свет единственного спасения и полноты бытия. Оно — образ бытия Божественного и, через наше приобщение к нему, по примеру святых отцов, единственный образ существования разумной твари Божией. Только там, где Небесное отцовство воспитывается и воплощается, только там перестает существовать авторитет «отца-садиста», а человек из раба превращается в сына. А как вы сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: Авва, Отче! Посему ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий чрез Иисуса Христа^[45]. Наследник кого? Наследник единого Отца и общник единственного отцовства, в котором все становятся едино — в Отце, и Сыне, и Святом Духе.