«Если бы мои братья-актеры думали о словах Христа…»

27 марта – Международный день театра. День этот всегда выпадает на Великий пост, а на театральных афишах в это особое для христианина время среди наименований известных произведений классиков могут «красоваться» и броские, недвусмысленные названия спектаклей иного плана: «Распутник», «Древнейшая профессия», «Любовь втроем» и тому подобное… Во всем этом есть отражение древнего противоречия между мирским и духовным, между ценностями абстрактно культурными и христианскими.

Сцена из балета «Чайка». Художник: Алиса Гибет

Театр – уникальное явление культуры. Он представляет собой синтез всех видов искусств. Пожалуй, только кино превосходит его в этом, но лишь с одной оговоркой, что театр имеет гораздо более древнюю историю.

Используя впечатляющий язык символов, театр способен проникать в самые сокровенные глубины человеческого сердца и звать… Но куда?

Используя впечатляющий язык символов, театр способен проникать в самые сокровенные глубины человеческого сердца и звать… Но куда? Театр многолик. По слову Гоголя, он – «кафедра, с которой можно много сказать миру добра». Но с таким же успехом театр может быть училищем страстей и порока. Это место игры, мнимой, искусственно созданной реальности, причем и актеры, и зрители прекрасно это понимают.

Но если здесь все очевидно, то в повседневности нашей мы чаще всего не замечаем или попросту закрываем глаза на то, что, по слову Шекспира, «весь мир – театр, и люди в нем – актеры». Всюду игра, всюду роли. Какие? Но разве везде и со всеми мы одинаковые, внутренне цельные? Как часто там, где есть хотя бы один зритель, мы – лицедействуем, надеваем ту или иную маску.

«Я знаю четырех Татьян, – обращался к своему духовному чаду отец Иоанн (Крестьянкин). – Одну знают все, другую друзья, третью – она сама знает, четвертую знает Бог. А нужно, чтобы была только одна Татьяна. Нельзя, чтобы слиток золота рассыпался в песок».

Воистину внутренняя раздробленность, в которой можно потерять самого себя, опасна не только для профессионального актера, но и для любого человека.

А театр с его спектаклями опасен или нет? Почему отцы древности осуждали этот вид искусства? Протоиерей Димитрий Смирнов высказывал следующее мнение:

«Когда древние святые отцы высказывались о современном им театре, в котором воспевались страсти, в котором реально убивали людей, в котором обожествлялись человеческие пороки, конечно, Церковь, современная этому театру, не могла не высказаться о нем отрицательно. Хотя представление в таком театре, с точки зрения и драматургии, и режиссуры было часто мастерски сделано, Церковь, заботящаяся о душах людей, не могла относиться к театру иначе.

Основоположником русского театра является святитель Димитрий Ростовский

Основоположником же русского театра является Димитрий Ростовский, великий святитель Церкви и составитель многотомного сборника житий святых. Этот замечательный учитель Церкви своими пьесами преследовал совсем иную цель, нежели античный театр. Он ставил перед собой задачу воспитания. Поэтому русский театр – это совершенно иное явление, которое воистину может и должно сеять разумное, доброе и вечное».

Если кратко очертить историю отношения Церкви к театру, то первые семь веков по Рождестве Христовом Церковь категорически отвергала театр, называя его «позорищем». После наступил период, когда в храмах стали играться масштабные мистерии на темы главных христианских праздников. Со временем вновь происходит разделение – и театр окончательно становится светским. С этого момента мы видим разное, неоднозначное отношение христиан к светскому искусству и театру.

Однако в конце ХХ – начале ХХІ века стали появляться театральные коллективы, созданные верующими людьми, энтузиастами из среды профессиональных режиссеров и актеров, которые с помощью театрального символизма стремятся говорить со сцены о христианских ценностях, как, например, московские театры «Глас», «Театр русской драмы». Михаил Щепенко, руководитель «Театра русской драмы», считает:

«В большинстве конкретных театров истинно высокого искусства нет. И не было никогда, ибо оно, истинное искусство, редкость во все времена. Станиславский называл всего два-три театра, в которых есть искусство, на фоне сотен театров, где его нет. Значит ли это, что нужно предать анафеме весь театр? Или правильнее, отвергнув театры, творящие псевдокультуру, поддержать те театры, где присутствует хвала Господу?»

В Минске нет театров, ориентированных чисто на духовную, христианскую тематику, однако иногда на сценах светских культурных заведений появляются особые постановки, как, например, мюзикл-биография «Гурьянов» Молодежного театра эстрады. Он посвящен личности достопамятного старца с острова Залит.

При воскресных школах появляются театральные студии, где, конечно, не обходится без казусов, когда верующая Красная Шапочка по сценарию начинает обращать в христианство волка и даже героев других сказок. Однако… ныне на православных приходах, похоже, ни одна Пасха, ни одно Рождество не проходят без детских спектаклей.

Театр многолик, и спектакль спектаклю рознь. Вообще, любой талант, данный Богом человеку, может стать искушением и камнем преткновения для многих. Не обязательно это талант актера или режиссера: соблазн грозит и одаренному певцу, и художнику, и композитору. На это указывает в своей книге «Человек против Бога» иеромонах Серафим (Роуз), подчеркивая, что искусство не является греховным само по себе, его делает таковым человек-творец, душа которого поражена страстями. Ведь даже самые содержательные, глубокие произведения великих авторов можно превратить в дешевый фарс, претендующий на «смелость трактовки» и «новизну видения».

Искусство не является греховным само по себе. Его делает таковым человек-творец, душа которого поражена страстями

Так, однажды на сцене одного из театров Санкт-Петербурга мне довелось смотреть трагедию Шекспира «Гамлет». Режиссер этой постановки, кажется, решил, что полное обнажение на сцене главного героя и не скрытая разорванным платьем грудь безумной Офелии помогут обнажить состояние их душ! Если здесь попытка проявить оригинальность вопиюще очевидна, то в других случаях методы интерпретаций бывают более уточенными…

Бывают более изощренные претензии выдать свое личное восприятие текстов Библии за истину. В минском театре имени Янки Купалы мне довелось увидеть спектакль «Згублены рай» А. Курейчика. Тема-то очень даже религиозная: трагедия изгнания человека из рая. Но когда пьеса подходит к концу, понимаешь, что это – антипроповедь. В том, что говорили и как поступали герои – Адам, Ева и их дети, – настолько вольная, страстная, лукавая интерпретация текстов Священного Писания, что сомнений нет: для автора пьесы тексы эти никоим образом не священны! И сколько зрителей, увидевших этот добросовестно сыгранный актерами спектакль, оказались введены в заблуждение, запутаны словом, где истина тонко приправлена ложью?

Театр существует и будет существовать – от этого факта не спрятаться и не отгородиться. А, собственно, зачем полностью отгораживаться? Ведь для многих чутких и ищущих Правды людей театр может стать ступенькой к храму. И, конечно же, есть смысл пытаться привносить в театральную жизнь христианские ценности и побуждать человека, приходящего в театр, задумываться о главном в жизни, будить его сердце с помощью могучей силы искусства! А кто это сделает лучше талантливого актера-христианина и режиссера-христианина? Таково мнение зрителя.

А что по этому поводу думают сами профессионалы театра? Об этом фрагменты интервью разных лет с двумя верующими актерами, мастерами сцены, удостоенными звания Народный артист Беларуси. Звание это констатирует, что артист воистину талантлив и признан таковым абсолютным большинством голосов. Не критиками, и не щепетильными профессионалами, нет, его творческое дарование заметно всем «невооруженным глазом».

«Театр может заставить душу трудиться»

Мария Георгиевна Захаревич, народная артистка Беларуси, актриса кино и Национального академического театра имени Янки Купалы. Известна как режиссер, диктор радио, преподаватель сценической речи. Кроме государственных и театральных наград имеет и церковные – медаль святого Кирилла Туровского.

Мария Захаревич с владыкой Вениамином (ныне Патриарший Экзарх всея Беларуси) и о. Сергием Гордуном. Благословение экспедиции с Благодатным огнем, 2013 г.

– Мария Георгиевна, каково ваше отношение к вере и театру? Они не вызывают конфликта в вашей жизни?

– В 1994 году я первый раз приняла участие в экспедиции с Благодатным огнем от Гроба Господня, меня пригласила организатор «Дарогі да Святыняў» писательница Нина Загорская. Мне была ниспослана небом такая благодать!

Отец Сергий Кузьменков (много лет являлся духовником экспедиции. – Е.Н.) благословлял, и я выступала на площадях, в школах, Дворцах культуры и даже в храмах. Боже мой, это же такая благодать – обратиться со словом к народу в храме!

Очень трудно после экспедиции возвращаться в мирскую жизнь и к профессии. Я очень долго отходила, какая-то отрешенная была. Вспоминала… Какие диалоги были с сельскими женщинами! Меня эти поездки так впечатляли! Я приезжала в Минск совсем другим человеком и всегда после этого думала: «Подожди, а с чем я выхожу на сцену? А что я там говорю, а не будет ли мне стыдно?» Потому что часто на сцене звучат слова, которые не должны звучать…

Мария Захаревич в экспедиции с Благодатным огнем, 2013 г. Такие выступления перед народом от сердца, от души – это дорогого стоит. Там, чтобы сказать что-то по делу, надо думать, надо тратиться, но ты можешь сказать людям то, что хочешь. Никакой спектакль не заменит одного такого выступления и искреннего общения с народом, где ловят каждое слово, где подходят, благодарят. Такие встречи (а меня часто приглашают выступить в санатории, библиотеки, школы) я ценю не меньше, чем спектакль с хорошей ролью.

– После таких ярких, впечатляющих событий в вашей жизни как ваша вера согласуется с профессией актера?

– Конечно, у меня сейчас уже не то отношение к театру, которое было в начале, когда я тут дневала и ночевала. Уже многое понимаешь по-другому. Теперь, когда идешь в Божий храм, а не в «храм искусства», возвращаешься более одухотворенной.

– Мария Георгиевна, а что определяет репертуар театра – запросы публики или вкус режиссера?

– Все-таки репертуар – это что-то выношенное режиссером театра, осуществление его замыслов, то, о чем он хочет поговорить со зрителем. И если режиссер – верующий человек, никогда не будет плохого на сцене! А если в театре ставится классика – это разговор о вечном, о том, что важно во все времена.

Театр может заставить душу трудиться. Поэтому мы должны думать, что и как мы говорим со сцены

– Значит, вы считаете, что театр способен воспитывать, возвышать?

– Безусловно. Есть люди, которые приходят в театр не только развлечься, а еще и для того, чтобы увидеть то, что затронет их душу.

Мы, актеры, работаем со словом. А слово – это музыка, это ум, это храм. В слово можно вложить душу. На проповеди в храме люди ловят каждое слово. В театре зрители тоже ловят каждое слово. Театр может побудить зрителя думать, заставить душу трудиться. Поэтому мы должны думать, что и как мы говорим со сцены.

«Если театр не будет говорить о Свете, о возвышенном, то тогда зачем он?»

Виктор Сергеевич Манаев, народный артист Беларуси. Блестяще воплотил на сцене Национального академического театра имени Янки Купалы десятки образов, снимался в кино. Постоянный прихожанин одного из минских храмов, неоднократно принимал участие в духовных аудио- и видеопроектах.

Виктор Сергеевич Манаев, народный артист Беларуси – Каково ваше отношение к профессии актера с точки зрения верующего человека, которым вы являетесь?

– Без любви вообще ничего в жизни невозможно, даже роль сыграть невозможно. Скажут: а как тогда играть Яго из «Отелло»?!

– Неужели вы своих отрицательных персонажей любите?

– Я не судья! Хотя свое отношение все равно выражаешь. Это не значит, что ненавидишь, но можешь до слез жалеть, что человек поступает именно так, а не по-другому. И можно сыграть коварство, трагедию, сети, в которые человек попадает. А король Лир какой персонаж? Он же вначале ужасный, отвратительный. Можно показать весь ужас его понятия о любви. Он же совершенно дезориентирован и думает: кто больше льстит, тот больше любит его.

Так что если с большой долей сочувствия, сострадания изобразить даже отрицательного персонажа, то всем все станет понятно. Только надо, чтобы была однозначность, чтобы люди (пусть через смех) понимали, что человек идет не туда. Самое опасное, даже отвратительное, я бы сказал, – это двусмысленность, двузначность.

Нас еще в институте учили, что главное в произведении – отношение автора к своему персонажу – Сервантеса к своему Дон-Кихоту, журналиста к тому, с кем он разговаривает. Все это передается читателю…

– А встреча с отрицательным героем не портит? Ведь «с кем поведешься, от того и наберешься»…

– Отрицательные персонажи еще больше убеждают, по какому пути идти не надо. Но это скорее профессиональный вопрос. Все-таки актерская профессия не подразумевает, что ты вживаешься до забытья. Я не приверженец такой школы. Если рассуждать таким образом, то тогда получается, что актер, исполняющий роль Отелло, полностью вжившись в роль, должен задушить актрису, которая играет Дездемону. Но это патология, а не искусство! На самом деле, нужно в каждый момент четко чувствовать и партнера, и зрителя, и ракурс, и то, как падает свет. Причем так, чтобы этого никто не заметил. Нельзя подменять жизнь персонажа твоей реальной жизнью. Слово, сказанное на сцене, вышло в свет и уже живет само по себе, а ты остаешься отдельно от него. У тебя своя жизнь, которую надо прожить.

Вообще, актерская профессия очень опасная. Вы послушайте интервью актеров по радио и телевидению – это сплошное «Я! Я! Я!». В оракулов превращаются. А так хочется спросить: «Что ты имеешь, чего бы не получил?» Это слова апостола Павла из Нового Завета. Талант ты тоже получил.

– А как вы лично относитесь к таланту, как понимаете его?

– Лучше приведу слова Фаины Раневской. Она сказала: бывает, что человек в жизни невзрачный такой, а на сцену выходит – и от него глаз не оторвать. Талант как бородавка: сядет на человека – и все, и человек не виноват, что она на него села.

Хотя иметь талант – очень ответственно. Наша задача в том, чтобы был плод. Талант, как сказано в евангельской притче, надо пустить в дело. И человек всегда стоит перед выбором, столько дорожек! Куда он пойдет? Можно своим талантом только «бабки косить» – выступать на корпоративах или рекламировать что-нибудь. Но разве для этого Создатель дал талант?

– Виктор Сергеевич, на ваш взгляд, что театр может дать современному человеку, столь избалованному, точнее, пресыщенному кино- и телезрелищами?

– Скажу о том, чего хотелось бы. Реальность, к сожалению, несколько иная. Для меня театр – это островок живого общения, общения от сердца к сердцу без посредства экрана, без записи. Кино – это все равно виртуальная реальность, а в театре все на твоих глазах рождается. И вот где поле для размягчения, «разрыхления» сердец человеческих!

Если театр не будет говорить о Свете, о возвышенном, то тогда вообще зачем он?

По моему убеждению, задача искусства, театра в частности, чтобы люди не разучились сострадать. Ведь во время спектакля мы начинаем плакать не над собой, а над героями трагедии или драмы. Забываем, что это игра, что это актеры, некая история. А всякая история как притча, в ней обязательно есть мораль. Сказка – ложь, да в ней намек… А иначе зачем тогда рассказывать, правда? Хоть это и высокие слова, но если театр не будет говорить о Свете, о возвышенном, то тогда вообще зачем он? Тогда смысла нет ни в театре, ни в чем. Нужно к Небу призывать людей.

Сейчас, к сожалению, люди так оторваны друг от друга, замкнуты. Даже внутри семей оторваны, не слышат, не понимают, не смотрят друг на друга. Не знают, какой цвет глаз у сотрудника, с которым проработали много лет. А все мы – одно целое. И театр – такое явление, которое все-таки может объединять. Как писал Гоголь:

«Театр ничуть не безделица и вовсе не пустая вещь, если примешь в соображенье то, что в нем может поместиться вдруг толпа из пяти, шести тысяч человек и что вся эта толпа… может вдруг… зарыдать одними слезами и засмеяться одним всеобщим смехом. Это такая кафедра, с которой можно много сказать миру добра».

Это очень важно.

Никогда не забуду спектакль театра Моссовета «Дальше – тишина», где играли Раневская и Плятт. Это был 1978 год. Больше ничего подобного про любовь я не видел! Мы сидели в зале и понимали: любовь есть! Ее можно увидеть, ощутить и плакать реальными слезами оттого, что ты соприкасаешься с ней. В этом спектакле неощутимое стало реальным, как будто его можно потрогать. Театр может это сделать!

После таких произведений искусства – настоящих – трудно о чем-то говорить, потому что всё, что ты скажешь, будет как-то мелко. Если после спектакля кому-то захотелось позвонить маме или к отцу съездить, то, значит, мы становимся чуть-чуть лучше. Я за такой театр.

– В чем ваше жизненное кредо?

Было бы прекрасно, если бы все актеры знали, что за каждое свое слово нужно будет дать ответ

– Скажу, что для меня главное в профессии. Было бы прекрасно, если бы все актеры знали, что за каждое слово нужно будет дать ответ – ведь каждый персонаж говорит твоим голосом. Это на Афоне мне сказал один схимонах. И еще: соблазны не могут не прийти в мир, потому что он лежит во зле. Но горе тому, через кого они приходят! Это слова Христа. Если бы мои братья-актеры думали об этом…

Сам я когда-то думал, что театр – самое главное в жизни. А потом понял, что главное – твоя бессмертная душа и то, что с ней происходит, как ты ее подготовишь к главному экзамену – к смерти. А все остальное… Служит оно этому или не нет – вот что важно.