Когда иконы становятся занятной безделушкой, это кощунство

Протоиерей Александр Салтыков – о том, как сохраняли иконы в советское время и как их пишут сейчас

Как сегодня безопаснее писать иконы, и почему древним иконам лучше в музеях? Что такое коммерциализация иконы, и что получается, если иконы начинает писать идейный атеист? Можно ли воцерковить академическое искусство? Об этом – в беседе с протоиереем Александром Салтыковым, настоятелем храма Воскресения Христова в Кадашах, деканом Факультета церковных художеств Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета.

– Отец Александр, что изменилось с того момента, когда начиналось возрождение церковных искусств, и до сегодняшнего дня? Вырос ли уровень мастерства, уровень понимания иконы?

– Я бы не сказал, что вырос. Чтобы это происходило, необходимо духовное видение: речь же идет о религиозном искусстве. Прежде чем писать икону, нужно уверовать в Бога, причем глубоко уверовать. У нас на факультете несколько лет назад был интересный случай – к нам пришел поступать молодой человек, принципиально позиционирующий себя как атеист, для которого все, что касается христианства, – мифология. Он просто хотел научиться изображать «мифических персонажей». Поскольку мы работаем по государственному стандарту, то мы не могли его не принять: он способный молодой человек, все экзамены сдал хорошо, вел себя очень вежливо, культурно. И вот он начал учиться, с ним разговаривали педагоги, студенты, но никакие аргументы не пошатнули его позиции. Он старался овладеть техникой иконы, но что-то существенное не получалось – дух в его работах все-таки был другим: он рисовал то, во что он не верит...

Прежде чем писать икону, нужно уверовать в Бога, причем глубоко уверовать

– Я слушаю и жду, что финал будет как у Леонида Успенского, который, будучи неверующим, на спор стал писать икону и через это пришел к вере, к иконописи, к изучению «Богословия иконы».

– Нет, это другая история. Через два года этот студент от нас ушел, не захотел дальше учиться. Думаю, он понял, что ничего не получится. Где он сейчас, я не знаю.

– Но все-таки больше церковным художественным искусством занимаются верующие люди. Почему же уровень не вырос?

– Наша современная вера недостаточно крепка, не очень зрелая, – это не та вера, которая была, скажем, у Феофана Грека. В частности, возникает проблема, когда, немного овладев техникой, молодые люди начинают пытаться писать «собственные» иконы, и получается не очень хорошо: им трудно понять глубинную суть иконы.

А уж если художники не учились у нас или в иконописной школе МДА, то они обычно не очень хорошо понимают даже систему иконописи. Система иконописи условна и связана с тем, что духовные ценности нельзя выразить предметно, то есть через вещи, которые можно ухватить, потрогать руками. Вот, например, у человека есть совесть – разве ее можно коснуться телесно?

Духовный образ мы делаем зримым с помощью языка иконы: духовные понятия мы переводим в знаки, заимствованные из реальной действительности. Например, мы говорим: «Престол Божий», и изображаем его в виде предмета на ножках, с плоской столешницей. Но в иконе это будет нечто особое: не привычный для нас обеденный, рабочий и так далее стол. Он не будет иметь признаков тяжести, материальной прочности. И чтобы изображать все это, нужно учиться, как взаимодействуют невесомые прозрачные предметы в иконе, где нет воздушной среды, нет перспективы. Разобраться во всем этом может только человек, который учился и имеет духовную практику, а это, прежде всего, – молитва, особое состояние души. Иначе просто нельзя ощутить духовную реальность настолько, чтобы передать ее в некотором образе.

Так что в сегодняшней ситуации самое безопасное – следовать канонической форме, отстоявшейся веками, из которой складывались великие образцы.

Протоиерей Александр Салтыков Протоиерей Александр Салтыков

– А как быть с поисками нового в иконе?

– У нас есть молодежная оппозиция – новаторы, которые хотят перестроить все по-новому. Им кажется: раз – и все они сделают.

Иконописец – это художник, создающий одновременно и сакральный предмет, и произведение искусства. При глубоком понимании и большом опыте истинный церковный художник не ищет чего-то своего, не мечтает создать свой, неповторимый образ. Он может спокойно повторять известные иконописные образцы, вкладывая в них свою душу и молитву. И тогда получается что-то свое, хотя и хорошо известное.

Как, например, в музыке. Вы тысячу раз слышали одно и то же произведение, написанное великим композитором, скажем, Бахом; но появляется музыкант, который исполнит ее особенно проникновенно, хотя, казалось бы, ноты те же. Вся музыка на этом построена – на исполнительстве. И в церковном искусстве исполнительство играет очень большую роль, гораздо большую, чем в светской живописи.

В церковном искусстве исполнительство играет роль гораздо большую, чем в светской живописи

– Но ведь в церковном искусстве были и великие «композиторы» – преподобный Андрей Рублев, Феофан Грек…

– Вот и хотят те, кто ищет нового, сразу стать «композиторами» – Феофаном Греком и Андреем Рублевым. А великие иконописцы как раз не хотели этого, они просто писали святые образы, при этом глубоко проникая в суть. Всемирно известная рублевская икона Святой Троицы появилась не потому, что преподобный Андрей Рублев хотел сделать нечто особенное: его волновали размышления о Троичности Бога, о том, как «прикоснуться» к этой великой тайне. И у него, ведущего молитвенный, аскетический образ жизни, в итоге получился великий шедевр. Церковное искусство должно вести нас исключительно к духовному, возвышенному – это его заданное свойство.

– Как вы относитесь к тому, что порой иконописцы, уже получившие образование, обращаются к народной иконе, если можно так сказать, к «народному примитиву»?

– Во-первых, народ, представители которого писали те иконы, – был иной, чистый и богомольный, верующий, намного меньше подверженный соблазнам, чем современные люди. Люди того времени были проще, более открытыми, в них было больше детской простоты.

Почему ценится примитив у всех народов? Потому, что он в себе несет некую чистоту восприятия, душу, а именно душу мы ценим больше всего в искусстве. Это всегда есть в народном искусстве прошлого и в детских рисунках. В Евангелии сказано: «Если не будете как дети, не войдете в Царствие Небесное» (Мф. 18, 3). И это некоторым образом относится к иконописцу – он должен быть чист, как дитя, тогда у него получается икона. Я бы сказал также, что одной из основ церковного искусства является заповедь: «Блаженни чистии сердцем, яко тии Бога узрят» ( Мф. 5, 8). Ведь нельзя представить то, чего ты никогда не видел.

Но когда современные, взрослые, искушенные люди хотят рисовать так же, они создают подделки. Опроститься, вернуться к непосредственной чистоте у них не получается, сколько бы они ни использовали стилистику, например, северной народной иконы. Они живут в XXI веке, в современных квартирах, а писали те иконы люди, скажем, XVII века, жившие в занесенных снегом избушках, евшие пареную репу, при случае ходившие с рогатиной на медведя и клавшие каждый день по тысяче земных поклонов. Во все это нельзя войти современному человеку, духовность нашего времени – другая, нам трудно проникнуть в духовное состояние простого человека того времени.

– Как вы относитесь к тому, что какая-нибудь тетушка вышивает крестиком образ святого, а потом священник его освящает?

– Для меня критерий всегда – благочестие. Новаторы, которые хотят революционизировать иконопись, лишены благочестия, его нет в их творчестве. А вот тетушки с их вышитыми иконками бывают, как правило, гораздо благочестивее. Они взяли благословение у священника на свое вышивание, они понимают, что им нужно помолиться пред работой. Они с любовью вышивают иконочку для, скажем, своей племянницы, чтобы освятить ее в храме и подарить с ласковыми словами: «Это твоя святая, ты молись ей». В итоге – получается хорошо, потому, что руками этой тетушки руководят любовь и благочестие.

По пути благочестия должны идти и профессиональные иконописцы.

– Иконные изображения на коробках конфет, иконы, «светящиеся в темноте» или переливающиеся перламутром, которые можно встретить на рынках, – откуда такое массовое обесценивание иконы, непонимание ее сути? И кто должен следить, чтобы такого не было?

– Происходит коммерциализация иконы, люди, не понимающие ничего в иконе, просто хотят заработать большие деньги. В итоге происходит кощунство – икона превращается из сакрального предмета в занятную безделушку. У иконы может быть только один смысл – религиозный, к которому присоединяется художественный. Для развлечений использовать икону – грех.

У иконы может быть только один смысл – религиозный

Что касается того, кто должен не допускать этого – в постановлении Стоглавого Собора очень четко говорится, что отвечать за все, что происходит с иконой, должен архиерей. Мне кажется неправильным, что Стоглавый Собор XVI века был целиком отменен. По крайней мере знаменитую статью об иконопочитании в постановлениях Собора следовало бы восстановить. Думаю, это когда-нибудь произойдет.

У меня есть один знакомый, который возмущается, что иконы мы печатаем в газетах, журналах, а потом эти газеты и журналы используются неизвестно как. Но здесь нельзя запрещать – иконы публикуются в массовых изданиях в миссионерских целях: своим благочестием древние иконы влияют на души современных людей.

– Когда читаешь документы XVIII–XIХ веков, переписку иконописцев с настоятелями, архиереями, создается ощущение, что тогда их труд ценился больше, чем сегодня.

– На самом деле, и тогда, и сейчас были разные ситуации. Ясно одно, что труд иконописца должен уважаться, не зря же в постановлении Стоглавого Собора написано, что иконописец – «паче простых человек». То есть иконописец ставится на ступень церковнослужителя – как алтарник, пономарь. Поэтому на труд иконописания давалось особое благословение.

Исторический музей – как второй дом

Исторический музей Исторический музей – Ваш отец, Александр Борисович Салтыков, известный искусствовед, музейный деятель, был арестован за участие в «контрреволюционной церковной организации»… Как это – расти в верующей семье в середине прошлого века, когда вокруг весь уклад жизни общества был атеистическим?

– В нашей семье молитва была естественным делом, частью жизни, мы молились ежедневно, утром и вечером. Все знали, что идти в храм на богослужение – это серьезный риск. Но отец в молодости алтарничал, хорошо знал службу, и каждую субботу вечером в квартире плотно закрывались шторы, зажигалась лампадка, свечки. Родители вычитывали всенощную, вместе пели. Со мной отец говорил о вере очень подробно, обстоятельно, по сути, давал уроки Закона Божьего.

И я всегда прекрасно понимал, что ценности, которые давались в семье (в широком смысле, куда входили все наши родственники), в кругу друзей родителей – подлинные, в отличие от тех, что давались в советской школе.

– Благодаря Александру Борисовичу вы научились ценить искусство?

– Просто оно тоже было частью нашей жизни. Начиная с третьего класса, я одно время каждую неделю ходил в Исторический музей, как к себе домой. Так что можно сказать, что я вырос в стенах этого музея. Меня там знали многие сотрудники, и потом, когда я уже стал взрослым человеком, встречали с такой же радостью. Я сам ходил по залам, причем в отделе отца мне было не очень интересно – произведения из керамики и стекла в шкафах не очень вдохновляли мальчика. Другое дело – картины, оружие, древние костюмы, предметы быта разных сословий и прочие многочисленные ценности. Церковного там было мало, по понятным причинам. Почему-то мне очень запомнился портрет Емельяна Пугачева.

Музей – это наглядная история в реальных предметах прошлого. Я всегда знал: музей – это ценно и важно, и когда сейчас слышу от интеллигентных, церковных людей: «Музей – это дело десятое», мне становится одновременно и грустно, и смешно.

– Когда пришло понимание богословия иконы?

– С отцом мы особо это не обсуждали, но понимание иконы как сакрального предмета, перед которым мы молимся, у меня было, естественно, с детства. Дома у нас были, конечно, разные иконы, и стояла фотография Владимирской иконы Божьей Матери.

– Когда вы пришли работать в Музей древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублёва, много ездили в экспедиции по деревням – собирали в фонд музея сохранившиеся иконы. Расскажите, пожалуйста, об особенно памятных экспедициях.

– Расскажу о самой первой экспедиции – примерно в 1966–67-м годах, в подмосковное село Семеновское, недалеко от Сергиева-Посада, за иконами XVII века.

Храм, в котором они находились, был официально закрыт, там не служили, но все-таки он сохранялся, ключи от него хранились у верующего человека. Но директор местной школы был ярым атеистом, и он сагитировал старшеклассников, чтобы они незадолго до Пасхи устроили в церкви погром. Мы, трое сотрудников музея, видели последствия – вырванные из иконостаса иконы, расколотые, побитые, были разбросаны по всему храму: их кидали, топтали ногами. Подростки бесновались в полном смысле этого слова. Церковь была ветхая, и они допрыгались до того, что на одного из этих школьников упала балка и убила насмерть. Веселье сразу же кончилось… Судьбу директора школы не знаю, а иконы власти решили передать в музей, чтоб не было никаких разговоров.

– В советское время важность музейной деятельности была понятной – музейные работники спасали и сохраняли произведения церковного искусства. А сегодня до сих пор возникают споры между музейщиками и некоторыми представителями Церкви по поводу того, где хранить древние иконы – в музее или все-таки в храме. Что вы думаете по этому поводу?

– Здесь нужна мудрость. Музеи – необходимы, я говорю это как музейный работник. И уже 30 лет повторяю, что если мы разберем сейчас иконы из музейных собраний по храмам, то потеряем их как культурно-историческую ценность. Тем более что после всех социалистических погромов древних икон осталось не так уж и много. Когда они – вместе, они показывают путь русского церковного искусства, как, например, в Третьяковской галерее. Когда вы идете по залам древнерусского искусства, перед вами – цельная картина его развития, и вы понимаете, насколько оно важно, значимо, в какую сторону и как развивалось. А если мы сейчас их разберем по храмам, мы не сможем видеть их как сокровища древнерусского искусства. Но сейчас происходит новый процесс: сами музеи перестают показывать иконы, как, например, в древнем Ростове Великом – а это подлинно великий исторический город, – там в музее хранится замечательное собрание икон, но оно изъято из экспозиции. Музей показывает что-то современное, а великое искусство древности, по сути, вновь забыто.

Если мы разберем сейчас иконы из музейных собраний по храмам, то потеряем их как культурно-историческую ценность

Но надо понимать, что художественная ценность и ценность религиозная – не всегда совпадают. Скажем, лепесточки, освященные на мощах святой Матроны Московской – религиозная ценность, но никак не художественная. И в самом церковном искусстве есть некоторая градация, и здесь существуют именно великие произведения, например, «Святая Троица» Андрея Рублева, есть средние, есть несовершенные.

Тем не менее если мы хотим, чтобы икона продолжала у нас существовать, если мы хотим знать и понимать ее, мы должны иметь возможность изучать произведения церковного искусства в развитии, и не «онлайн», а вживую, и такую возможность дают только музеи. Но коллекции должны бережно храниться и быть выставлены. Для этого музеям нужны квалифицированные, культурные специалисты и просвещенное руководство.

– Как связано церковное искусство и то, что происходит вокруг и внутри Церкви, какая она? Вот, скажем, XVII век, раскол – и при этом появляется, например, Ростовский кремль, архитектура и храмовые росписи которого несут духовную и эстетическую радость…

– Некая духовная зависимость искусства от внешних устоев жизни существует. Когда общество находится в духовном упадке, церковная жизнь тоже, соответственно, и общего взлета в иконе ожидать сложно. Тогда все концентрируется в личностях, все переходит в область личного героизма, личного творчества, но если люди твердо защищают верность подлинным духовным традициям, то они живут, побеждают, возрождаются.

А что касается раскола – с ним все было непросто. Невозможно отрицать, что наши братья-старообрядцы лучше понимали и хранили икону. Благодаря им сохранилось огромное количество ценных памятников. Но они при этом никаким богословием иконы не занимались, а просто сохраняли традиции. Между тем богословие необходимо, а разработать его не просто.

Цель реформ Патриарха Никона, обладавшего геополитическим мышлением, – единение православного мира на грани Нового времени. Но, в силу особенностей русской истории, мы немного запутались с вопросами церковного искусства. Пока шел XVII век, это было не так заметно: например, в это время работал Симон Ушаков, который явно стремился найти путь сочетания древнего благочестия (а сам он был очень благочестив) и западных художественных явлений. И если бы все продолжало развиваться именно по этому пути, было бы все неплохо, но начались реформы Петра I, и в церковном искусстве произошли радикальные изменения, когда традиционная икона была объявлена чем-то отжившим, неумелым, некачественным и подменена собственно бездуховным западноевропейским искусством. В этой односторонности видения искусства послепетровского периода было, однако, спасение – благочестие. Да, западноевропейское искусство тоже может быть благочестивым, и его можно воцерковить, нельзя этого отрицать. И подтверждением этому служит то, что преподобный Серафим Саровский умер, молясь перед иконой Божией Матери «Умиление», написанной под западным влиянием.

Но за время Синодального периода мы не успели разобраться в принципах церковно-академического искусства, не поняли, каким оно должно быть, поскольку не было сформулировано богословие искусства, богословие иконы. А оно нужно, поскольку речь о знаках вечности. XVIII–XIX века – период поиска в церковном искусстве. Так, например, в поисках, в попытках (не всегда удачных) создать современное церковное искусство находились художники (среди которых Васнецов, Врубель, Нестеров), расписывавшие Владимирский собор в Киеве. Они изучали древнюю христианскую живопись, но мы сегодня знаем о древних иконах гораздо больше и лучше их понимаем.

И сегодня у нас получается довольно противоречивый процесс – с одной стороны, мы больше узнаем, что такое подлинное церковное искусство, начинаем глубже понимать, с другой – на жизнь церковных людей влияют процессы, происходящие в современном мире и часто враждебные духовности. Но есть Церковь. Она – непобедимая духовная сила, и в ней живет церковное искусство. Стало быть, все-таки церковное искусство как-то развивается, и, думаю, когда-то оно должно прийти в итоге к хорошим результатам. Повторяю: основа – благочестие и вера. «По вере вашей дастся вам» (Мф. 8, 13). Но как и когда это будет – нам неизвестно.

Псковская митрополия, Псково-Печерский монастырь

Книги, иконы, подарки Пожертвование в монастырь Заказать поминовение Обращение к пиратам
Православие.Ru рассчитывает на Вашу помощь!
Смотри также
Рекомендации по благочестивому обращению со священными изображениями Рекомендации по благочестивому обращению со священными изображениями
Священник Алексий Кнутов, Владимир Немыченков
Рекомендации по благочестивому обращению со священными изображениями Рекомендации по благочестивому обращению со священными изображениями
Проблемы современного иконопочитания. Часть 6
Священник Алексий Кнутов, Владимир Немыченков
Мы ответственны за те священные изображения, которые находятся в нашем распоряжении, — размещать и хранить их необходимо должным, благочестивым образом.
Иконописец Александр Лавданский: «Современное иконоборчество – иконоборчество в высшей степени» Иконописец Александр Лавданский: «Современное иконоборчество – иконоборчество в высшей степени» Иконописец Александр Лавданский: «Современное иконоборчество – иконоборчество в высшей степени» Иконописец Александр Лавданский: «Современное иконоборчество – иконоборчество в высшей степени»
Мы не занимаемся реконструкцией, мы пытаемся делать современную икону, слушая традиции. И все эти стилевые поиски ради одного: сказать художественными средствами о Христе.
Как Катя Форрест приехала из Вашингтона в Москву иконописи учиться Как Катя Форрест приехала из Вашингтона в Москву иконописи учиться Как Катя Форрест приехала из Вашингтона в Москву иконописи учиться Как Катя Форрест приехала из Вашингтона в Москву иконописи учиться
Изобразить вечное… Иконопись нас связывает не только с прошлым, но и с настоящим, и с будущим. Когда первую икону писала, каждый шаг завораживал.
Комментарии
Ольга18 октября 2020, 22:58
Замечательная статья! Пока трудиться это поколение - есть надежность, что модерн не победит. А дальше страшновато.
Ekaterina29 августа 2020, 13:34
Статья хорошая и правильная, спаси Господи автора! Только в заголовке нужен другой знак препинания - тире... Простите, если ошибаюсь
Виталий27 августа 2020, 22:28
Мне иногда в нашей церковной лавке передают на сожжение старые календари , принесённые прихожанами истёртые и выцветшие иконы , записки из алтаря и прочее . Занятие это для меня сопряжено с сильным духовным напряжением . Хоть и читаю вслух и про себя я при этом 50 псалом , всё равно на душе неспокойно . Что уж говорить о том , какую ответственность на себя берёт человек , пишущий святые образа . Искренне жаль всякого , бездумно относящимся к ним как к средству наживы .
Юлия27 августа 2020, 15:35
Д. Н.вы плохо знакомы с историей иконописи. Иконы - "таблетки" существовали и раньше, с 16 века. В Новгородской музее висят Новгородский таблетки. Двусторонняя икона на холсте, загрунтованном с двух сторон. Если не ошибаюсь, от слова "таблица". Предполагают, что это было вроде "портфолио" древних иконописцев.
Антоний27 августа 2020, 11:10
Вторая тема - это вопрос о том, может ли атеист писать иконы. У большинства из нас есть дома семейные иконы, которые за сотню-другую лет жизни с нами приходят в состояние, требующее реставрации, и тогда мы начинаем поиск мастеров. Исследуя форумы реставраторов, я встречал там людей, для которых икона - просто объект живописи. Собственно, такому мастеру все равно, что реставрировать - портрет Ильича или икону Спаса. Делает ли такая реставрация (а равно написание таким мастером иконы с нуля) икону неканонической или "оскверненной"? Не думаю, ведь каноны соблюдаются, а икона освящается. Равно как и Храмы, на стройке которых работают и атеисты, и иноверцы, впоследствии освящаются.
Антоний27 августа 2020, 10:56
В статье затронуты сразу несколько животрепещущих тем. Сначала о музеях. Конечно, место иконы - во Храме, а не в музее, здесь обсуждать нечего. И "если мы сейчас их разберем по храмам", то будет замечательно! Отнятое должно быть возвращено. Равно как и все Храмы, переоборудованные в музеи или под иные цели, должны быть возрождены в своем изначальном виде. Здесь главное - предоставить адекватную и справедливую замену нынешним владельцам здания. Любой колледж или театр будет рад получить вместо ветхого здания бывшей церкви новое, современное и специально построенное под потребности организации.
Д.Н.27 августа 2020, 09:53
В середине 2010-х было не по себе, когда от девушки из ПСТГУ услышал, что доску, на которой пишется икона, они называют "таблеткой". Показалось это пренебрежительным... Может быть, я просто плохо знаком с историей иконописи
Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все комментарии будут прочитаны редакцией портала Православие.Ru.
Войдите через FaceBook ВКонтакте Яндекс Mail.Ru Google или введите свои данные:
Ваше имя:
Ваш email:
Введите число, напечатанное на картинке

Осталось символов: 700

Подпишитесь на рассылку Православие.Ru

Рассылка выходит два раза в неделю:

  • Православный календарь на каждый день.
  • Новые книги издательства «Вольный странник».
  • Анонсы предстоящих мероприятий.
×