Визит

За окном мужской общей палаты петербургской больницы N было пасмурно, и, похоже, шел несильный дождь. Александр лежал и смотрел в серую мглу окна – окна в суетный и беспокойный мир, туманный клочок которого он мог наблюдать со своей койки. Кто-то сейчас так же, как и он, смотрит из своего скворечника на небо, затянутое осенними тучами, закрывшими своей пеленой радость тепла и солнца. Надолго ли?.. Александру казалось, что дождь будет идти вечно, и даже если он когда-нибудь поднимется с этой койки и выйдет на улицу, то на улице мельтешащей стеной преградит ему дорогу все тот же дождь, усталый и приторный. «Хоть бы уже сильнее пошел, – сквозь слабость подумал Александр. – Все веселее…»

Ему представился просторный зал Академии художеств, благолепно отделанный и увешанный полотнами художников прошлых столетий. Через высокие окна зал заливали лучи августовского послеполуденного солнца. В здании этом ясно чувствовалась близость Невы, несущей свои воды неподалеку, близость чего-то торжественного и значительного, праздничного, не доведенного до своего апогея, но загадочно обитавшего под сводами здания. Воздух зала был пропитан мягким запахом, напомнившим Александру запах советских книг, которые в детстве он каждое лето брал из библиотеки по выписанному в школьную тетрадь списку.

В углу зала на мягком, обитом узорчатым гобеленом стуле сидела пожилая женщина – старушка в тонком однотонном платье ярко-бордового цвета, подхваченном в талии таким же бордовым поясом. Она сидела бездвижно, слегка подавшись вперед и опустив голову настолько, что ее худая жилистая шея нависала параллельно полу. Против нее на стене зала висело большое полотно с евангельским эпизодом, где Христос дома у начальника синагоги воскрешает его дочь. Александр подошел ближе и начал разглядывать картину…

У входа в дом остановились и осторожно наблюдают за происходящим трое апостолов, подле них развел руки отец девочки, а мать ее с надеждой тянется навстречу воскрешающему движению Христа… Взгляды всех выведенных художником на полотне людей прикованы к открывшей глаза хрупкой девочке. Свершилось?.. Подступив еще ближе, Александр пристально посмотрел на ее лик, ярко освещенный художником.

– Красивая? – услышал Александр сбоку от себя голос.

Подле него, сгорбленная, с опущенной тонкой шеей и задранной головой, стояла та самая полуживая-полуспящая женщина из угла зала, где обитый тканью стул теперь одиноко пустовал. Седые волосы ее были редки, а в светло-серых глазах, несмотря на возраст, угадывалась жажда жизни.

– Кто?.. – растерялся Александр. – Кто красивый?

– Девочка, – с улыбкой проговорила старушка.

– Девочка как девочка…

– А мне вот она очень нравится, – вздохнув, с воодушевлением начала старушка. – Я все дочку свою вспоминаю, когда на нее гляжу. Так-то она мне племянницей приходится, но с трех лет я ее как дочку воспитывала. Нас у родителей двое было. У сестры моей жизнь не выдалась. Муж пил, да и сама она не сахар была. Дочка у них родилась, хорошенькая такая, милая. Все дети хороши, а она как-то особенно хороша была. Нечасто я ее тогда видела, но когда, бывало, пригласят в гости, я играю с ней, и мне страшно становится: как-то у нее с таким отцом судьба сложится?.. Когда он ушел от сестры, ребенку три года было. Сестра в ателье в две смены работала и просила начальника на одну перевести. Начальник не разрешил, и сестра собралась отдавать дочь в интернат. Тут я ее и попросила, чтобы дочку мне отдала. У нас с мужем своих детей ни тогда, ни после не было. Вот мы Олю как родную дочку и воспитывали.

Александр настороженно слушал рассказ работницы музея.

– Ох и хорошая у нас Оля выросла!.. На старости мне единственное утешение. Когда зайдет ко мне с внуками – так словно солнышко выглянет… А мать-то ее потом с мужем помирилась, у них еще сын родился. Сына она не отдала в интернат, но он все равно по кривой дорожке пошел. Нет уж его теперь в живых…

Слабая боль в голове, начавшаяся у Александра еще на набережной, становилась сильнее и, кажется, не была связана с жаркой погодой: в залах академии редкий для Петербурга зной не давал о себе знать.

– История интересная, – сказал он. – Не пойму только связи с этой картиной.

«Что это за мать, которая от своего ребенка добровольно отказывается!..» – проговорила старушка

– Я и сама не пойму, – рассмеявшись, заколыхалась старушка. – Когда сестра мне Олю отдала, та словно воскресла для меня. Как на этой картине… В интернате Оля наверняка бы пропала. Да и хоть бы у себя ее сестра оставила – что за мать это, которая от своего ребенка добровольно отказывается!.. Мы ж в Ленинграде как-никак… В блокаду здесь люди до последнего стояли…

– Может быть, – пожав плечами, равнодушно сказал Александр. – Я вот мать свою не люблю, хотя она всегда любила меня и ласкала. Я у нее единственный и ненаглядный всегда был. Благо я в Питер уехал в универ поступать – здесь и остался. Здесь и понял окончательно, что без матери лучше. Друзья у меня теперь вместо мамки. В начале лета приезжала она, так еле сбагрил. Немало крови попортила…

Жизнерадостная улыбка спала с лица старушки, и теперь она молча снизу вверх смотрела на своего собеседника.

– Вот так, – добавил Александр. – Вы уж меня простите… – и пошел в следующий зал музея.

Тупая боль усилилась, вдобавок Александра стало подташнивать, и, бегло просмотрев еще несколько залов, он направился к выходу. Седовласая сгорбленная старушка куда-то исчезла из своего зала, и без нее он показался Александру неживым и пустынным. Ему вдруг захотелось сказать ей напоследок что-нибудь доброе, но, взглянув вновь на освещенное солнцем полотно с воскрешением дочери Иаира, Александр пошел дальше. На автобусной остановке после резкого приступа головной боли Александр потерял сознание…

Теперь же за окном уже серела осенняя непогода. На днях Александра перевели из реанимации в общую палату, и он видел лишь затянутое тучами питерское небо и на его фоне койки с такими же, как и он, больными беспомощными людьми.

– Не спите?.. – раздался над ним голос медсестры. – Сейчас к вам придет мама.

– Мама? – Александр сделал порыв подняться с кровати.

– Лежите! Куда вы?! – остановила его медсестра, и, глубоко выдохнув, Александр опустился на подушку.

Медсестра ушла. Дверь в палату вновь отворилась, и Александр услышал позади себя знакомые шаги. Мелкий дождик за окном уже успел перейти в ливень, но не перипетии погоды занимали теперь ум и чувства Александра. «Тук… тук…» В эти мгновения его слух обострился, и он внимал лишь одному мерно приближающемуся звуку: «Тук… тук…» Шаги прекратились, и Александр повернул голову на подушке.

– Мама!.. – прошептал он и заплакал.