Золотая монета

Так случилось, что пожилой человек, бывший офицер погранвойск СССР, остался совершенно один. Жена умерла два года назад, сын с семьей жил в другом городе и сам с трудом содержал детей. А тут вот – Майдан, «революция достоинства» и какое-то тотальное умопомрачение: ненависть, война, и самое страшное, что поражало – отказ от подвига народного в Великой Отечественной, и дорогой День Победы, «порохом пропахший», стал называться «днем примирения»... Примирения с чем?.. Старый офицер смотрел на портрет отца, погибшего в 1943-м на Лютежском плацдарме при форсировании Днепра, на фотографию мамы в белом платке, на дорогое лицо ушедшей супруги… Хорошо, что они не дожили до этого, думал он, засыпая, может и для меня эта ночь будет последней…

До пенсии оставалось несколько дней

Ночь миновала, сырая, промозглая. Отопление не включали, хотя октябрь уже подходил к концу, и старик дважды вставал, пил корвалол и сидел на кухне с грелкой в руках у включенной газовой плиты. Приступа не было, но знакомые симптомы его приближения давали о себе знать. До пенсии оставалось несколько дней. Последних ста гривен хватит на молоко, хлеб и пачку чая да на сердечные капли. Можно было сходить к соседке Тамаре, подруге жены, попросить в долг. Но не брать в долг было его пожизненным кредо, и отступить от него он не мог ни под каким предлогом.

Он поднялся с кровати и, накинув халат, подбрел к шкафу, где стояла старинная семейная шкатулка в виде металлического посеребренного сундучка на гнутых ажурных ножках с маленькой замочной скважиной на крышке. Это была семейная реликвия, переданная Петру еще в молодости, в день его свадьбы, покойной бабушкой Татьяной Ильиничной. На шкатулке было выгравировано: «Съ родительскимъ благословеніемъ дорогому Илюше в день святаго венчанія. Поместье Сидоровичи, Киевской губерніи, 1885 г.».

«Вот, Петенька, передаю тебе по наследству нашу семейную реликвию, – сказала тогда бабушка, протягивая шкатулку. – Это осталось от моего покойного отца Ильи Прохоровича, прадеда твоего. Родители подарили ему на свадьбу. Отец его, Прохор Иванович, дворянин, к тому времени обеднел. Поместье в Сидоровичах было заложено. А в шкатулке, рассказывал отец, было положено 30 золотых червонцев – последнее из состояния отдавалось сыну. Когда пришла революция, отца уже не было в живых. Моих троих братьев унесла из жизни гражданская война, а меня, девчонку, опасаясь ареста, увезла в Казахстан старшая сестра Ниночка, а Маруся, вторая сестра, осталась в деревне, ты знаешь, куда мы с тобой ездили в летние месяцы. Она мне и передала эту шкатулку, когда я вернулась на Украину и выходила замуж. И ещё вот этот золотой червонец с изображением царя-мученика. Береги, как благословение… Разве уж какая беда заставит – тогда и продай монету со шкатулкой. Я же ее и в войну берегла, когда туго было… Бог миловал…».

Эту историю Петр слышал в детстве от бабушки не раз. Но бабушка, будто впервые, любила повторять ее заново. В Сидоровичах оставалась от тети Маруси сельская хата, рубленая, беленая гашеной известью, крытая соломой. Тетя Маруся умерла от туберкулеза, с которым вернулась в село после заключения в 1953-м. Петр ее почти не помнил. Разве что вспоминалась яркая картинка: керосиновая лампа, теплая печь, пирог на столе и парное молоко в белом кувшине, да тихий разговор сестер – бабушки и тети Маруси – о каком-то далеком прошлом, о церкви, куда они собирались пойти утром «приобщиться». И его, семилетнего, брали с собой.

Чувство праздника, связанное с походом в церковь, сохранилось на всю жизнь

Церковь стояла в центре села, в кольце берез. Пред воротами выстраивались подводы с лошадьми – это приезжали крестьяне из соседних деревень. Но большинство из них шло пешком. Женщины босиком несли обувь в руках и за квартал, не доходя до храма, надевали чулки и туфли. Петю, вымытого в корыте, наряжали в серый костюмчик и белую рубаху. И чувство праздника, связанное с походом «в церковь», сохранилось на всю жизнь. Хотя с той далекой поры Петр Семенович храм особо не посещал, да и как посещать советскому офицеру? Разве что после смерти жены иногда заказывал панихиду «за упокой», стоял у свечей, тайком утирая слезу о верной спутнице своей, и перебирал в памяти всех ушедших, родных, близких и дальних, сослуживцев, товарищей. «Вот так, друзья мои, – говорил тихо неизвестно кому. – Я уж тут один остался, последний из могикан…». И шел из храма в местную кафешку, где выпивал, приговаривая: «В память обо всех – сто боевых»…

Старик подошел к шифоньеру, выдвинул ящик, извлек шкатулку, завернутую женой в кусок красного бархата. «Видать, бабуля, та самая беда и подкралась…» – молвил тихо. Отнес шкатулку в комнату, поставил на стол, рассматривая почерневшую надпись. «Это сколько же лет минуло?.. Сто двадцать, что ли… Уж шестое поколение подрастает… А ведь мечтал внучке на свадьбу преподнести…».

Открыл крышку. На донышке покоились два обручальных кольца, золотая цепочка жены и та самая николаевская золотая монета… Так и просидел он за столом минут десять с монетой в руке. Потом положил ее обратно, отнес шкатулку на место, завернув в бархатный платок, закрыл шкаф. «Погодим пока с бедой… Повоюем еще…».

А вечером раздался дверной звонок. На пороге стоял Николай, внук соседки Тамары.

– Беда у нас, дядь Петь!.. Бабушка в реанимации, инсульт. Мы с мамой уж все истратили на капельницы. Нужно новые лекарства, мама просила у вас в долг взять, сколько сможете. Мы уж оббегали, кого могли… А платить нужно много, одна капельница – 500 гривен…

Петр Семенович растерянно смотрел на парня:

– Инсульт, говоришь?.. Это плохо… Жить-то будет? Что врачи говорят?

– Что врачи? Ничего не говорят. Как организм себя поведет. Надеемся…

– Ну да, надежда умирает последней… Погоди, я сейчас.

И вынес парню тот самый бархатный платочек, в который положил монету и кольца.

– Вот что. Беги в ломбард, заложи вот это. Ломбарды есть круглосуточные. Сам видел. У нас возле рынка. Заложи недели на две. А там выкупим. Я сам на бобах сижу, пенсию жду… Только запрячь получше, с матерью сходи, да аккуратно, сейчас, знаешь, наркоманы шастают да проходимцы всякие… Беги бегом, с Богом!..

Следующая ночь снова была бессонной. Вспоминал, как они заселились в этот дом 30 лет назад с мужем Тамары Виктором, сослуживцем по пограничному округу. Начинали службу вместе, на горной заставе в Аджарии. Виктор был начальником заставы, а он – замом по боевой части. Хорошие были времена!.. Получилось, что в дальнейшем вместе в Киев попали в округ. Виктора тоже уж пять лет нет в живых… А два года назад разыскали его самого ребята с заставы. Они встречались в Мариуполе 28 мая и его пригласили. Но поехать не смог – жена тяжело болела…

Погружаясь в краткий сон, видел бабушку, деревню… «Уж если беда, тогда и продай…» – всплывали ласковые слова.

Утром снова пришел Коля, улыбаясь, доложил:

– Врачи сказали – пойдет на поправку. Спасибо вам, дядя Петя.

– Ну и слава Богу.

А еще через час неожиданно зазвонил телефон:

– Товарищ майор, это сержант Николаев, помните? Из Мариуполя!..

– Как же, Толя, прекрасно помню! Ты где, откуда звонишь? – обрадовался Петр Семенович.

– Я в Киеве, заеду к вам через час, можно?

– Нужно, непременно! Жду, – и продиктовал адрес.

Вечер коротали за чаем и коньяком. И куда плохое самочувствие делось!

Вечер коротали за чаем и коньяком. Смотрели пожелтевшие фотографии, вспоминали заставу, ребят, родные фланги. И куда плохое самочувствие делось! Будто помолодел на 20 лет. Радостное общение, радостная встреча.

На прощание жали руки.

– Товарищ майор, мы тут с ребятами-погранцами собрали для вас небольшую сумму, только с условием – не отказываться. Известно, пенсия-то у вас не ахти…

И вручил старику плотный конверт.

Сумма оказалось далеко не маленькой. Петр Семенович отнес деньги в письменный стол, задумался. «Вот оно как… Видать беда еще не беда…».

В ту ночь он крепко спал.