«Эти люди понимали: с вечностью не шутят»

Николай Сергеевич Георгиевский скончался год назад – 3 августа 2019 г. В память об этом выдающемся человеке мы публикуем одну из последних бесед с ним, которая состоялась в канун Страстной седмицы и посвящена личностям Святейших Патриархов Алексия I и Пимена, с которыми был близко знаком регент Георгиевский.

Николай Сергеевич Георгиевский

– Здравствуйте, мои дорогие! Можно с уверенностью сказать, что мы снова пришли к тем истокам духовного совершенствования, к которым, по милости Божией, мы приходим каждый год. И каждый год имеем счастье соприкасаться и с Вербным Воскресеньем, и с Неделей Ваий, предвосхищающей уже Страстную седмицу, которая является последним актом земной проповеди Христа Спасителя, включая Его Божественное Воскресение и смерть на кресте. «Смертию смерть поправ» – это самый важный и самый главный фактор, который дает надежду нам всем на то, что мы все после смерти будем иметь жизнь вечную.

Смерть – она рядом с нами всегда, где бы мы ни были. Нет того человека, который не умрет (как и такого, который не согрешит). Нет людей безгрешных, нет людей, совершенно похожих друг на друга, нет людей бессмертных.

Самое главное, что незыблемой остается Церковь, которая всегда одна и та же, да и предлагает она всегда одно и то же, в принципе.

И люди, откликаясь сердцем и душой на все эти постулаты церковные, которые у нас есть, отвечают ей тем же: любовью, послушанием и совершенствованием своего духовного существования.

Это очень важный момент, потому что не все думают, что так все близко, так все рядом... Что такое 50 лет, которые прошли после смерти величайшего иерарха – Святейшего Патриарха Алексия? В общем-то, это миг один. А с тех пор уже прошли периоды Патриаршества Святейшего Пимена, Святейшего Алексия II, а сейчас мы живем в период Патриаршества Святейшего Кирилла.

Патриарх Пимен был как-то забыт прочно и сразу, и такое у многих было впечатление, что после Святейшего Алексия I шел сразу Святейший Алексий II. Это было удивительно, но факт остается фактом. То есть 18-летнюю эпоху позабыли прочно и крепко.

Если мы будем относиться к истории, к нашим историческим деятелям, великим иерархам Церкви так и дальше, то это очень скверно. Потому что очень много осталось следов их деятельности.

Что это значит – 25 лет служить Патриархом для Церкви, окруженной со всем сторон атеизмом? Это непосильный труд! Но Патриарх Алексий был большой молитвенник, поэтому он всегда был очень спокоен.

В то время на Церковь обрушивались всякие молнии, огни и воды атеистического государства, считающего своей целью уничтожить Церковь навсегда даже в умах людей, чтобы имя Бог было забыто на всей территории РСФСР (как было сказано в Уставе партии).

Пимен (Извеков), Патриарх Московский и всея Руси – Николай Сергеевич, но я с вами не соглашусь: все-таки имя Патриарха Пимена не было забыто, как вы о том говорите. Почему вы делаете такой вывод? Его помнят и помнили!

– Его помнят люди, которые занимаются церковным Уставом, преданием и его совершенствованием. Но его напрочь забыли, особенно во время Патриарха Алексия II, видимо, потому, что эти два имени созвучны друг другу, и простые люди так и подумали: Патриарх Алексий II сразу заменил собою Патриарха Алексия I. Вот и все.

Что касается Патриарха Пимена, то, конечно, он жил одиночкой в том огромном мире и в том огромном сообществе Церкви. Он жил совершенно одиноким, и мне он как раз об этом говорил. «Полное одиночество – вот что я чувствую. Много народу вокруг меня, но я одинок совершенно». И, видимо, эти его слова были сказаны от души.

«Полное одиночество – вот что я чувствую. Много народу вокруг меня, но я одинок совершенно»

И действительно, после его 18-летнего правления (все-таки 18 лет – это очень много) было позабыто то многое, что было сделано.

– Был ли Патриарх Пимен «учеником», «последователем» Патриарха Алексия I?

– Нет, не был. По той весьма простой причине, что он шел в одно и то же время с Патриархом Алексием I, но по другой, что называется, колее. Скажем, если у Патриарха Алексия эта колея была «Москва – Санкт-Петербург», то у Патриарха Пимена, скорее всего, какой-нибудь «Омск» или «Томск». То есть он был очень непохож на Патриарха Алексия I. Ни по образованию, ни по воспитанию, ни по рождению.

Он не был столь возвышен, как Патриарх Алексий I, но был очень честный, очень верующий, очень старательный и очень талантливый во многих видах деятельности – в чтении, пении, в знании церковного Устава, исполнении его и т.д. Но он был человеком очень «запечатанным», потому что о том, чему его подвергали власти, мы косвенно узнаем лишь много позже его кончины. О том, как он провел годы в разных советских лагерях. Главное то, что все это дало ему очень хороший урок на будущее – быть очень осторожным, и он как-то всего побаивался. И против сильных мира сего, по-видимому, был очень слаб.

В советский Фонд Мира он пожертвовал 5 миллионов церковных денег. Совет по делам религий, говорят, даже осторожно сделал ему замечание: «Вы уж поосторожнее жертвуйте, чтобы люди не знали, что у Церкви есть такие деньги!» То есть он готов был услужить государству чем угодно, лишь бы не трогали его одиночества: очевидно, так. Одиночество у него, конечно, было не буквальное, но вместе с тем он, конечно, понимал, что и «стены слышат», и «пол слышит», «мебель слышит» и т.д. Понимал, что вся Патриархия напичкана звукозаписывающими и передающими устройствами всякими, был очень осторожен, всегда глазами показывая, что он – не один.

Патриарх Алексий (Симанский) – Николай Сергеевич, но мы вспоминаем эпоху Патриарха Алексия (Симанского), ведь, по сути, это был первый Патриарх, который руководил Церковью (Сергия я не беру в расчет, он правил очень кратко) в эпоху развитого социализма, скажем так. И все невзгоды во взаимоотношениях Церкви и государства безбожного выпали на долю Святейшего Алексия I. Тем не менее наша Церковь как-то всегда была на высоте. Мне кажется, что даже чисто внешне, когда мы смотрим на Святейшего Алексия I, мы безошибочно можем утверждать, что он – истинный пастырь своих словесных овец, что он возглавляет Церковь, что он ни в коем случае не является (как сейчас говорят про священнослужителей той поры) человеком, находящимся «под колпаком» безбожной власти?

– Как ни странно, Патриарх Алексий I жил раньше, конечно, Патриарха Пимена, но он был намного свободнее по-человечески, имел намного более широкие взгляды, был намного более интеллектуальным человеком (ну, это уже от воспитания зависело). И он совершенно ничего не боялся. Он не боялся никаких скрытых микрофонов, телефонов и т.д. Вот этого у него никогда не было. Он говорил то, что думал. Что думал, то и говорил. И самое главное, что все у него было понятно, все очень четко, очень интеллигентно, очень культурно, очень (я бы сказал) основательно и исторически правильно.

Он совершенно ничего не боялся. Он говорил то, что думал

Патриарх Алексий не обладал такими голосовыми данными, как Патриарх Пимен, но когда он говорил своим интеллигентным тихим голосом, Церковь слышала каждое его слово. То есть для того, чтобы его слышать, не надо было напрягать слух даже при огромном скоплении верующих.

Его очень любили и очень почитали, потому что он был лицом Церкви. Его лицо – это было, как ни парадоксально, лицо Церкви. И это понимали все, даже люди, которые гнали Церковь. Они между собой говорили: «Да, у нас-то Патриарх – дай Бог каждому!»

Когда приглашали Церковь на разные кремлевские приемы, то было видно, что к нему нельзя было относиться без преклонения. Даже коронованные лица относились к Патриарху Алексию с большим пиететом. В этом плане они прекрасно понимали, в каком состоянии находятся его душа, его сердце, его молитва и его действия, которые должны соответствовать моменту, но вместе с тем должны быть с умеренностью актуальны.

– С другой стороны, вспомним Хрущева. Как с этим человеком мог сохранять нормальные отношения Предстоятель нашей Церкви?

– Как ни странно, Патриарх Алексий своей интеллигентностью совершенно подавил его. Тот бежал ему навстречу, улыбаясь, а за спиной говорил, например: «Я бы их всех вповалку отправил бы в какой-нибудь лагерь, где бы у них была возможность служить самим, но не отвращать юные души и наше общество от высоких идей коммунизма и ленинизма!»

– Николай Сергеевич, позволим себе все-таки пофантазировать или подумать глубоко над тем, чего хотела безбожная власть от Церкви? Ведь не секрет, что и там, наверное, были умные люди, которые понимали прекрасно: во-первых, вера – это что-то глубинное, присущее русскому народу, во-вторых, никто серьезно не думал, что общество развитого коммунизма сейчас же вот установится на земле или в отдельно взятой стране? К чему нужны были эти прослушки, слежки, магнитофоны, аппаратура, шпики? Чего хотели от Церкви? Почему эти люди, зная, что верующие – достойные граждане своей страны (и лучшие, наверное, ее граждане), все-таки продолжали такие гонения?

– Они ждали какой-то случайности, когда кто-то оступится, когда кто-то ошибется, когда кто-то проговорится и выдаст то, что можно назвать «антисоветчиной», связать это в какой-то «узел», назвав «двурушной организацией». Но этого ничего на самом деле не было! Тот же митрополит Питирим как-то говорил одному советскому деятелю: «Почему вы считаете, что я ненормальный человек? Я нормальный человек, потому что я родился и получил воспитание в советское время! А вы – нет! Так я – нормальный человек! Во мне ничего ненормального нет!»

Меня тоже, например, спрашивали: «Да неужели же сами они вот так именно верят в Бога?» Я отвечал: «Да, верят в Бога!» И еще был случай интересный: привел я как-то в церковь человека, который пришел туда в первый раз. И вдруг он шепотом меня спрашивает: «А где они переодеваются, гримируются?» – «Бог с тобой, какие переодевания, какой грим?!» – «То есть ты хочешь сказать, что они такие и в жизни?» – «Да». – «Этого не может быть!» – «Почему не может быть? Они посвятили всю свою жизнь Церкви, это самое дорогое, что есть у человека!» Вечность – рядом с нами. Для нее одни работают, а другие не работают. Даже и не знают о том, как нужно работать над душой, как необходимо творить те дела, которые одни только и могут их как-то защитить от неисчислимых бед, которые ждут умершего человека за гробом, если он не делал добрых дел, если он не верил в Бога, если он не осуществлял Христовы заповеди. Ибо сказал Господь в одном из Евангелий: «Те, кто исполняет законы Отца Моего, они не рабы уже, а друзья мне и Отцу Моему. А те, кто не исполняет, они рабы. Но рабы греха» (ср. Ин. 15, 14–15).

– Вернусь к этой теме и спрошу вас вот о чем. Вы, как никто другой, знакомы с дневниками секретаря Святейшего Патриарха Алексия Даниила Андреевича Остапова. Они у вас хранятся, я частично с ними знакомился. Скупые, я бы сказал, сводки о том, как проходили дни за днями у Святейшего Патриарха, никаких подробностей, только факты. Изложенные простым, бесхитростным языком. Но почему это чтение, я бы сказал, так греет душу? И всякий раз, когда ты вспоминаешь прошедшее время, 1950-80-ее годы, сердце согревается, и ты думаешь о той эпохе с благодарностью. А сегодня этого нет...

– Когда берешь в руки даже эти дневники (почему я не хотел и не хочу расставаться с ними до самой моей смерти), то набираешься сил. Потому что знаешь, что это писали и жили те люди, которых ты так любил, так почитал, так они ласкали взгляд твой – и в детстве, и в юности, и в зрелом возрасте, что теперь таких просто нет! И даже простые дела, которые они делали и о которых там записано, кажутся чем-то очень хорошим, очень существенным и очень поднимающим дух.

– Но ведь это не потому, что они знали лично тебя, или тебя лично любили или оказывали тебе личное какое-то внимание?

– Совершенно нет! Это общий настрой, камертон, так сказать! И очень отрадно бывает вспомнить иногда, что и ты там был в это время, и даже видел какие-то события, которые там описываются.

Потом, дневники Даниила Андреевича Остапова интересны еще и по сравнению с дневниками самого Святейшего Патриарха Алексия: в тех просто сухой текст, несколько строчек на каждый день. Я читал и их. Они малоинтересны для читающего вообще.

А Даниил Андреевич был человек очень живой и художественный: он понимал, как поет соловей, как светит луна, как волны катят на берег (и это все бывало в Одессе, летом, в Патриаршей резиденции), и он, глядя наверх, на звезды и кометы, говорил: «Какая Божия красота! Как это необыкновенно прекрасно! И как чудесно, что все это вечно!»

– У меня совсем недавно был собеседником протоиерей Николай Соколов, который в свое время был иподиаконом Святейшего Патриарха Пимена, – он с горечью сказал, вспоминая об эпохе, что «Патриарху был заказан путь везде», кроме, пожалуй, Одессы летом. Ну, это прозвучало, особенно, пожалуй, на взгляд современного слушателя, очень скромно и ограниченно и бедно. Ну, действительно, наш Патриарх находился под пятой безбожной власти, не разрешалось ему никуда выезжать. Вы вот упомянули сейчас Одессу, а я подумал: а много ли нужно человеку, чтобы действительно постигать красоту Божиего мира или красоту людских взаимоотношений? Ведь даже в той маленькой, камерной жизни, которая была у нас (я имею в виду жизнь церковную), мне кажется, внутренне она была богаче, чем сегодняшняя?

– Вы совершенно правы! Хотя я не соглашусь с тем, что «Патриарху был заказан путь куда-то». Куда бы захотел, туда бы он и поехал! Тут другое, нужно было это ему или не нужно, полезно или неполезно. Тогда это было не принято просто.

– Но ведь все-таки он должен был согласовывать свои поездки с Советом по делам религий...

– Конечно, должен был согласовывать: каждую поездку, каждое поставление епископа, все до мелочей, к сожалению. Председатель Совета по делам религий, улыбаясь, говорил: «Да у нас заагентурены все – весь Священный Синод!» А толку что? И в чем «агентурность»-то? Люди делали свои дела, жили своей жизнью... Конечно, считались с какими-то моментами Совета по делам, потому что невозможно было иначе, но у Патриарха Алексия были какие-то договорные дела – то есть «вы нам то, а мы вам – это». Это было при Карпове. При Куроедове это вроде бы как-то уже ушло. Но вместе с тем пришло и интеллигентное отношение к Церкви, потому что и эти люди понимали, что это – вечно. А с вечностью не шутят.

– Так вот, говоря о личностных отношениях (и вообще о личностях), всегда вспоминаешь эпоху ушедшую, эпоху, которую сейчас принято называть «богоборческой». Может быть, в ней не так и много было на самом деле «богоборчества»? Или же это были остатки «той еще» России, остатки тех людей, которые сегодня, к сожалению, ушли?

– Тут было так. Волна богоборчества прошла как кампания, и начиналась спокойная созидательная работа в Церкви. Потом – снова волна богоборческая... Мы говорили, что атеизм накатывал именно волнами такими. Прошло – и ладно... Но самое главное – что Патриарха это не беспокоило: ни его окружение, ни его лично.

Волна богоборчества прошла как кампания, и начиналась спокойная созидательная работа в Церкви

А Патриарх Пимен, к сожалению, реагировал на это очень серьезно. Потому что он побывал «в узах» и в «тяжелых работах», так что он прекрасно понимал, что может быть со всем этим связано.

– А как-то об этом все-таки мало кто знает. И вроде бы нигде это не отражено.

– Только у архимандрита Дионисия (Шишигина), больше нигде. А тот знал, о чем писал. Но он очень глубоко пережил все это, и его стихи (а стихи он писал неплохие) отражают глубинные мысли его существа и говорят об очень многом.

– Давайте еще раз вернемся к эпохе Патриарха Алексия I. Смотрите, у нас практически не оставалось открытых действующих монастырей (наверное, три обители на весь Советский Союз), очень мало действующих церквей, практически ничего не было возвращено Церкви из храмов. Чем же, по сути говоря, занималась в то время Патриархия? В чем состояла наша церковная жизнь?

– Они занимались всем, чем только можно, чтобы улучшить хоть что-то! И когда, например, под дачу для Патриарха Алексия была передана усадьба Колычевых, то я был потрясен счастьем, которое озарило меня, когда там, в гостинице, в домике повесили иконочку и затеплили лампадочку. Вот этим малым мы были очень довольны и считали это за чудо. А это и было настоящее чудо!

– На мой взгляд, главным было, наверное, все-таки богослужение: то, что присуще Церкви и церковным людям. А соблюдалось оно со всей строгостью и со всем, если можно так выразиться, великолепием, несмотря на некий аскетизм того времени. Потому что именно в Церкви (во всяком случае, на моей памяти) можно в то время было найти хоть какой-то смысл в этой жизни.

– Были живы старые люди, помнившие настоящую Церковь, настоящие дела! Это была та эпоха, которая еще не перешла в новую. Это была еще старая, почти дореволюционная эпоха, благодаря тому, что живы были еще старые люди, которые застали еще жизнь при Царе.

Были живы старые люди, помнившие настоящую Церковь, настоящие дела

Потом, конечно, всех встряхнула война. Это несомненно. Война дала свой, так сказать, акцент тем непреходящим церковным ценностям, которые были, есть и будут в Церкви. И это главное. То есть люди, которые шли по грани жизни и смерти, стали понимать все это ярче.

И поэтому, когда эти люди пришли в Церковь (а многие из них пришли прямо в монастыри и церкви), они глубоко поняли, что все это внешнее – преходяще, а вечность – это вечное.

– И все-таки те годы оставили неприятный осадок, вы уже упомянули об этом. Речь идет о так называемом «сотрудничестве» церковных иерархов или каких-то церковных деятелей, простых верующих людей со светской властью. А действительно, если сегодня разобраться: какое могло быть «сотрудничество»? Что общего между Христом и Велиаром? О чем могли просить безбожные власти наших простых верующих или иерархов?

Следить? Понятно. Вести какую-то статистику? К чему, для чего?

– Вы знаете, я не был среди них, поэтому сказать точно об этом ничего не могу. Но, видимо, были какие-то просьбы, какие-то задания, какие-то исполнения... Были даже люди специальные, которые вербовали на все это дело. Меня много раз причисляли к таким людям, но я никогда не был в их рядах: мне просто нечего сказать было.

– А просили?

– Да, очень деликатно. Просто нечего. «Ну, а чем я занят?» – «Вы управляете!» – «Я управляю хором, где погромче петь, а где потише! Вот и все мое управление...».

– А не боялись им отказывать, Николай Сергеевич?

– А я не отказывал, просто сказал, что у меня ничего нет, никакой информации. И в самом деле нет. «Ну, а если кто-то из вашего коллектива...» – «Ну, если из моего коллектива начнет не ту деятельность, которую мы ждем, то, конечно, я доложу по инстанциям сразу же...». И больше ничего. Я просто исполнял мое послушание от Господа Бога всю жизнь, сколько Он мне разрешил. Я готовился к этому послушанию много и долго, проходя разные стадии и так далее: сначала школа, потом училище, потом ВУЗ. А в Институте Гнесиных мне сказали: «Или вы бросаете регентское дело и уходите из института, или мы позволим вам кончить институт, но вы – бросаете Церковь! Иначе что же получается? Государство тратит деньги на то, чтобы выучить церковника?»

– А что, вы в годы учения занимались регентством?

– Конечно! В 1969-м году я женился, в 1970-м у меня родился сын, и мне уже нужно было думать о том, как прокормить семью, конечно. Сперва я пел у Комарова, потом пел у Локтева, чтобы посмотреть, что к чему, и потом стать его заместителем. Потом я заимел свой хор, в храме Святителя Николая в Кузнецах, у отца Всеволода Шпиллера. Ну, все тогда сказали, что меня «продвинули», «дали место» и т.д. Но на самом деле никто ничего не давал. Я пришел, спросил, поговорил и стал там регентом.

Регентом там я был недолго: до смерти Патриарха и еще один год. Потому что туда пришел страшный злодей и негодяй, Сергей Иванович Воробьев. И стало там нечего делать, поэтому я ушел.

– А что самое сложное в работе с хором?

– Самое сложное – это кадры. «Кадры решают все», как говорил Сталин, и он был совершенно прав. Кадры решают все! Нужно найти людей не то что не чуждых Церкви, а приобщенных к Церкви и обязательно понимающих – кожей своей – что они поют и как! Вот, как мы пели Страстные, Пасхальные, Рождественские песнопения – многие певчие говорили, что у них мурашки бегут по коже, и они счастливые люди оттого, что они понимают это все. А когда верующие после службы подходили к клиросу и благодарили: «Такого мы не слыхали никогда!» А когда я уже ушел оттуда, они добавляли: «И никогда уже не услышим...». Но я ушел «под нажимом», и некоторое время приходил посмотреть, что же там будет дальше. Ничего хорошего, конечно, я не увидал, но почувствовал степень благодарности массы людей, которые меня знали, помнили и ждали моего возвращения. Хотя я и уверял их, что это вряд ли возможно.

У нас хор всегда пел прекрасно – проникновенно, традиционно и очень молитвенно. Кстати сказать, мы исполняли чисто профессиональные песнопения, которые считаются в нашей Церкви классикой.

– Николай Сергеевич, но вот, казалось бы: те же люди, тот же состав, те же голоса, то же настроение (я имею в виду праздники). Почему так много зависит от регента?

– Потому что регент – это самая главная, энергетическая основа хора. Он должен уметь передать все свои чувствования хору, и когда хор, как приемниками, принимает все эти чувствования регента и исполняет их, вот это и называется идеалом. Я считаю, что он у меня был.

– Вы – один из тех, кто по праву может быть назван «камертоном церковным», потому что многие из подобных людей уже ушли. Я тут столкнулся с проблемой, когда собирал тематически те или иные песнопения, исполняемые за богослужением. И вот, среди ряда компакт-дисков (современных и старинных) я не мог найти практически ни одного песнопения, которое было бы исполнено так, как это, наверное, нужно в Церкви. Я не говорю, конечно, о Лаврском хоре отца Матфея (Мормыля)... Пожалуй, только хор Николая Васильевича Матвеева в храме на Ордынке выглядит тут как некий эталон... А что же остальные? А что – сегодняшние коллективы? Неужели они не слышали, как надо петь? И для чего они существуют и поют тогда?

– «Сегодняшних коллективов» просто нет. Я тут походил по храмам, посмотрел на хоры из 3–4 человек, которые поют то там, то тут. Посмотрел на 20 человек в Елоховском соборе на праздник Казанской иконы Божией Матери, и с грустью понял: все кончилось! Вот и все. А все эти пышные моменты, которые иногда бывают, – это все для отвода глаз. Особенно хороша бывает только трапеза! А вот настоящего-то, того, что должно было быть, почему-то нет!

Ушла эпоха. Вы понимаете, что самое страшное? Ушла эпоха, не оставив достойных наследников

Ушла эпоха. Вы понимаете, что самое страшное? Ушла эпоха, не оставив достойных наследников! Ну, нет никого сейчас...

– А может быть, мы с вами просто непрактичные люди. Нам легко возразят, что мы ждем и говорим о чем-то необычайном, да и требования у нас какие-то странные, которые даже невозможно, по сути, артикулировать. Мы ждем от эпохи, от богослужения, от служащих, от хора – каких-то сверхзадач. Все ведь существует, все в наличии, все поют, пение звучит...

– Так-то оно так, да не так! Я понимаю, что в молодости и небо голубее, и солнце ярче светит. Но, понимаете, нет коренных каких-то вещей. Может быть, в провинции что-то есть, наверняка даже есть. Если куда-то подальше поехать, там, безусловно, может быть, и есть. В Москве же у нас совершенно ничего нет, абсолютно! Только в храме Христа Спасителя дело движется, да и ладно. На Ордынке еще хор делает то, что может. И надо сказать, что делает достаточно честно. Ну, и все...

– Не будем заканчивать нашу беседу на такой траурной ноте. Мы говорили о Патриархе Алексии, вспоминали эпоху, вспоминали личности. Сегодня, в Вербное воскресенье, когда записывается наша беседа, мы еще раз вспомним эту церковную дату, связанную с погребением Святейшего Алексия I. Ведь его погребение состоялось как раз в Праздник Входа Господня в Иерусалим?

– Вся Церковь пела в тот день: «Общее воскресение...», прекрасно понимая, что в это «общее воскресение» они включают и воскресение почившего Святейшего отца, который почил на 93-м году, будучи в светлом разуме, все понимая и делая огромной величины церковные поступки. Такие, например, как томос, данный Японской Церкви, томос Американской Церкви и т.д. Безусловно, это не только его одного была работа, но ведь он подписывал все это. Тогда главным действующим лицом в Церкви был уже владыка митрополит Никодим (Ротов), настоящая «звезда Церкви». Об этом тоже нельзя забывать. Это было счастье и радость Церкви, потому что он давал Церкви очень многое своей яркой энергетичностью. Таких людей сейчас почти нет, разве что сам Святейший Патриарх Кирилл: он прекрасно и разговаривает, и прекрасно говорит проповеди. Говорит очень осмысленные и очень продуктивные вещи, которые свидетельствуют о его неравнодушии ко благу Церкви. А вот больше никого вроде бы и нет, или я просто об этом не знаю: может быть, и так.

– Благодарю вас, Николай Сергеевич. Несмотря на множество тем, которые мы сегодня подняли в нашей краткой беседе, мы возвращаемся в конце ее к теме главной: к теме богослужения. Проходят все эти дни. Прошел Великий Пост, который, вот, вроде бы не успел и начаться. Время течет, все куда-то стремится. Как сказал один из авторов, «все реки текут в вечность». Мы сегодня вспоминаем Вербное воскресенье, Вход Господень в Иерусалим еще раз, вместе со всей Церковью, словами кондака Празднику, напоминая себе о том, для чего пришел в этот мир Спаситель: «Благословен. Грядый Адама воззвати!» Потому что не Лазаря только пришел воскресить Христос Спаситель, брата Марфы и Марии. Даже и это воскрешение было сверхъестественным: на него сошлись толпы иудеев, спешивших на праздник Пасхи в Иерусалим. И они видели своими глазами воскресшего Лазаря - четверодневного, смердящего мертвеца. Это случилось вопреки законам природы. Но, повторяю, не для этого лишь пришел Спаситель в Иерусалим: Он пришел воззвать древнего, первозданного Адама!

Как вспоминают паломники, которые побывали в Святой Земле и видели своими глазами камень, который разверзся в ту страшную и торжественную Ночь Воскресения, они мысленно увидели, как кровь Богочеловека, стекающая по кресту, попадала на главу падшего праотца Адама и восстанавливала его в прежней богоподобной красоте и достоинстве.

Если мы все это будем помнить и совершать нашу жизненную череду с должным вниманием к себе, то Господь сподобит и нас видеть и общее воскресение!

– Дай Господь, чтобы так и было!