«Чтобы свет любви и радости в нашем сердце не угас…»

Святейших Патриарха Алексия II, чей день памяти сегодня отмечаем, и его предшественника Патриарха Пимена вспоминает вдова патролога, церковного историка, переводчика Алексея Ивановича Сидорова – Светлана Викторовна.

«Вы даже не представляете, как трудно быть
главой Русской Православной Церкви!»

Ушедших ко Господу последних патриархов мне хочется вспомнить не потому, что они были моими близкими знакомыми, а потому, что они были нашими Патриархами и мы любили их.

Святейшему Патриарху Пимену досталось возглавлять Русскую Православную Церковь в непростой период нашей истории (хотя какой период простой?), и я была свидетелем признания Святейшего, которым он завершил однажды свою проповедь: «Вы даже не представляете, как трудно быть главой Русской Православной Церкви!» Я тогда пришла на раннюю обедню в московский храм Ильи Обыденного, где находится чтимая патриархом с детства икона Божией Матери «Нечаянная Радость», перед образом которой Святейший каждую пятницу (с того времени, как стал Российским Патриархом), в течение 20 лет читал акафист. В тот день отмечали память этого чудотворного образа. И узнав, что на поздней будет служить патриарх, я осталась в храме, оказавшись у самого алтаря, рядом со Святейшим. Всю дорогу от храма до дома я проплакала от жалости к нашей Церкви, от жалости к нам, беззащитным в своей греховности, переживая свою неблагодарность, черствость, леность, бесчувственность. И понятно, почему так остро переживала: я, можно сказать, совсем недавно стала православной христианкой – вот и омывалась слезами моя бедная душа, горькими и радостными одновременно.

Святейший Патриарх Пимен (Извеков) Какое же счастливое это было время! Будто сама радуга Ноя расцветила серенькие дни, и, умытые благодатными слезами, они переливались теперь множеством красок. (Подумать только! А ведь моя жизнь казалась мне когда-то яркой и значительной!) К тому же все мои друзья одновременно стали верующими, и мне было с кем разделить свой восторг.

И все это несмотря на то, что каждый шаг к храму мы буквально отвоевывали у самих себя. Ведь до того, как мы пришли в Церковь, нами руководил юношеский максимализм: желая внешних изменений, мы не думали о покаянии и не понимали, что все внешнее является результатом внутренней жизни. Однако мы не собирались ни с кем и ни с чем бороться, только фальшь не принимали, только ложь возмущала.

И никакими диссидентами, естественно, не были. Мы любили Россию и радовались и страдали вместе с ней, поэтому никакой злобы, никакого яда в наших мыслях и словах не было, только обида и горечь. Хотя тогда, чтобы тебя посчитали диссидентом, то есть человеком, опасным для общества, и взяли на заметку (пока!), достаточно было обнаружить на твоей полке машинописный текст стихов Гумилева или ксерокопию переписки Цветаевой с Пастернаком. Или не пожалеть стен своей квартиры, разрешив молодым художникам устроить (мы были готовы и на это!) выставку своих работ, среди которых был и известный сегодня в православных кругах Чашкин. Выставка, в которой усматривали нечто несоответствующее советской идеологии, по какой-то причине тогда не состоялась (то ли художники нашли более подходящее помещение, то ли еще что), но зато мы стали после этого вечными первоочередниками на телефон. Ведь номер тогда можно было получить только в порядке очереди, а нам при переезде на новую квартиру сразу же подключили телефон, чтобы можно было прослушивать наши разговоры: нельзя же было оставить таких, как мы, без присмотра. И можно представить, как это нас веселило.

«Хочу назад, хочу к ручке!»

Поэтому, когда мы стали православными, некоторые из нас перенесли свои опасения и на Церковь: а вдруг и здесь кто-то под рясой погоны прячет? Одна наша приятельница Н. говорила своему духовнику: «Батюшка, я боюсь священникам доверять». Но духовник был человеком опытным и ответил ей так: «А ты молись Ангелу-Хранителю, и тогда, если будут перед тобой стоять десять священников: девять из них с погонами, а один – настоящий, – Ангел тебя подведет к нему; а не будешь молиться, девять будут настоящими, и только один ряженым, вот к нему и попадешь». Так, кстати, и было. Не в том смысле, что мы увидели кого-то с погонами (слава Богу, наши духовники были настоящими подвижниками), а в том, что каждый попадал к тому, кто был близок ему по духу.

Прощание с Патриархом Пименом. 1990 г.

Как-то я пришла к Н. в гости. Стали мы с ней на кухне чай пить, смотрю: на стене висит православный календарь, а в центре его, на портрете Святейшего Патриарха Пимена, наклеена икона. Я спрашиваю:

– Зачем ты заклеила портрет патриарха?

– А что? Он советский, он им служит!

– Как это «им служит»? Он служит Богу и Русской Православной Церкви. Нам его Господь дал.

Одним словом, мы не поняли друг друга, и после той встречи в душе остался неприятный осадок.

Но Господь всегда находит способ вразумить каждого. И вот мы оказались вместе с Н. и ее пятилетней дочкой Олей в Богоявленском соборе в тот скорбный день, когда православная Москва прощалась со Святейшим Патриархом Пименом. Храм был переполнен молящимися, и мы старались оградить Олю от натиска толпы. Отстоять после панихиды такую бесконечную очередь даже взрослому не так-то просто, а для маленького человечка это настоящий подвиг, но Оля терпеливо и молча продвигалась вместе с нами к гробу. И вот уже наша очередь прощаться. Столько лет прошло, а будто это сегодня происходит, так все ярко отпечаталось в памяти. Передо мной лежал Святейший Патриарх, я увидела его руки и замерла от неожиданности. Руки были живыми, теплыми и мягкими. Я почему-то точно знала это, хотя и не дотрагивалась до них.

Руки были живыми, теплыми и мягкими. Я почему-то точно знала это

Но самое главное, и в этом не было никаких сомнений, передо мной лежал святой, о чем минуту назад я даже не догадывалась. Настоящий святой, к которому я не дерзаю теперь приложиться, будто не имею права дотрагиваться до святыни. Не знаю даже, как это объяснить. Ни имею права – и все тут! Кто-то из стоящих у гроба и наблюдающих за порядком, видя, что я остановилась в нерешительности, показывает мне на поручень: мол, к нему прикладывайся. Я прикасаюсь к поручню губами и, страдая, что не приложилась к руке и не ощутила ее живую теплоту, отхожу от гроба.

С трудом выбравшись из толпы, мы с Н. и Олечкой оказываемся на улице. Но вместо того чтобы обрадоваться этому, Олечка начала громко кричать: «Хочу назад, хочу к ручке!» Мы не успели даже отреагировать, как кто-то подхватил нашего ребенка, и она, переходя из рук в руки, поплыла над толпой и скрылась в храме, а через какое-то время точно так же, летя по воздуху, вернулась к нам. Счастливая и сияющая. С тех пор у меня никогда не возникало никаких сомнений в святости патриарха Пимена: дети, как никто другой, святыню чувствуют.

«Наш батя Пима»

А недавно я в одном из журналов прочитала, что Святейший, когда был игуменом и его называли ласково: «Наш батя Пима», очень любил торжественные богослужения и часто служил сам. Ему нравилось профессиональное пение, он его любил, видно, потому, что и сам обладал прекрасным голосом. А еще он, оказывается, вышивал иконы для облачений и писал стихи. В 1949 году игумен Пимен уезжал из Ростова-на-Дону в Псково-Печерский монастырь, куда был назначен наместником. В его памяти остался первый приезд в ростовский храм, первая встреча с прихожанами, тягостные сомнения, возникшая любовь между ними и горечь расставания.

Какая красота! – подумал я, дивяся, –
Какой простор для службы и молитв!
Но встретишь ли тепло, – мелькнула мысль, таяся, –
И отдохнешь ли здесь от ран греховных битв?

Вгляделся я в толпу людскую,
Почувствовал тепло и тут же полюбил!
И все чужое, новое исчезло безвозвратно
И стало близким и родным.

Торжественной симфонией молитвы наши были,
Когда в порыве трепетно молящихся сердец
В небесное отечество они, стремяся, плыли,
Где слышал их Небесный наш Отец.

Так дни за днями медленно шагали,
И каждый день отраду приносил.
Хвалебный гимн в сердцах своих слагали,
Молились, чтоб грехи Господь простил.

Игумен Пимен (Извеков)

Такие вот простые искренние строчки сложились в сердце пастыря, умеющего любить и прощать.

Чтобы душа не очерствела и не утратила способности ценить
хрупкие дары любви и целомудрия

Потому, наверное, и сравнил отца Пимена с ландышем один из подвижников благочестия ХХ века митрополит Иосиф (Чернов) в стихах, написанных им в годы заключения. Какое же надо иметь сердце, чтобы душа не очерствела в нечеловеческих условиях и не утратила способности ценить хрупкие дары любви и целомудрия!

Ландыши
(Посвящается честнейшему отцу игумену Пимену с любовью)

Чтобы свет любви и радости
в нашем сердце не угас,
целомудренные ландыши
по весне цветут у нас.

У весенней тихой зореньки
нету краше той красы:
на стебле его на тоненьком
две-три капельки росы.

Мудрость ветхая, далекая
Различала и цвета:
скрыта в ландыше глубокая
неземная красота.

И не нами это сказано:
Белый цвет издревле свят…
От букета, как от ладана,
Льется нежный аромат.

И не зря народы древние
От сердечных ран и мук
обрели в нем средство верное,
исцеляя злой недуг.

Из лесов весною раннею
в тихом шепоте берез
в мир печали и страдания
ландыш нам принес Христос.

От сердца к сердцу

Несколько лет назад мне рассказали о том, как во время войны Святейший, который был уже иеромонахом, своими молитвами спас батальон от верной гибели. А еще наша знакомая поделилась интересным эпизодом из своей жизни, связанным с патриархом Пименом. Однажды она летела в самолете из Одессы в Москву вместе со Святейшим Патриархом. Незадолго до посадки летчик понял, что самолет не может выпустить шасси. О поломке сообщили Святейшему. Тогда патриарх опустился на колени и стал молиться. Через какое-то время самолет благополучно совершил посадку, и летчик попросил пассажиров поблагодарить Святейшего Патриарха Пимена за молитвы.

А как же любил Святейший Троице-Сергиеву Лавру! До сих пор, проходя мимо Митрополичьих покоев, мы вспоминаем, как патриарх в дни памяти преподобного Сергия благословлял с балкона народ. И детей на Рождественские праздники, устраиваемые для них в академическом храме Покрова Матери Божией, всегда сам поздравлял и собственноручно вручал подарки. И в святые дни своего последнего Рождества – хотя Святейший был уже совсем слабеньким, его даже в кресле пришлось выносить – он не изменил своему обычаю и благословил детей.

А разве кто-нибудь читал Канон Андрея Критского так, как патриарх Пимен? Весь храм тогда замирал…

А разве кто-нибудь читал Канон Андрея Критского так, как патриарх Пимен? Весь храм тогда замирал… Поистине, в те часы «торжественной симфонией молитвы наши были»! А недавно я решила послушать запись канона в надежде снова вернуться в то чудесное время, но как же я была разочарована! Нет, никакие достижения техники не могут сохранить и передать свежесть живого слова. Течение жизни не подвластно нашим желаниям, и нельзя приказать мгновению остановиться. Как бы оно ни было прекрасно, его нельзя поймать в сачок и законсервировать: благоговение передается только от сердца к сердцу.

Любовь сильнее охранников

Святейший Патриарх Алексий II

Но Господь не оставлял нас без доброго пастыря, и следующим патриархом стал Алексий II. И в том, что это был действительно «добрый пастырь», я убеждалась неоднократно. Как-то мне подарили билет в Успенский собор Кремля на праздник Божией Матери, где служил Святейший, и он, как обычно, сам всех причащал, прекрасно понимая, что значит для верующих принять Святые Таины из рук патриарха. (Мне рассказывали, как Святейший служил на празднике Преображения Господня в храме одного из южных городов. Было так жарко и душно, что легкие платья молящихся прилипали к телу. А Святейший стоял со светящимся лицом в полном облачении на солее и помазывал всех святым елеем. И не ушел, пока не благословил последнего прихожанина.)

Не отдавая себе отчета, я с силой сжала руку Святейшего

После службы толпа выплескивается на улицу, чтобы получить патриаршее благословение. Патриарх идет сквозь поток жаждущих приобщиться благодати и благословляет каждого, стараясь никого не пропустить. И вот уже моя очередь. Я складываю руки, патриарх осеняет меня крестным знамением и кладет свою руку на мои, и я уже собираюсь поцеловать ее, как в это мгновение охранники, вцепившись сзади, непонятно почему начинают оттаскивать меня от патриарха. Но это оказалось не так-то просто. Не отдавая себе отчета, я с такой силой сжала руку Святейшего, что оторвать меня от него было уже невозможно.

А дальше все наблюдают такую картину: меня усиленно тянут от патриарха, а я тяну патриарха за собой. И в продолжение всех этих метров, в течение всех этих секунд, которые растягиваются в минуты, мы смотрим друг на друга. Глаза патриарха искрятся любовью, и эта любовь адресована мне! Наконец-то парни отпускают меня, и я, оказавшись на свободе, спокойно прикладываюсь к руке Святейшего и отхожу в сторону.

Мы любили наших патриархов, а они – нас

Святейший Алексий II вручает награду Алексею Ивановичу Сидорову

И еще вспоминаю, как машина патриарха Алексия останавливается на Красной площади. Мы с подругами случайно оказываемся неподалеку и видим, как Святейший выходит из машины, а около него никого нет. Мы устремляемся к нему:

– Ваше Святейшество, благословите!

Патриарх все с той же любящей улыбкой неспешно благословляет нас. А отец Владимир Диваков, сопровождавший тогда Святейшего, застывает от внезапного налета.

– Отец Владимир, простите!

– Ну вы вообще! Да разве так можно! – качает головой батюшка, придя в себя от неожиданности.

Моя приятельница, насельница одного из монастырей, которая в то время наводила чистоту в патриарших покоях, говорила, что Святейший мог целый день ходить голодным, даже не замечая этого. А когда она напоминала ему, он удивлялся:

– Разве? Я, вроде, яблоко ел…

И такое, казалось бы, совсем не примечательное с виду воспоминание умиляет сердце, потому что мы любили наших патриархов, а они – нас. И эта любовь помогла нам полюбить Православие и пережить непростое для всех нас время: время нашего становления.