Елена Чач: Стать режиссером, чтобы экранизировать Паустовского (+ВИДЕО)

Молодой режиссер и журналист телеканала «Союз» Елена Чач завершила работу над короткометражным фильмом по прозе Константина Паустовского.

Это большое событие в нашей культуре. Елена Чач языком кино пытается открыть нам то, о чем литературоведы говорят уже давно: Паустовский – это не скучный писатель-ботаник, чьими текстами нас замучили на диктантах, это певец красоты человеческой души. Еще раз – советский писатель воспевал красоту души! И рассказ для экранизации Елена выбрала как раз подходящий – «Колотый сахар»: там и подвиг человека, и низость, и год 1937-й… О черно-белом времени в цветном кино, о религиозности писателя и потерянных ценностях – наш разговор с режиссером фильма.

​

«Атеист не может такое написать»

– Елена, я тоже занимался Паустовским, снимал о нем документальный фильм, и мне постоянно говорили одно и то же: Паустовский? Зачем? Это разве модно и современно? Эти вопросы я тебе переадресую.

– Понятие «современность» меня как ценностный критерий не интересует. Для меня ценностным критерием является такое понятие, как «вечность». Я считаю, что вещи, написанные Паустовским, существуют вне времени. Для меня неважно, модно – не модно, современно – несовременно.

Его проза – о людях, о красоте человеческой души и о красоте этого мира

– Паустовский, как и Пришвин, у многих ассоциируется с рассказами о природе. Но все мы понимаем, что он писал не только об этом. Как бы ты сформулировала, о чем, для чего и для кого проза Паустовского?

– Думаю, писал он для всех, а его проза – о людях, о красоте человеческой души и о красоте этого мира. Для него был очень важен человек, и на природу он смотрел через призму человеческой души, личного субъективного восприятия, а не холодно и отстранённо. Это же не ботаническое описание! У него всё очень прочувствованно.

– А есть ли в его прозе что-то религиозное, духовное? Можно ли Паустовского отнести к духовным писателям?

– Я бы акцентировала именно слово «духовность», а не слово «религиозность». Понятно, что атеист не мог бы писать такую прозу. Когда в подростковом возрасте я осознанно пришла к вере и Церкви, передо мной тоже встал этот вопрос: «Неужели Паустовский – тот самый советский писатель, который в Бога не верит?» Этот вопрос был для меня достаточно острым, тем более что в его автобиографической книге «Далёкие годы» я не заметила какого-то трепетного отношения к православной вере, более того – там с немалой долей юмора описано его обучение в гимназии Закону Божьему… вообще, написанное в этой книге свидетельствует, что в детстве и юности Константин Георгиевич не отличался религиозностью. Меня все это несколько смущало. Потом я стала встречать в его прозе вещи, которые свидетельствовали, что Православие он знает, и знает хорошо. Пусть коротко, но очень точно и трепетно в «Молитве мадам Бове» описан момент, когда героиня приходит в храм на Троицу. То, как это написано, говорит, во-первых, о том, что писатель бывал в храме и знал православное богослужение, а во-вторых, о том, что он относился к Православию по-доброму, без злости. Когда я стала читать его мемуары, воспоминания, дневники, стихи, опубликованные в постсоветское время, то я окончательно поняла: в церковь Паустовский ходил. Не говоря о том, что писатель был крещёным, обвенчан в первом браке, но все это было обязательно для всех, кто родился до революции, и можно было подумать, что это формальность. Только недавно я побывала в Доме-музее Константина Георгиевича Паустовского в Тарусе. Там я видела старинные иконы, видела Распятие в его кабинете. Экскурсовод рассказала, что он был верующим, и детей своих крестил, и с женой ходил в церковь в советское время. Но он был человек умный и достаточно закрытый, не писал о вере прямо, чтобы не идти на конфронтацию. Вообще, по-моему, невозможно испытывать такую любовь к природе и человеку – и совсем не чувствовать Бога.

Стала режиссером, чтобы экранизировать Паустовского

Елена Чач – В том материале, что ты выбрала для съёмок фильма, была ли для тебя важна некая духовность, тема потери чего-то важного?

– Там есть носитель старой культуры, традиции, дореволюционной духовности – старик-сказитель. Это представитель старого, уходящего мира. И во мне этот материал отзывается некой тоской по этому старому миру, по утраченной дореволюционной культуре.

– Здесь самое время напомнить о сюжете рассказа, или, правильнее сказать, о ситуации, которая Паустовским описана…

– Ситуация такая: рассказчик высаживается с пароходика в городке на Онежском озере, ищет, где переночевать. За ним увязывается некий скучный человек с этого же парохода, с какими-то счетами и сводками, и они вместе идут ночевать в избу местной старухи, где видят бездомного старика. Приезжий придирается к старику, спрашивает его документы, зовет милиционера. Старик рассказывает о себе и о том, как его дед пел песни Пушкину, и потом, будучи ямщиком, вёз гроб Пушкина в Святогорский монастырь. От горя он пел на морозе так, что застудил голос. После этого рассказа у милиционера отпадают вопросы, он провожает въедливого приезжего ночевать в Дом колхозника, а рассказчик остается в избе и читает справку старика, удостоверяющую, что он является собирателем песен и сказок. Потом рассказчик видит в окно, как милиционер, который понял, что в избе ничего нет к чаю, передаёт девочке (внучке старухи) сахар и баранки для дедушки. Дальше старик говорит о том, как ему не хочется помирать, уходить от человеческой доброты и красоты природы. На следующий день рассказчик уезжает на пароходике.

– На самом деле, типичная путевая зарисовка. Что тебя в ней так зацепило?

– В детстве я читала этот рассказ лет в 6–7 в первый раз. А вообще Паустовского я всегда читала, сколько себя помню…

– Любимый писатель?

– Да, его проза всегда была со мной. Я читала Паустовского лет с 4–5. Росла на его книгах, искала их, перечитывала. Поскольку наследие у него огромное, мое знание его произведений постоянно расширялось. Это не значит, что я читала только Паустовского, в моём «багаже читателя» десятки других авторов, но проза Паустовского – это что-то ключевое, идущее рядом через всю жизнь.

Я читала Паустовского лет с 4–5. Росла на его книгах, искала их, перечитывала

И вот, я помню, как в детстве читала вслух своим родным и пересказывала по памяти рассказ «Колотый сахар» – в итоге знала его наизусть. Кстати, потом мне сложно было работать над сценарием, и я привлекла сценариста, потому что трудно написать сценарий, что-то прибавить или убрать, когда в голове постоянно звучит изначальный текст. А в детстве этот рассказ меня тронул до глубины души и описанием красоты северного края, и историей с Пушкиным. Я тогда подумала, что было бы здорово увидеть его экранизацию. Но, наверное, думала я, этого никто не снимет, только если я стану режиссером, когда вырасту, и сама это сниму.

– Прекрасная история! Девочка с детства мечтала снять кино по любимому рассказу. Сейчас важный вопрос для твоих будущих биографов – можно сказать, что ты стала режиссером, чтобы экранизировать Паустовского?

– В том числе… вообще, у меня внутри большой «список» того, что я хотела бы экранизировать... но до многого я ещё не доросла. Просто, когда я, уже будучи студенткой Высших курсов сценаристов и режиссёров, столкнулась с вопросом о том, каким будет мой дипломный фильм, я стала думать: «Во что бы я хотела всей душой, всеми силами вложиться, чтобы снять?» – и решила не писать свой сценарий, не придумывать что-то своё, а попробовать реализовать эту детскую мечту об экранизации рассказа «Колотый сахар». Откровенно говоря, в какой-то момент меня охватила робость, потому что я не была уверена в том, что доросла до этого, но мои мастера меня поддержали.

– Чего ты боялась?

– У меня просто не было достаточно серьёзных постановочных работ. Все учебные работы были маленькие, короткие, а здесь – целая история. Это большая ответственность – когда ты экранизируешь что-то стоящее, какое-то высокохудожественное литературное произведение. Не хотелось своим неумением оскорблять память писателя.

Ломая шаблоны

– Скажи, а причем тут 1937 год? Это все-таки история про то страшное время?

– Нет, моя история о красоте человеческой души в условиях 1930-х годов. На 1937-й год я всех ориентировала, потому что мне нужна была конкретика для многих технических вещей: костюмы, реквизит и так далее. Чтобы не было того, что какая-то форма была в этом году, а другая форма была в другом году, и вот они вдруг рядом. Кроме того, там еще возникает портрет Пушкина, который я взяла из газеты того же года. Тема Пушкина была более актуальна в 1937-м году.

– Но ты же понимаешь, что для всех 1937 год не с Пушкиным ассоциируется!

– Я не отхожу кардинально от Паустовского, я ему не противоречу, не добавляю в основной сюжет того, о чем он сам не считал нужным говорить. Но какие-то вещи я вывела на передний план. У меня есть эпилог – написанное сценаристом дополнение к основной истории – там драма советского времени сильнее выведена. Но и там нет никакой жути.

Речь о том, что в любое время, в любых условиях человек может оставаться человеком

У меня речь о том, что в любое время, в любых условиях человек может оставаться человеком. Что и в 1930-е годы люди чувствовали, любили, жили, горевали, пели, что жизнь – она была, и что главное – по любую сторону баррикады быть человеком. В экранизации поступок человека заострён сильнее, чем в рассказе. Этот поступок совершает молоденький милиционер, который является представителем власти в деревне. Вот это важно. Хотя, повторю, 1937 год в экранизации более выявлен, чем в рассказе. У меня даже были очень сложные разговоры об этом.

– Не хочется накаркать, но у тебя еще много будет подобных разговоров, когда фильм начнет свое путешествие по фестивалям и СМИ. Одни будут осуждать, другие – боготворить. Число 1937 для нас все еще роковое, что ли.

– У меня был разговор с одним человеком, который сказал, что сейчас вообще нельзя снимать об этом времени, и об этом годе, потому что должна быть атмосфера тотального страха. Он когда-то познакомился с воспоминаниями москвичей, для которых 1937 год был именно таким. И он теперь видит этот год через призму тех московских воспоминаний и не воспринимает иначе. Вот, он мне сказал, что если в фильме нет такой атмосферы страха, то это все неправда и так не должно быть. Но я читала другие воспоминания, общалась со стариками, жившими в деревнях и в маленьких городках в то время, и у них совершенно другое отношение к 1930-м. Не говоря о том, что и в рассказе Паустовского тоже нет страха, есть абсолютно благостное описание Русского Севера 1930-х годов, а ведь я следую за автором, за созданной им атмосферой. Вообще, вдали от столиц и больших городов было совсем другое восприятие эпохи. До жителей глухих деревень многое не доходило, они читать-то не умели, не знали этого всего. Вот взять деревню в Карелии, в которой мы снимали, – там люди в 1930-х годах просто жили, трудились, рожали детей. Трудно было потому, что скот угоняли, нескольких мужчин без объяснений забрали в город (и, видимо, расстреляли) как-то раз. То есть горе было, но страха не было. Поэтому тот 1937, о котором все любят говорить – шаблонный, чёрно-белый – у меня отсутствует. Мне хотелось показать людей с их разными проявлениями. Показать, что жизнь шла в разное время, и что нет в нашем мире ни абсолютно черного, ни абсолютно белого. Конечно, это легче было сделать на примере далекого северного села, не на примере Москвы и Петербурга, где, действительно, были постоянные репрессии.

Песня – одна из главных героинь фильма

– Написать этот рассказ для Паустовского было поступком?

– В этом была определённая смелость. Взять хотя бы строчки песни, что звучат в рассказе (мы, кстати, эту песню не нашли, но нашли очень похожую), – это слова о горе, о слезах. И вот, есть в рассказе эта песня, которая перекликается и с Пушкиным, и с жандармами, и с доносами, и все это издается в 1937-м году. Пусть все это подается очень осторожным пунктиром, но тем не менее.

– А что известно об истории создания «Колотого сахара»? Я к тому, что, может быть, это просто случай из жизни, и не было у писателя цели на что-то намекать…

– Когда я стала заниматься «Колотым сахаром», то более-менее поняла, как все это возникало. Паустовский начал писать этот рассказ в 1935-м году в Петрозаводске. Однажды его познакомили со сказительницей былин из Заонежья. Константин Георгиевич писал о ней в письмах, что она говорит на чудесном древнем языке, а былины называет «досюльными» (то есть старинными) песнями. У меня есть выписки из всех его опубликованных писем, воспоминаний. Он сообщал о том, что та старушка, с которой его познакомили, училась у самого сказителя Рябинина, а её песни «рождались из северной ночи и северной женской тоски». То есть к теме он начал подходить в 1935-году, но видимо, что-то у него не сложилось, чего-то не хватало, и рассказ так и не был опубликован. Позднее, в 1937-м году, он писал, что работает над темой смерти Пушкина (как раз была годовщина) и что ему почти физически невозможно читать воспоминания о смерти Пушкина: настолько тяжело он это переживал. И вот тут-то у писателя всё сложилось: и Пушкин, и северные впечатления. В первый раз рассказ опубликовали в том же 1937-м году в «Правде» под названием «Гостинец». А в 1939-м году он вошёл в собрание сочинений уже под названием «Колотый сахар» и там был датирован 1938-м годом.

– Ты уже упоминала про песню. И, судя по названию фильма «Старая песня», – это для тебя важная атмосферная деталь? Или у песни есть определенная роль, как у «Нежности» в фильме Татьяны Лиозновой «Три тополя на Плющихе»?

– Песня становится своего рода героиней: она звучит в трёх вариантах, из уст разных персонажей, в разных ситуациях. Но раскрывается она только в самом конце. До этого, когда звучат только отдельные строчки и куплеты, нельзя понять весь ее смысл: в чем там драматизм. И только в финале, когда песня поётся хором, становится понятно, о чем эта песня и как она перекликается со всем, что происходит в фильме.

– Я уже сказал про Лиознову. Но на самом деле, судя по тизеру и тем фото, что ты выкладывала на своих страницах, фильм сделан в традициях советского кино. И те же актеры, у них есть глаза. Они не пустые. Ты специально так подбирала?

– Конечно, специально. Мне важна была подлинность, чтобы это перекликалось и с атмосферой рассказа, и с людьми того времени, потому что я пересмотрела очень много фотографий 1920–30-х годов, чтобы вникнуть в эти лица, и потом, на кастинге, смотрела, чтобы не было каких-то «современных» лоснящихся лиц, пустых глаз, чего-то такого. Также, конечно, я смотрела на типаж и на актёрские и певческие способности (если это была роль, где надо было петь). Большинство актёров у меня местные, из Карелии, только двое – из Москвы.

«Хорошие люди в одном месте собираются редко»

– Ты искала деньги на фильм в Интернете. Когда ты только думала о том, чтобы обратиться к аудитории, ты рассчитывала, что тема с Паустовским будет поддержана, или ты была готова к тому, что люди не поймут твои идеи?

– У нас довольно много людей, у которых есть потребность в экранизациях классики. В кинотеатрах и на телевидении сейчас преобладают развлекательные, часто поверхностные произведения, но ведь душа человеческая просит и каких-то серьёзных, глубоких вещей.

Сейчас преобладают развлекательные произведения, но душа человеческая просит серьёзных, глубоких вещей

У меня много знакомых, которые вообще не смотрят фильмы, которые сейчас выходят, а смотрят и пересматривают отечественные и зарубежные картины ХХ века – ради тех смыслов и ценностей, которые в них заложены. Поэтому я знала, что есть люди с потребностью увидеть что-то серьёзное, что-то основанное на русской классике, и обращалась к этой аудитории.

– Когда премьера?

– Скорее всего, осенью. Сейчас я буду подавать заявки на фестивали, ведь первая премьера должна быть на фестивале – но куда и когда я пройду, я не знаю. А так, конечно, будут показы в разных аудиториях, библиотеках, музеях, клубах, кинозалах. Предложения ко мне уже поступают. И я всегда к ним открыта.

– Чтобы не заканчивать разговор так формально, я задам вопрос, который возник еще в середине интервью. В 2021-м году трудно оставаться человеком?

– К сожалению, общество ушло от христианских ценностей. Даже общество 1930-х годов было к ним ближе, хотя тогда и ломали все, но все-таки было очень много людей – представителей старого мира. К тому же советские нормы морали не всегда противоречили христианским нормам. Я говорю не об отношении к Церкви, а о каких-то общехристианских вещах, базовых нравственных ценностях. Понятие, что хорошо, а что плохо, было выражено более явно. Сейчас границы стёрты, и если не напоминать себе каждый день, как нужно жить, то очень легко куда-то съехать. Главное, что общество никак эти границы не напоминает, оно живёт какими-то другими вещами. Хотя, безусловно, есть и светлые люди. Недавно я ездила на фестиваль «Свет миру» и там испытала большую радость от встреч с создателями некоторых представленных фильмов, от того, на какие поступки они способны. И для них это естественно, норма жизни. Но, к сожалению, в одном месте такие люди собираются редко.