«И золотые Ангелы пели...»

Октябрь 2011 года. Дождливый вечер. Я еду в больницу к человеку, знающему о том, что он умирает...

Порывы ветра бросают в трамвайное окно потоки воды, в запотевших стёклах мелькают размытые огни уличных фонарей и чёрными кляксами пляшут деревья, но это не отвлекает меня от вопроса: о чём же буду сейчас говорить со смертельно больным человеком?!

Вот уже несколько лет, как мы знакомы с Еленой Вячеславовной Селиверстовой. Мобильный телефон трансформировал наше сугубо деловое общение в «дружбу по телефону». Нам удобно так: не приходится выкраивать время на долгое передвижение в городском транспорте, достаточно набрать знакомый номер – и мы уже сидим рядом. Елена Вячеславовна старше меня на 16 лет. Её духовная глубина, доброта и весьма строгий ум притянули меня к ней мгновенно. Она удивительно искренний человек – для меня это очень важно! Елена Вячеславовна и не может быть другой – православные мать и отец воспитали её сердце. Поражает невероятная работоспособность этой улыбчивой женщины: заботливая жена и помощница настоятеля Казанской церкви о. Вячеслава, любящая мать пятерых детей, заведующая канцелярией Митрополита Корнилия и литературный редактор газеты «Мир Православия» – такая нагрузка возможна лишь для тех, кто умеет жертвовать собой во имя любви к ближнему.

Все наши долгие телефонные рассуждения о мировой классике и этимологии русских слов неизменно начинаются с шутливого восклицания: «Это я – духовной жаждою томимая!» И радостное приветствие звучит неким паролем нашего «духовного братства».

Радостное приветствие звучит неким паролем нашего «духовного братства»

Однажды Елена Вячеславовна, вспоминая какой-то исторический эпизод, связанный с княгиней Ольгой, вдруг остановила повествование и, улыбаясь, сказала: «Оленька, называйте меня просто по имени». И в этом было что-то очень родное, сестринское. Увидев моё замешательство, добавила: «Между нами давным-давно, ещё с Киевской Руси, сложилась духовная связь – Ольга в Крещении Елена, что уж там…». Мы одновременно рассмеялись.

Трамвай катится вниз по виадуку. Сейчас появится «Магдалена» – специализированная больница, ставшая для многих обречённых тем замкнутым пространством, в котором нестерпимая боль учит заново понимать и ценить жизнь.

Господи, чем же определяется быстротекущее время – часами с кукушкой, оповещающей, что прошёл ещё один час земной жизни, или событиями, которые этот самый час вместил в себя? Для чего нам дана жизнь? Чтобы мы успели подготовиться к смерти? Первые христиане встречали весть о смерти близкого человека радостно, воспринимая её как конец земных мучений. Мы же, оплакивая горькую потерю, – скорбим. И скорбь эта больше о себе, ибо понимаем, что остались без чьей-то поддержки, любви и заботы. Эгоистично скорбим…

Дождь на какое-то мгновение затих. Выхожу из трамвая и смотрю в небо – оно разрезано светлой проседью. Может, эта полоска света является подсказкой свыше? Но – какой?! Нельзя допускать уныния?..

С трудом открываю массивную дверь больницы, которая с грохотом захлопывается за моей спиной.

Поднимаюсь в лифте на четвёртый этаж. Господи, помоги мне найти нужные слова, чтобы ими не ранить. О чём сейчас может думать Елена Вячеславовна? Ведь мысли человека, неумолимо приближающегося к смерти, ведут себя по-разному: они то враждуют друг с другом, вступая в «междоусобные войны», то снова объединяются, заставляя поверить в победный исход сражения.

Останавливаюсь перед дверью палаты и, задержав дыхание, приоткрываю её. В глаза бьёт поток электрического света, среди которого – Елена Вячеславовна! Как же я рада видеть вас! Очень рада! С моих губ неожиданно срывается знакомое восклицание: «Духовной жаждою томима я!» И больничную комнату мгновенно наполняет рассыпчатый смех. «Мой первый друг// мой друг бесценный//И я судьбу благословил...», – несётся мне навстречу пушкинская строка. «Давай ронять слова//Как сад — янтарь и цедру,//Рассеянно и щедро...» – вихрем выбрасывает из глубин моей памяти Пастернака. Мы радостно обнимаемся.

Вы не показываете своих тяжких страданий, а я, глядя на вас, улыбающуюся, не смею смутить ваш радостный настрой расспросами о болезни. Оглядываюсь по сторонам. Больничные стены напоминают чистые альбомные листы, на которых хочется фломастерами нарисовать яркие узоры и цветы. На тумбочке – Евангелие, Распятие и молитвослов.

Вы, сильно исхудавшая, в голубеньком цветастом платочке и серой, очень широкой казённой рубашке, ласково смотрите на меня... Я отзываюсь на этот взгляд искренней радостью, не желая думать о безысходном, хотя душная навязчивая мысль о смерти пытается и сейчас остановить мой взгляд на вашем измученном теле, в котором живёт смертельная болезнь, заставшая вас врасплох. Впрочем, болезнь эта всегда коварна – её нападения никто и никогда не ждёт! И уж совсем не случайно носит она название «рак»: тихо подползая, неожиданно хватает свою жертву крепкими клешнями...

Поправив очки, вы оглядываетесь на окно, которое сейчас, совсем не нарушая закона физики, превратилось в тусклое зеркало и отражает комнату.

– Надо же, – вздыхаете вы, – смотрю в окно и ничего не вижу, кроме себя, а так хочется видеть небо! А ведь пристально вглядываться в небо, Оленька, я начала тогда, когда оказалась на больничной койке – Господь дал время без суеты подумать о вечности. Даже странно: мы всю свою жизнь торопимся куда-то, суетимся, бежим... А потом, когда приходится остановиться в беге, удивляемся: куда же так бежали? Зачем? Все лучшие силы брошены были на этот бег! А самое главное – пробежали мимо чего-то очень важного...

Глаза ваши чуть заметно грустнеют, но через минуту вновь вспыхивают неподдельной радостью:

– А знаешь, я такая фантазёрка! Ооо! Когда смотрю на небо через это самое окно, то представляю себя на розовом облаке: сижу, ножки свесила и радуюсь всему, а кругом – ангелы золотые поют... Как же это красиво!
– Золотые ангелы?! – переспрашиваю я.
– Да! Золотые! Они мне такими приснились! Белые ангелы с золотыми крыльями!

И Небо открывается для меня заново – с розовыми облаками и золотыми поющими ангелами!

Я вижу, как кротко, с тихой радостью вы готовитесь к встрече с Богом. Без ропота и сомнения несёте свой крест! «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю» (Мф. 5, 5) – гласит заповедь Христа! «Кроткий» – значит «укрощённый кем-то» или «укротивший себя»! Глядя на вас, понимаю, что именно православная вера помогает человеку «укротить» в себе животный страх смерти, который до полного отчаяния изводит тех, кто не верит в Спасителя и Его Промысл, не верит в бессмертие души.

Входит медсестра – она принесла вам на ужин творожок. Вы улыбаетесь: «Никогда в жизни не чувствовала себя такой важной. Все ухаживают за мной... Завтрак, обед и ужин – всё в постель несут!» Мы все опять смеёмся. Вместе с медсестрой усаживаем вас на кровать.

– Кстати, несмотря на пасмурное небо, я сегодня всё утро мысленно рисовала солнце и листья деревьев. Разные деревья рисовала! И такие все красивые, – как бы между прочим сообщаете мне вы. – А знаешь, однажды видела деревья, подстриженные в форме каких-то птиц. Я тогда подумала: да, чтобы так постричь деревце, нужно мастерство, но нужно ли такое вмешательство в то, что Сам Творец создал?! И потом – деревьям же больно! Зачем ножницами чикать по живому? Пусть растут! Такая короткая жизнь...

На минуту в комнате становится тихо, а в моих мыслях гулким колоколом продолжают раскачиваться слова – «такая короткая жизнь...».

В комнате становится тихо, а в моих мыслях гулким колоколом продолжают раскачиваться слова – «такая короткая жизнь...»

Мы с вами всё говорим, говорим, говорим… Я запоминаю ваш голос, мысли, слова, которыми вы передаёте светлый мир своей православной души. Тихо касаясь, вы гладите меня прохладными пальцами по запястью руки. Вдруг, остановившись на полуслове, слегка растягивая слова, доверительно шепчете: «Оленька, я скоро буду Дома! Увижу маму… Я это чувствую...». Я киваю головой. Слёзы предательски начинают дрожать в моих глазах. Опускаюсь на колени и, уткнувшись в вашу мягкую ладонь, еле сдерживая себя, чтобы не расплакаться – горько, взахлёб, – шепчу: «Леночка, дорогая...». Я понимаю, что наша встреча – это прощание: доброе, ласковое, без гнетущего страха неизвестности, без жалоб на нелёгкую жизнь... – осознанное прощание, христианское! Правая ваша рука гладит меня по плечу – это вы утешаете меня, а не я – вас! Поднимаю голову... Вы улыбаетесь. Улыбка угадывается скорее в чуть выцветших серо-голубых глазах, чем на сухих губах, которые вы иногда закусываете от нестерпимой боли, пронизывающей всё ваше тело. Я понимаю, что должна сейчас сказать очень важные для вас слова, и я говорю их: «Леночка, родная, я буду молиться о вашей душе».

Почти бесшумно открывается дверь, и две санитарки вталкивают в палату зелёную каталку – подошло время процедур.

Минуту-другую мы молча смотрим с вами друг на друга. Потом – обнимаемся, практически не касаясь – я знаю, что всё ваше тело пропитано болью.

Уже стоя у лифта, слышу, как шуршит колёсами удаляющаяся каталка. Мне кажется, что она никогда не достигнет конца этого бесконечно длинного коридора, сверкающего стерильной чистотой...  

Смерть, превращающая жизнь в бессмыслицу, не для вас, дорогая Елена Вячеславовна! Ужас смерти мучит тех, кто не готов к ней. Вы – готовы! Воскресение после смерти – это та тайна, которая никогда не откроется живущим на земле. Никогда! Но главное – подготовиться к этой Тайне!

Глухой стук захлопнувшейся двери эхом отзывается в бетонном монолитном крыльце. Серое здание больницы, мерно покачивающееся в сетке дождя, и тёмные силуэты людей, бегущие под огромными чёрными зонтами в размытых сумерках, воспринимаются сейчас жутковатой фантасмагорией… Свет остался там – в больничной палате, где нет страха и мятущихся мыслей о смерти. Там осталась светлая женщина с крепкой верой в Бога.

Смотрю в небо… Где-то высоко-высоко, над седыми облаками и суетой нашего мира, сейчас шумят золотые крылья светоносных ангелов…

Через месяц Елену Вячеславовну Селиверстову – дочь Митрополита Таллинского и всея Эстонии Корнилия^[1] – по первому снегу понесут на отпевание в Казанскую церковь, а в небе будут петь золотые ангелы ...