Вася старший и Вася младший,
или История с глупым началом, трагическим продолжением и счастливым концом

Все герои этого рассказа, которым автор дал другие имена, уже ушли из жизни.

Приезд

Давненько не бывал в соседнем райцентре. Раньше, работая журналистом, часто ездил, а с уходом из прессы как-то причин не было. Мне всегда нравился этот небольшой уютный населенный пункт, который за час обойти можно, а в этот приезд погожим деньком ранней осени он показался особенно красивым. Зелень листвы сменило разноцветие: клены в парке красные, березки желтые.

Особенно мне понравился новый храм. Стройный, нарядный. Помнится, в этом райцентре церкви не было

Со времени, когда был здесь последний раз, городок сильно изменился, похорошел. К административным зданиям, магазинам подведены пандусы для инвалидов. На тротуарах, дорожках – новая плитка. Повсюду понастроили какие-то беседки, детские площадки, качели-карусели, скамеечки, понаставили фонари, понасажали молодые деревца. Я думал, только в моем городке идет масштабное благоустройство, а сейчас везде, наверное, этим занимаются. Особенно понравился новый храм. Стройный, нарядный. Помнится, в этом райцентре церкви не было, верующие ездили в храм в небольшое село, километров за пять. В 1990-е под церковь обустроили здание одной из канувших в лету организаций. Друг мой этим занимался по благословению духовного отца. Теперь вот новую церковь возвели рядышком, но пока еще строительство не окончено, службы идут в старой.

Со всеми делами, по которым приезжал, часа за два управился, до пригородного поезда оставалось времени много. И подумалось мне: не сходить ли к родственникам в гости: день будний, но вдруг кто дома из них? Родня – «Томка наша», как мы ее называем, с мужем Василием и сыном, тоже Васей, живет на самой окраине, в рабочем квартале. Не лучшее место для обитания. Полная противоположность нарядному центру. Все промышленные организации здесь сосредоточены: завод ЖБИ, автотранспортное предприятие, железнодорожное депо. Вечно тут дым, копоть, шум, грохот, рев техники.

Двухэтажный допотопной постройки дом. Обшарпанные кирпичные стены, разрисованные граффити снаружи и внутри. Темный подъезд с тусклой лампочкой Ильича. Деревянная древняя скрипучая лестница на второй этаж. Стучусь в обитую дермантином дверь. Тома открывает, всматривается в меня мгновение – и бросается навстречу, обнимает, плачет:

– Братик! Валерочка… Откуда ты? Проходи, проходи. Не разувайся. А у нас ведь горе какое… Проходи на кухню, там все.

На кухне за столом – Вася старший, Томкин муж, Вася младший, сын, со своей подругой жизни. На столе – стаканчики, тарелочки, пепельницы с дымящимися окурками. В крохотной комнатке удушливый табачный дым столбом, терпкий запах корвалола. Мужики неподдельно рады гостю, но мой отказ выпить рюмочку за встречу их нисколько не огорчает, скорее, вызывает облегчение.

Сажусь на стул, хозяйка – напротив. Томка, всхлипывая и шмыгая носом, начинает рассказывать, что у них приключилось – отрывисто, непоследовательно, сбивчиво, непонятно. Отец и сын время от времени дополняют рассказ своими пояснениями. Молодуха скромно молчит, будто она тут совсем не при делах. Понемногу до меня доходит суть. Начудили землячки, суд у них завтра. Гуляют по этому поводу «последний нонешний денечек…»

Томкины мужики

Мужики у Томки непутевые – что муж, что сын. Ростом не обижены, груди колесом, кулаки пудовые. Ума б еще маленько. По характерам отец и сын немного разные. Старший Вася – психованный, взрывной, но отходчивый. В свое время служил в Афгане. Сначала на срочной, потом на сверхсрочную оставался. У него есть орден Красной звезды, медаль «За боевые заслуги». Помню, как давным-давно знойным летом герой приезжал в отпуск по ранению. Носился на коне без седла галопом по деревне, с правой рукой в гипсе на перевязи, держа уздечку одной левой. Вечерами приходил в клуб – здоровенный, кудрявый, дерзкий. Все девчата от него были без ума, но выбрал Василий нашу Томку. Она тогда только окончила училище, устроилась на работу в колхоз счетоводом. Девушка видная. Роман у них с Васей был бурным, Тома ждала его со службы. Васин контракт закончился, он вернулся в родное село, и молодые поженились. По рождении сына переехали в центральное отделение. Когда Вася младший вырос, отслужил в армии, семья перебралась в соседний райцентр. Виделись мы с тех пор с Тамарой редко.

Младший Васенька – флегматик, хладнокровный, его трудно вывести из себя. Но уж если заведется, остановить невозможно. Он чуть помладше меня, мы росли, играли вместе. Вася – хороший человек, надежный друг, тем не менее со времен юности убедился, что на танцы в соседнее село или на концерт в клуб центрального отделения с ним лучше не ездить: приключения гарантированы.

В 1990-е глава семьи работал на железной дороге, а Томка бизнесом занялась. Куда-то ездила с огромными баулами, на рынке торговала всякими тряпками, игрушками. В то время рэкет процветал повсюду. Настоящих уголовников в маленьких населенных пунктах почти нигде не было, а были люди, которых называли «бандитами». Им большинство торговцев платили дань, но находились и такие, кто не отстегивал ничего. С Васями нашими разбойнички связываться не хотели, и Тома никому не платила.

Василии за справедливость всегда горой, и все их беды оттого, что за правду страдают

Оба Васи – совсем не пьяницы горькие, нормальные адекватные рабочие люди. Можно даже сказать, редко употребляющие. Но как бы помягче сформулировать? Если есть люди, которым пить нельзя совсем, – это вот они. Сколько помню, Вася старший и Вася младший вечно влипают в какие-то истории с глупым началом, трагическим продолжением и счастливым концом. Нельзя сказать, что мужики – какие-то буйные, злые. Наоборот, они веселые, добродушные, щедрые. Рубахи снимут с себя – отдадут. Но как-то так получается, что их порой злодеи некие норовят обидеть, Василии за справедливость всегда горой, и все их беды оттого, что за правду страдают. Как и в этот раз произошло.

Капулетти и Монтекки на новый лад

Васенька младший долго не женился. И сейчас с женщиной, с которой вместе, как сейчас модно говорить, живут в «гражданском» браке. Я бы сказал точнее: в «товарищеском», поскольку «гражданский» брак – это все-таки союз, оформленный в ЗАГСе. Но не будем о терминах спорить, да и никто мое мнение не спрашивал. Живут – и живут. Вместе с Васиными родителями в квартире. «Но тот, кто раньше с нею был», не смирился с тем, что ему дали от ворот поворот. И как-то при встрече, как раз в день рождения Васи младшего, обидел девушку, наговорил грубых слов. Вернулась она домой расстроенная, но сначала ничего не сказала никому, а поздним вечером за столом, когда мужики уже хорошо посидели, – возьми и проговорись!

Мужчины взвились на дыбы, тут же выдвинулись «разбираться», удержать их женщины, естественно, не смогли. Пришли к двухэтажке неприятеля, стучали в дверь квартиры. Так как хозяева не открывали, выломали дверь, ворвались, с матерью обидчика поругались. Сам он спрятался в шкафу, а отец его покинул помещение через окно, благо квартира на первом этаже. Не обнаружив в жилище виновника своих моральных страданий, посетители с чувством исполненного долга удалились. Однако ушли недалеко: их нагнала полицейская машина. Трое полицейских безуспешно пытались силой втиснуть преступников в автомобиль, потом долго уговаривали. Уговорили, наконец.

Пострадавшие подали заявление. Со слов Васи старшего, поначалу думалось, что история выеденного яйца не стоит: «хулиганка», часть первая. Могло без суда все обойтись, а наказание ограничиться штрафом в случае примирения сторон. Дверь бы починили без проблем. Однако все не так радужно оказалось. Во-первых, заявители наотрез отказались мириться. Поэтому суд будет. Во-вторых, совершены были «хулиганские действия» в общественном месте в ночное время – это уже особо опасное хулиганство какое-то вышло. Тут штрафом вряд ли отделаешься. Плюс мама заварившего кашу сыночка настрочила второе заявление – о том, что ее якобы избили, и справку взяла о малых телесных повреждениях. Это уже «с применением насилия». Плюс сопротивление при задержании, «хулиганка» часть вторая…

Я не юрист, поэтому не смейтесь, если какие-то подробности неправильно излагаю. Но главное, что понял: поскольку на расстрелы у нас мораторий, минимум, что мужикам грозит – пожизненное заключение.

Томка, рассказывая, плачет в три ручья. Вася старший нервничает, психует:

– Если посадят – отсижу, покалечу!

Младший спокоен как удав. На мать ворчит:

– Ну, че орешь? На зоне тоже люди живут.

Томка взрывается рыданиями:

– Глупой! Валер, ну, ты видишь? Совсем глупой…

А можно я пообещаю, что свечку поставлю, если не посадят ребят? Еще обещаю: всей семьей в церковь пойдем на службу, если обойдется все

Как за последнюю соломинку хватаясь, спрашивает:

– Братик, ты в церковь когда попадешь? Мамка моя говорила, от сумы и тюрьмы надо свечку ставить Анастасии Узорешительнице. Ты можешь как-то передать в храм деньги до завтра? А можно я пообещаю, что поставлю, если не посадят ребят? Еще обещаю: всей семьей в церковь пойдем на службу, если обойдется все.

Эх, сестричка, сестричка. Я не батюшка, а церковь – не инстанция по решению проблем. Что ты меня спрашиваешь? Но хочешь не хочешь, а Томку в такой ситуации нельзя бросать, придется завтра снова приезжать – на суд.

Встать, суд идет!

К зданию райсуда мы прибыли заблаговременно, стояли на крылечке. Мужики курили. Я разговаривал с адвокатом – шустрым мужчиной лет сорока, предоставляющим интересы обоих Васенек, радостным прогнозом на исход суда нас не утешившим. У Томки была призрачная надежда: много лет назад она несколько месяцев работала в райсуде машинисткой и теперь тешила себя верой в чудо, что судья ее узнает и как-то проявит снисходительность к подсудимым. Но судья, невысокий седовласый мужчина со строгими чертами лица, прошел мимо нас, ни в кого не всматриваясь, лишь сухо кивнув головой в ответ на наши «здравствуйте». Не узнал…

Потом мы толпились в темном коридоре, ожидая начала суда. Наконец открылись двери, секретарь попросила остаться в коридоре свидетелей, а остальных присутствующих пригласила в зал, где оба Василия уселись на скамье подсудимых рядом с адвокатом, семья потерпевших заняла сидячие места в первом ряду, а мы с Томой – подальше от них.

Строго говоря, слов «Встать, суд идет!» почему-то не прозвучало. При входе судьи в зал секретарь обратилась к присутствующим просто:

– Прошу всех встать!

Подойдя к столу, судья произнес без всякой торжественности в голосе:

– Здравствуйте, прошу садиться. Судебное заседание объявляется открытым. Подлежит рассмотрению уголовное дело по обвинению Звонарева Василия Сергеевича и Звонарева Василия Васильевича в преступлениях, предусмотренных статьей 213, частью первой, статьей 213, частью второй, статьей 115 Уголовного Кодекса Российской федерации, а именно…

Да, все так и есть, как Вася старший говорил. Серьезно как все обернулось… У меня нет задачи описывать процедуру судебного заседания: не компетентен. Расскажу, как мне запомнилось, а вы уж простите, если какие-то моменты, неправильно понял или неточно излагаю.

Судья:

– Прошу секретаря доложить, все ли явились.

Секретарь:

– Уважаемый суд, потерпевшие на месте, все свидетели явились, ожидают в коридоре.

Судья:

– Устанавливаются личности подсудимых. Старший подсудимый, встаньте. Представьтесь.

– Звонарев Василий Сергеевич, ваша честь.

– Василий Сергеевич, мы не в Чикаго находимся. Ко мне прошу обращаться не «ваша честь», а «уважаемый суд». Это понятно?

– Понятно, ваша честь.

– Где и когда родились?

– В 1959 году, село Богданиха.

Оторванные от корней

Я реку жизни вброд перехожу.
Проваливаюсь, дна не нахожу.
И времени стремительный поток
Несет меня, как сорванный листок.

Наших детей мы еще привозили в гости к бабушкам, а внуки уже не знают, что такое деревня

Мы из Богданихи. Этого села сейчас нет. Оно умерло в эпоху перестройки, а нас, земляков, развеяло по свету, разбросало по разным городам и весям. Наших детей мы еще привозили в гости к бабушкам, а внуки уже не знают, что такое деревня.

Хорошая деревня была Богданиха. Жили в ней люди добрые, дружные, работящие. Не знали у нас воровства друг у друга. Бабушки учили малышей с детства: не бери чужое – ручки отсохнут! Замков не было ни у кого. Когда уходили хозяева куда из избы – к двери мотыжку или лопату ставили: значит, хозяев дома нет. С колхоза при этом тащили и везли все, что получалось, при первой возможности: силос, комбикорм, молоко, гвозди. Казенное прибрать к рукам за грех не считалось!

Я был старшим внуком в нашем роду, и меня любили и баловали все – бабушкины братья и сестры, их дети. В деревне детского сада не имелось, и я рос вольной птичкой, катался по селу, как колобок, ходил в гости к бабушкиным братьям, сестрам, их детям. Везде меня привечали, сажали за стол, угощали всякой вкуснятиной. На всю жизнь сохранились в душе благодарность и любовь к этим добрым, простым, дорогим моему сердцу людям.

В пору моего детства и юности народу в Богданихе было много, молодежи полно. А летом еще и приезжали из городов к местным жителям внуки-внучки. Весело было у нас. Вечерами мы с друзьями собирались в клубе или на бревнах у чьего-то дома. Иногда ходили на луг, жгли костры. Звенели гитары, голосили гармошки. Девчата пели хором жалостные песни. «Дождик осенний, лист падал, кружился…» Пели тогда все, что характерно. Не представляю, чтобы в городской квартире за столом собравшиеся гости вместе грянули народную песню. Соседи, наверное, тут же в полицию позвонят. А у нас песни звучали всегда. Пели хором на застольях, свадьбах. Пели, когда ехали на полевые работы в кузове грузовика.

Компьютеров не было, мы играли на улице: в лапту, двенадцать палочек, салки. В футбол очень любили. Ездили командой в соседние села на дружеские матчи, к нам приезжали их команды.

Куда все это делось, куда ушло. Почему?

Никогда не встречал человека сельского по происхождению, который бы не любил малую родину, не болел душой за свою деревню и не тосковал о ней. Много думал, размышлял о причинах, по которым вымирает русская деревня. Конспирологию и идеи о том, что какие-то злодеи специально ее уничтожают, давайте оставим в стороне. Все проще и страшнее.

Первое. Жизнь крестьянская никогда не была легкой. Не имелось и сейчас нет в сельской местности хороших дорог, медицинского обслуживания, инфраструктуры, условий для полноценной учебы детей. Жил богданский народ, можно сказать, не бедно. Зарплатки в колхозе были невелики, но скотины у всех – полные дворы, на огородах сажали овощей с избытком, картошки выращивали столько, что излишки сдавали. С продуктами, конечно, не знали проблем. Другое дело, что вкалывали все жители, от мала до велика, с утра до ночи. Сначала на работе, во вторую смену на своем подворье, огороде. Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше, потому и бежали люди из села. Кто сам не мог – детей старался выпроводить, в городе помочь устроиться.

Второе. Огромную роль в разрушении деревни сыграл прогресс. Когда косили хлеб косами, цепами молотили, коров доили вручную, требовалось много рабочих рук. По мере развития техники их становилось нужно все меньше. Про наше время что и говорить. Те же площади, что раньше, при колхозе, обрабатывали 400 человек, сейчас в частном агрохолдинге обрабатывают 25 работников. В коровнике беспривязного содержания на сотни голов сегодня все делается автоматически, хватает двух операторов машинного доения и пары механизаторов. Нет в деревне работы для большого количества народа. Не построишь заводик в каждом селе, чтобы население занять.

Кто-то из рассказывающих сказки про всеобщее счастье при СССР может объяснить, почему новую жизнь надо было начинать с истребления веры?

Третье. Очевидно, была и духовная причина. Мне видится так. С разрушения храмов началось вырождение деревень. «Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии» (Пс. 126: 1). При всех плюсах социализма, основой советской власти было безбожие. И не просто неверие, а агрессивное, яростное уничтожение религии, в первую очередь Православия. Мне немало довелось поездить по стране. За редким исключением, практически в каждом селе видел развалины церквей. Кто-то из рассказывающих сказки про всеобщее счастье при СССР может объяснить, почему новую жизнь надо было начинать с истребления веры? Я помню рассказы моей бабушки, разговоры со старыми людьми, бывшими свидетелями того, как все происходило. Храмы взрывали, ломали, обустраивали в них МТС и молокозаводы, а то и клубы. Кресты сбрасывали с куполов, рубили топорами, иконы жгли на кострах, священников арестовывали, верующих травили, преследовали, сажали. В любой деревне старожилы помнят и то, как страшно кончали те, кто разорял храмы. Не буду пересказывать, сами поинтересуйтесь. В нашей Покровской церкви устроили когда-то кинотеатр. В цоколе имелись больших размеров отдушины, через которые мой папа мальчишкой с друзьями тайком пробирались в зал и смотрели бесплатно фильмы «Чапаев», «Веселые ребята». Одно время в бывшем храме располагался амбар с зерном, по закрытии которого здание разломали, бревна, кирпичи увезли.

Многие наивно полагают, что не приди к рулю Горбачев и Ельцин, все б у нас было прекрасно. Как будто неважно, что жили без Бога, без Церкви, «зато стабильность была», пионерские лагеря бесплатные и прочие прелести. Неверующие вправе считать что угодно. Меня удивляет, как православные могут верить, что на богоборческом фундаменте можно построить рай на земле? Да, не все жители храмы ломали, не все это одобряли. Поэтому по инерции деревня еще жила, как-то развивалась. Терпел какое-то время Господь, ждал от жителей покаяния, но не дождался. Отошла от сел благодать, и стали они потихоньку умирать.

Пока не имелось у крестьян паспортов, уехать из села было проблемой. Директор мог «не отпустить», например. Если такое положение – не крепостное право, то в чем отличие? Когда паспорта дали, народ из сел ломанулся косяком. Из рая на земле б не бежали. Сколько помню, никто в деревню к нам не приехал, только разъезжались. Дома пустели, огороды зарастали бурьяном. С наступлением перестройки процесс принял лавинообразный, необратимый характер.

Томкина мама, баба Зоя, была очень верующей. Вера «народная», однако, являлась оторванной от полноценной церковной традиции. Только по великим праздникам баба Зоя ездила далеко-далеко в работающий храм. У нее имелась тетрадка, в которой были записаны вперемежку молитвы, каноны, духовные песни. Она заведовала организацией похорон на селе, пением заупокойного канона, занавешиванием зеркал и прочими обрядами. По дороге на кладбище похоронная процессия останавливалась по обычаю «у церкви», даже тогда, когда от церкви не осталось и следов.

Покров был нашим престольным праздником. В этот день старались приехать к родителям дети, привезти внуков, посидеть вместе за столом. Бабушка моя всегда очень ждала Покров, говорила загодя: «Скоро Покров нашей Богданской церкви». Мы, внуки, не понимали, что это значит, думали, это день, когда у нашей церкви покрыли крышу.

Томка от мамы религиозность не переняла. Васи оба от Церкви, веры не ближе, чем от луны. Все мы росли, понятия не имея о христианстве, Православии. Верующих старушек считали малость чокнутыми, отсталыми. Первые сведения о религии я почерпнул из атеистических книг – Ярославского, Таксиля. Со временем с удивлением понял, что кроме цитат из Писания в этой макулатуре ничего хорошего нет. Некому было нас учить. Вот и выросли такими, какие есть.

Что действительно в деревенском укладе было замечательным – это отношения людей

Что действительно в деревенском укладе было замечательным – это отношения людей. Горожане по большому счету чужие друг другу. Иные из нас годами живут в городе, а своими себя не чувствуют. В деревне все люди – как одна большая семья. Чужих нет. Даже сейчас, живя в разных городах и весях, мы все обо всех помним, знаем, встречаясь случайно, бежим друг другу навстречу, не можем наговориться. Вот Томка и ее мужики – они для меня больше, чем родня: земляки! Правы они или нет, я все равно на их стороне, им сочувствую, за них переживаю.

Суд по делу, а дело по форме

За всю свою жизнь я на суде был до этого всего пару раз, причем много-много лет назад. Передачи типа «Суд идет», «Федеральный судья» не смотрю. Поэтому ничего не знаю о работе системы правосудия, какие-то детали мог запомнить или понять неправильно. Вспоминается не цельный ход процесса, а отдельные отрывки. Помню какое-то острое ощущение нереальности и вместе с тем сугубой неумолимости происходящего.

Прокурор, еще молодой достаточно человек, описывает деяния подсудимых какими-то неестественными казенными словами. Не «выпили мужики, пришли, дверь сломали», а «после распития спиртных напитков… на почве неприязненных отношений… прибыли к зданию потерпевших… совершили взлом двери…нанесли побои хозяйке квартиры… оказали сопротивление при задержании…»

У Васи старшего лопается терпение:

– Да пальцем мы ее не трогали!

Вася младший добавляет:

– Не оказывали мы никакого сопротивления полиции, спросите у полицейских.

Судья:

– Спрошу, не сомневайтесь. Без моего разрешения прошу не высказываться. Василий Васильевич, встаньте. Согласно показаниям потерпевшей, вы выбили закрытую дверь и первый вошли в квартиру. Как это происходило?

– Ну, я это… Толкнул дверь – она и распахнулась. Хозяйку дверью треснуло, она отлетела.

– Покажите, как вы толкнули дверь.

– Вот так.

Васенька застенчиво протягивает вперед богатырскую ладонь – бережно, как бывший пьяница с плаката, отодвигающий предложенную рюмку (спасибо, ребята, но я завязал).

***

Судья обращается к потерпевшей:

– Как вас избивали подсудимые, сколько времени примерно избиение продолжалось?

– Минут двадцать они меня били, руками и ногами. А может, тридцать. У меня справка есть о нанесении побоев.

– Да, она передо мной. Тут написано, что у вас ссадина на мизинце левой руки и кровоподтек на правом плече. Скажите: два таких здоровяка избивали хрупкую женщину руками и ногами полчаса. Не слишком ли вы легко отделались?

– Вы что мне не верите, что ли?

Она рывком оголяет плечо:

– Вот кровоподтек!

Адвокат:

– Уважаемый суд, позвольте задать вопросы потерпевшей. Гражданка, вы хотите сказать, что синяк у вас за два месяца не прошел? И почему демонстрируете левое плечо, ведь в справке ясно написано: кровоподтек – на правом?

Потерпевшая взрывается:

– А, вы все тут заодно. Я управу найду на всех!

Судья:

– Будьте добры, прекратите кричать, пожалуйста.

Негромко говорит, но женщина мгновенно замолкает. Какая же власть у этого невысокого пожилого человека!

***

Судья расспрашивает сына потерпевшей:

«Каким образом вы могли видеть, что происходило в квартире, если сидели в шкафу?» – «Я – да…. Сидел. Не видел. Но я слышал все!»

– Каким образом вы могли видеть, что происходило в квартире, если сидели в шкафу?

– Я – да…. Сидел. Не видел. Но я слышал все!

Адвокат Васеньки задает вопрос:

– Вы прятались в шкафу, когда вашу мать якобы избивали. Это нормальное поведение для мужчины, как сами считаете?

Потерпевшая:

– Протестую! Это к делу не относится!!!

Судья:

– Позвольте мне решать, что относится к делу, что нет. Если не прекратите выкрики, я вас удалю из зала, и заседание суда продолжится без вашего присутствия.

Да ежу понятно, что никто хозяйку не бил. Ее дверью распахнувшейся задело. Если уж мне это ясно, судье-то тем более?

***

Судья задает вопросы лейтенанту полиции, возглавлявшему патруль, производивший задержание:

– В чем заключалось сопротивление обвиняемых при задержании? Какие-то насильственные действия они совершали в отношении представителей власти?

– Да нет, они сами никого не трогали. Мы их пытались в машину усадить, толкали, но их с места сдвинуть невозможно было. Еле уговорили проехать в отделение.

Невольно улыбаюсь, представив ситуацию. Если человека пихают, а он упирается, можно ли это назвать сопротивлением? Это уж как судья решит. Я как-то успел проникнуться к нему доверием. У меня создалось впечатление, что только судья реально заинтересован в том, чтобы во всем досконально разобраться – больше обвинителя, больше адвоката.

Допрос свидетелей окончен. Стороны приступают к судебным прениям. Прокурор, как будто не слышал никаких показаний, произносит обвинительное заключение в том же духе: «На почве неприязненных отношений… Злостное хулиганство… Нанесли побои… Сопротивление при задержании… Учитывая общественную опасность… Обвинение просит назначить обвиняемому Звонареву Василию Сергеевичу наказание в виде лишения свободы сроком на 3 года и Звонареву Василию Васильевичу наказание в виде лишения свободы сроком на 3 года с отбыванием наказания в колонии общего режима…»

Адвокат напирает на то, что избиения не было, имеет место оговор на почве мести, сопротивление при задержании не подтверждается, и просит назначить подопечным наказания, не связанные с лишением свободы.

От последнего слова подсудимые не отказываются, но не знают, что говорить. Просят прощения, однако не у потерпевших, а у судьи…

Суд удаляется на вынесение приговора.

На свободу с чистой совестью

Именем Российской Федерации провозглашается приговор. Опять же, не улыбайтесь, если не так что говорю. Подсудимого Звонарева Василия Сергеевича признать виновным в преступлении, предусмотренном частью первой статьи 213. В преступлении, предусмотренном частью второй статьи 213, оправдать, в преступлении, предусмотренном статьей 115, оправдать в связи с отсутствием состава преступления… Назначить наказание в виде лишения свободы сроком на 2 года… С испытательным сроком также на два года. Ровно к тому же приговорен и Васенька младший. Не совсем пока понимаю: это что – условное наказание так называется? Судя по счастливым лицам подсудимых, так оно и есть!

В коридоре ждем секретаря, Томка хочет переспросить что-то, чего недопоняла. Судья, уже в плаще и шляпе, вышел из какой-то другой двери, проследовал к выходу. Остановился на секунду, повернулся к Томе:

– Тамара, не твоих архаровцев – тебя пожалел. Еще раз что-нибудь отмочат – получат на полную катушку, так и знай.

Узнал он Томку, оказывается, только виду не подал.

Из темного коридора выскакиваем на залитую солнцем просторную улицу. На душе легко и радостно: обошлось, не посадили. На этот раз…

Старший Вася говорит мне весело:

– Валерка, никуда не поедешь сегодня, у нас ночуешь. Сейчас мы Томку за полторашкой пошлем. Обмоем везенье, что так все хорошо окончилось. Да и нервы подлечить надо.

Никто ничего не понял, выводов не сделал. Ни в какую церковь, конечно, никто не пойдет. Отпала нужда

Во мне все вспыхивает от злости. Опять полторашки. Никто ничего не понял, выводов не сделал. Ох, не завидую я потерпевшему. Как говорится, продолжение следует, вопрос только во времени. Ни в какую церковь, конечно, никто не пойдет. Отпала нужда.

Говорю:

– Нет, братва, мне надо обязательно быть дома вечером. Пойду на трассу, на попутке уеду.

***

Эх, родня моя бедовая, родня!
До чего же ты чудная у меня…