«Наливайкова вера» и закат Речи Посполитой

Люблинская уния. Художник: Ян Матейко

После слияния двух государств — Литвы и Польши — во время Люблинской унии 1569 года Речь Посполитая стала крупнейшим государственным европейским образованием, превосходящем даже Московскую Русь до знаменитых походов Иоанна Васильевича Грозного.

Восточная граница Речи Посполитой проходила... под городом Тулой. Говоря другими словами, от польских пограничных засек до стольного града Москвы насчитывалось всего 200 верст.

К этому времени в Европе Папы Римские словно очнулись от сна, когда под ногами их начала гореть земля, и Папа Павел III в 1545-м году собрал церковный Собор в городе Триденте, который продолжался с перерывами почти 20 лет, до 1563 года, и закрылся в понтификат Пия IV. Этот Собор стал одним из важнейших Соборов в истории Католической церкви — он и считается отправной точкой Контрреформации. На нем были выработаны тактика и стратегия противостояния и борьбы с протестантами. В эти жернова попали заодно и православные, живущие в Речи Посполитой. Европа же довольно давно сотрясалась от локальных религиозных конфликтов католиков с протестантами, и хотя до настоящего обострения дело еще не дошло, и до знаменитой Варфоломеевской ночи в Париже оставалось 3 года, а до Тридцатилетней войны — и того больше, Речь Посполитая являла собой на удивление мирное зрелище в том религиозном пожаре, в который проваливались одно за другим соседние государства: на ее землях благополучно сосуществовали не две, как на Западе, а целых 3 христианские ветви: католики, протестанты и православные, не считая иудеев и магометан. Современники, свидетели бесконечных распрей и религиозных войн в «цивилизованном мире», когда даже в извечно нейтральной Швейцарии за различия вероисповедания могли запросто перерезать горло или же посадить на кол, с завистью и почтением называли Речь Посполитую «державой без вогнищ». Но при всем этом благополучии в Великом княжестве Литовском, конечно же, происходили некие подспудные процессы. Как же без этого? К здешним вольностям и религиозным свободам, спасаясь от преследований, бежали из Австрии «Чешские братья», из Испании и немецких княжеств — гонимые антисемитизмом сефарды и ашкенази. Последние, правда, не занимались прозелитизмом, чего не скажешь о протестантах, которые отнюдь не сидели сложа руки, чем и доныне весьма отличаются: новообретенную и выстраданную истину о том, какой же должна быть «настоящая» Церковь, отрешившаяся от условностей тысячелетних обрядов, заковавших настоящую, по их мнению, веру в непроницаемую броню, эти новые граждане Речи Посполитой и Великого княжества Литовского отчаянно проповедовали во всех городах и селениях своей новой родины. Миссия, можно сказать, имела успех: к последней четверти XVI века в лютеранство перешло более 40 процентов великопольских парафий. Не много отставали и другие земли Речи Посполитой: в Малой Польше и Галичине большей популярностью, чем лютеранство, пользовался кальвинизм, и к концу XVI столетия, к первым казацким восстаниям, в Малопольше и Русском воеводстве действовало от 206 до 297 кальвинистских обществ.

В Малопольше и Русском воеводстве действовало от 206 до 297 кальвинистских обществ

Все эти свободы — равноправие католиков, православных и протестантов — гарантировались государственным привилеем от 7 июня 1563 года, а в 1573-м году Варшавская конфедерация провозгласила вообще повсеместную свободу вероисповедания, закрепив за Речью Посполитой статус самой веротерпимой страны в Европе. Но понятное дело, что государство не могло существовать в вакууме и в некоей изоляции, да и протестанты, спасающие здесь жизни от погромов и войн в родных пределах, без устали «открывали глаза» и «проповедовали истину» как природным полякам с литвинами, так и русским.

Но не все остались довольны свободой. Ситуация постепенно усугублялась и становилась прямо-таки угрожающей — еще и тем, что с течением времени в протестантство переходили можновладные магнаты и латифундисты, особенно же в Литве. Так, князь-канцлер Николай Радзивилл Черный вместе со своим двоюродным братом Николаем Рыжим одним из первых среди магнатов порвал связи как с католичеством, так и с Православием. Поначалу он интересовался лютеранством, затем вступил в переписку с самим Кальвином. В 1557-м году основал в Вильне первую на литовских и белорусских землях протестантскую церковь, а еще через 3 года отдал кальвинистам все наличествующие храмы в своих обширных имениях, от Несвижа до Шидловца. Надо ли говорить, что за сиятельными верховными правителями и братьями Радзивиллами последовала вся литовская шляхта?.. Природный полякам католицизм начал игнорироваться, подвергаться насмешкам и даже значительным, как в случае с братьями Радзивиллами, притеснениям. К слову, по примеру «Чешских братьев» Радзивиллы и их сторонники стали именоваться «Польскими братьями». Подобными им были и «Литовские братья». По сути своей эти протестантские толки были антитринитарными, т. е. отрицающими догмат Троицы и Божественность Христа, т.е. почти что арианами. Только через сто лет, в 1658-м году, по решению Сейма Речи Посполитой все ариане были изгнаны из Польши долой.

Якоб Трошель. Портрет короля Польши Сигизмунда III Вазы, 1610-е годы. Королевский замок в Варшаве К этому времени, в 1587-м году, на польский престол взошел король Сигизмунд III Ваза, ревностный католик и воспитанник иезуитов. Они и повлияли на решение короля всеми доступными способами укреплять попираемое в Речи Посполитой католичество и устроить крестовый поход против всех, исповедующих Господа не так, как предписано догматами Тридентского Собора. Это стало делом всей жизни Сигизмунда III-го Вазы.

В результате неустанной работы иезуитов и решительных действий короля все благие обещания и упования государственных привилеев о свободе вероисповедания 1563–73 годов были нарушены, а затем и вовсе уничтожены. Протестанствующих магнатов и значительных государственных деятелей вроде Радзивиллов тихо и осторожно отстранили от власти. «Один народ — одна вера» — этим лозунгом и обуславливались все последующие события. Короля иезуиты вполне убедили, что для того, чтобы нация стала единой, чтобы естественным образом были преодолены национальные различия между поляками, литвинами и русскими, следует начинать с унификации вероисповедания.

Главное внимание отцы-иезуиты уделяли детям, воспитывая из них верных солдат Рима, светлое будущее католичества. Исполнялись буквально слова Христа о том, что «никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия» (Лк. 9, 62). Старики и люди среднего возраста попросту списывались со счетов, становились неактуальным прошлым, невзирая на былые заслуги и воинские подвиги по расширению польско-литовских владений во все стороны света. Эту тактику переняли от иезуитов и последующие тоталитарные режимы, делавшие ставку исключительно на молодежь: пионеры и комсомольцы 1920-х годов в СССР, «революционные учащиеся» — хунвейбины времен «культурной революции» в коммунистическом Китае, «студенты» времен Исламской революции при аятолле Хомейни, те же «студенты и учащиеся медресе» «Талибана» в Афганистане после падения просоветского режима Наджибуллы, которые и спустя 30–40 лет все еще, по всей видимости, числятся «студентами и учащимися медресе» и делают то, чему научены своими духовными лидерами... Но использование целого государства в целях достижения того, что было угодно римским первосвященникам, принадлежит, думаю, все-таки Обществу Иисуса (Societas Jesu).

Речь Посполитая в 1635 году

Тактика и стратегия здесь были довольно простыми: иезуитские школы, коллегиумы и университеты давали блестящее, завидное образование, и любой здравомыслящий отец желал своим сыновьям блага и просвещения. Главным условием для зачисления в учебное заведение была принадлежность к католичеству — всего-навсего, вроде бы неважная и несущественная мелочь. Но таково современное рассуждение, ошибочное и неверное. В противном случае ни о каких религиозных войнах XVI–XVII-го столетий не могло бы и речи идти. Таким образом, для того, чтобы литовский или русский отрок попал в огранку приличной школы, следовало отречься от лютеранства, кальвинизма или же от Православия, — и все сразу становилось доступным: тут уж иезуиты мягко стелили. Эта практика применялась Обществом Иисуса на протяжении веков.

Соседние государства тоже не давали расслабиться королю Сигизмунду, ведь и они являлись «врагами Веры Христовой» — православное Московское царство и протестантская Швеция, в совокупности с собственными протестантами в Литве и православным народом Юго-Западной Руси (по исторической терминологии XVI столетия), — все это представляло для него и Общества Иисуса обширное поле деятельности — непримиримая война с ними составили основу как внешней, так и внутренней политики Сигизмунда.

Но все же я рассказываю обо все этом только для того, чтобы хотя бы пунктирно обозначить фон, на котором происходили последующие роковые события — неотвратимые и несчастливые, какими видятся они в исторической перспективе, приведшие самое крупное, богатое и обширное государство, былую «державу без вогнищ», с восточной границей под Тулой и западной — под герцогством Бранденбург, владевшим даже территориями бывшего некогда могучего Ливонского ордена — герцогством Пруссия, к политическому краху, невосполнимой утрате огромного фрагмента православных земель, с последующими судорожными попытками во что бы то ни стало эти земли вернуть, а затем и полным исчезновением с политической карты тогдашней Европы на 123 года — считай, навсегда. Великая, славная и блистательная Речь Посполитая, неукротимый «Белый орел», грозный противник других тогдашних воинственных «орлов» — золотого двуглавого Византийско-Московского и черного орла с заостренными тевтонскими крыльями, тоже о двух головах, Империи Габсбургов, или Священной Римской Империи, — спустя два века после победного шествия Сигизмунда III в компании Общества Иисуса и кровавой бани, устроенной народам, ее населявшим, погрузилась в бездну исторического небытия, будто бы и не было ничего.

Военное, моральное, административное давление, подкуп православных иерархов, дискриминация православной шляхты, невозможность сделать государственную карьеру, даже самую незначительную, если ты не католик, самовластие, небывалые до того насилия над подданными, оскорбления, унижения и убийства православного духовенства в Южной Руси, разгром и уничтожение лютеранского и чешского Соборов в Познани, разрушение иноверческого кладбища в Кракове, и вместе с тем — естественное противодействие противников: изгнание иезуитов из Торуня и Данцига, бесчисленные восстания казаков, которые и стали, по моему убеждению, началом конца могущественного государства.

Криштоф Косинский Но если у лютеран и кальвинистов, кроме личного оружия — ружей и сабель с пистолями — ничего не имелось, да и были они заурядными купцами-ремесленниками, разрозненными и не организованными в боевые дружины, в отличие от распропагандированных погромщиков из иезуитских училищ-коллегиумов, то русские, как официально назывались в те времена предки нынешних украинцев, или «черкасы», по имени военного городка на берегах Днепра, были не таковы. В силу естественного проживания на границе Дикого поля «черкасы», они же казаки, несли определенные пограничные обязанности в целях предотвращения ежегодных вторжений за «ясырем», т.е. за славянскими рабами, со стороны Крымского ханства, а также составляли значительную часть кварцяного коронного войска в многочисленных военных конфликтах и войнах тех лет. Но власти в Варшаве и Кракове рассудили по-своему, исходя из весьма незначительного количества реестровых казаков, т. е. находящихся на официальной службе и получающих денежное довольствие — в те времена их насчитывалось не более полутысячи человек, — и это стало роковой ошибкой. Спустя полвека после первых казацких восстаний в «реестр» записались практически все православные русины, жившие по днепровским берегам, другими словами — вся польская Украина, вся Южная Русь. И если первое казацкое восстание под предводительством Криштофа Косинского было все-таки спорадическим и направленным против православных магнатов Острожских, и цели его, кроме самых простых — пограбить княжеские маетности и за что-то мелкое отомстить, — были понятны, то восстание Павла, или Северина, Наливайко, во время которого начались интенсивные переговоры православных епископов Поцея и Терлецкого с Римом о переходе южнорусских земель под омофор римского первосвященника, уже имели религиозную окраску. По крайней мере наливайковцы изрядно пошарпали имения самого Кирилла Терлецкого, разграбили епископскую ризницу и перехватили письма того к римскому первосвященнику, изъявляющие о готовности перевести всю Русскую Церковь под его управление и окормление. Конечно, религиозная составляющая восстания Наливайко в советской историографии намеренно замалчивалась и практически не учитывалась. Разве что сквозь зубы говорилось о некоем «национальном и религиозном гнете», обусловивших очередное освободительное восстание трудящихся масс. А вместе с тем православное исповедование тогдашних русинов получило такое весьма красноречивое наименование, как «Наливайкова вера». А это уже о многом свидетельствует.

Православное исповедование тогдашних русинов получило такое весьма красноречивое наименование, как «Наливайкова вера»

Плененного под Лубнами Наливайко казнили в Варшаве сразу же после Пасхи 1597 года. Источники умалчивают, стало ли известно ему о том, что почти все православные иерархи накануне, осенью 1596-м года, все-таки принесли присягу Римскому Папе на Брестском Соборе, а большинство народа и духовенства, отказавшихся последовать за ними, были объявлены отступниками от Церкви (уже униатской по сути) и нарушителями законов Речи Посполитой. А что ожидало таковых законопреступников? Да ничего хорошего, кроме преследований, мучительств, гибели, насилия и нескончаемого погрома.

Но все же нельзя утверждать, что все это произошло по случайному стечению обстоятельств, на ровном месте, и злосчастные епископы Терлецкий с Поцеем на блюдечке поднесли Папе Римскому Русскую Церковь ради каких-то туманных сиюминутных выгод. Конечно, процесс этот был довольно продолжительным и непростым, и начался он даже не с первых Русских Соборов начала 1590-х годов, где сам владетельный этнарх и глава православных — князь Василий-Константин Острожский — обсуждал эти возможности о соединении с Римом (известна и его благожелательная переписка с Ипатием Поцеем об этих делах), а гораздо раньше — с автокефалии Москвы, с поставления там первого Патриарха, с перехода Киевского Митрополичьего престола в подчинение Константинопольскому Патриарху, который сам, в силу сложившихся роковых обстоятельств, был подданным Османской Империи, а следовательно, весьма несвободным, связанным по рукам и ногам в своем духовном и административном управлении новообретенной обширной епархией на юго-восточных рубежах Речи Посполитой. Ситуация усугублялась еще и тем, что Константинопольские Патриархи посещали польские православные земли проездом из Москвы, куда чуть ли не ежегодно ездили с протянутой рукой за подаянием от Московских Царей. К тому же местным иерархам казалось, что константинопольские владыки вмешиваются в их дела и в проблемные отношения с паствой. Так, к примеру, Патриарх Иеремия привечал православные братства мирян, в пику русским архиереям, у которых были с братчиками сложные отношения. Во Львове, в Вильне и в Киеве братства к 1590-м годам стали очень влиятельными и богатыми, и, будучи донаторами храмов и монастырей, зачастую с решающим словом по ряду текущих вопросов в известной степени находились в оппозиции к правящим архиереям. Однако, как мне кажется, в самих этих братствах весьма просматривается протестантский мотив — они требовали выборности духовенства, ограничения власти епископов, их твердого православия, контроля над церковными доходами и расходами, словом, они вторгались в самые сокровенные суть и смысл существования западнорусского епископата. Конечно, подобный контроль, как и активность братчиков, весьма беспокоили епископов — ведь теплые и хлебные места на кафедрах русских епархий попросту покупались за деньги светскими панами для того, чтобы — скажем прямо — сладко есть и мягко спать.

Наливайко, портрет XVII в.

Хлебные места на кафедрах русских епархий попросту покупались за деньги светскими панами

Тому имеется бесконечное количество примеров. Иногда в государственном аппарате происходил некоторый сбой, и на одно и то же освободившееся по смерти предшественника место назначалось сразу два претендента, и за право занятия кафедры начиналась настоящая война, с привлечением крупных вооруженных отрядов, с пушечными обстрелами кафедральных соборов, приступами и осадами, со многими жертвами, грабежами и всеми мыслимыми безобразиями... Могли ли такие владыки и пастыри последовательно и ответственно стоять на страже интересов Православной Церкви и паствы, теснимой произволом Общества Иисуса, королем Сигизмундом и магнатами Речи Посполитой? Я вполне допускаю, что таких безобразников и бандитов польские короли намеренно ставили на южнорусские церковные кафедры, чтобы еще больше усугубить кризис и руинированное состояние, в которых находилось тогдашняя Церковь, учрежденная Великими киевскими князьями, укрепленная тысячами святых подвижников благочестия домонгольской эпохи. Но обо всем этом было крепко забыто к исходу XVI столетия...

Вот причина, по которой я рассказываю, стараясь все же обойтись без важных, но в данном контексте ненужных подробностей, о Брестском Соборе 1596-го года. По моему мнению, именно он стал детонатором того геополитического и духовного краха, в котором в конце концов и погибла Речь Посполитая, «держава без вогнищ», некогда самое могущественное европейское государство.

И о том следует сказать прямо, со всей непреложностью.

Король Сигизмунд III, подстрекаемый иезуитами и искушаемый порочностью и моральным разложением русского епископата, совершил роковую ошибку, за которую пришлось расплачиваться полякам на протяжении 400 лет.

Ну а пока, после Брестского Собора 1596-го года, на вполне уже «законных» основаниях Сигизмунд предписал местным органам власти подавлять выступления противников Унии. На Варшавском сейме русский этнарх, князь Константин Острожский, выступая от имени православных дворян ряда воеводств Речи Посполитой, потребовал, чтобы у епископов, отступивших от Православия, были отобраны кафедры и переданы православным, в соответствии с традиционными нормами права. Когда король отказался это сделать, православные дворяне — противники Унии заявили, что не признают организаторов Унии своими епископами и не позволят им осуществлять свою власть на территории их владений. Против Унии продолжали выступать и братства, и многие представители духовенства. Однако свободе общественного и религиозного самоопределения приходил конец: привилеи прежних королей о неприкосновенности веры, хотя и существовали на бумаге, в архивах Варшавы и Кракова, но практически были отменены. Уния стала, так сказать, государственной программой, а борьба с ней рассматривалась как политический бунт.

Уния стала государственной программой, а борьба с ней рассматривалась как политический бунт

Первым было наказано Виленское братство — универсалом короля от 22 мая 1596 года митрополиту Михаилу Рагозе было приказано судить виленских братчиков как бунтовщиков и изгнать из Троицкого монастыря, которым владело братство. Многие историки отмечают, что в дальнейшем государственная власть последовательно исходила из того, что единственной законной Церковью для православного населения Речи Посполитой являлась именно униатская, и для достижения этой цели не останавливались ни перед какими мерами давления и принуждения: храмы, в которых служили священники, не принявшие Унии, закрывались, сами священники лишались приходов, а богослужения разрешалось проводить только священникам-униатам. Православные мещане не допускались в состав городских магистратов, а ремесленники исключались из состава цехов. Униатское духовенство активно побуждало власть к проведению такой политики, а Католическая Церковь поддерживала ее своим духовным авторитетом.

Только через 25 лет, 15 августа 1620 года, ночью, под усиленной охраной, Иерусалимский Патриарх Феофан в Печерской лавре восстановил Киевскую Православную Митрополию, а затем и православную иерархию. 6 октября 1620 года в Братской Богоявленской церкви Патриарх посвятил 8 русских епископов, которые впоследствии стали известными борцами за Православие, просвещение и русскую культуру. Под непосредственным влиянием гетмана Сагайдачного из-под пера Иова (Борецкого), новопоставленного Киевского Митрополита, вышел трактат «Протестация и благочестивая юстификация», появились полемическое сочинение «Полинодия» Захарии Копыстенского, «Книга о вере» и другие. Это были новаторские труды, на страницах которых, в отличие от первых полемических произведений конца XVI века, озвучивается идея единой прародины трех восточнославянских народов, неразрывности их исторических судеб, близости разговорных языков, единства церковнославянского языка и вероисповедания. Иов (Борецкий) заявил в своей «Протестации» следующее:

«С Москвой у нас одна вера и богослужение, одно происхождение, язык и обычай».

Конечно, все эти события, переговоры и дела весьма обеспокоили правительство Речи Посполитой. Но никто не разглядел во всем этом грозных знаков скорого будущего. Исповедовалось одно только грубое действие, сила и принуждение, делались выводы только о том, что следует усилить давление на православных, усилить репрессии, загнать их снова в подполье…

В феврале-марте 1621 года Сигизмунд III издал универсалы, в которых говорилось, что поставление Митрополита и епископов Патриархом Феофаном незаконны, поскольку Иерусалимские Патриархи не имеют отношения к Русской Церкви, а такие иерархические действия требуют разрешения короля, сам же Феофан был назван самозванцем и турецким шпионом. Государственные гонения еще больше усилились. В этой атмосфере безнадежности Митрополит Иов в 1625-м году отправил в Москву предложение — присоединить Южную Русь, польскую Украину, к Московскому государству. Однако слабое после Смуты правительство Царя Михаила Федоровича Романова не решилось на этот шаг, явно грозивший новой войной с Польшей.

Признание и легализация православной иерархии произошли только после смерти Сигизмунда — король до конца своих дней остался твердым и неумолимым в деле насаждения и утверждения церковной Унии.

Удивительно, что долгое царствование в Речи Посполитой Сигизмунда почитается польскими историками «золотым веком». Да, поляки при нем сидели даже в Московском Кремле, да, королевич Владислав был провозглашен продажными боярами Смутного времени Московским Государем и получил знаки первоверховной власти. Владислав только в 1634-м году отказался от титула Великого князя Московского и за 20000 рублей вернул в Москву царские регалии и корону, полученные от бояр в далеком 1610-м году… Говоря иными словами, 24 года он пробыл «нареченным Московским Царем», который просто по досадному недоразумению не успел принять царство фактически.

Царствование Владислава IV вообще оказалось последней относительно стабильной эпохой в истории Польши, хотя именно при нем началось восстание запорожских казаков под руководством Богдана Хмельницкого. Да и раньше, в 1637-м и 1638-м годах, им были подавлены два других казацких восстания — Павлюка и Остряницы. Но при этом все-таки — «относительно стабильная эпоха», по мнению исследователей и историков Польши... А что же говорить о временах после его смерти?.. Их просто назвали «Потопом» — Речь Посполитая, отягощенная нескончаемой Хмельничиной и вторжением Швеции, погрузилась в хаос и анархию. Такими и оказались реальные плоды «мира и безопасности», провозглашенные Сигизмундом III-м перед Брестским Собором.

При этом надо особо отметить, что на знаменах восставших были начертаны слова о «скасовании унии, этой кости раздора», и это требование об «успокоении религии Греческой» в тех или в других вариациях повторялось все время, начиная с 1600-го года, когда православные наконец-то осознали, каким подлогом оказался Брестский Собор, в льстивых словах исповедовавший мир и любовь, но на деле разделивший единый дотоле народ.

Оказалось, что попытка «соединения» двух ветвей христианства просто губительна, ибо в этой мнимой победе таилась та червоточина, которая сгноила на корню все государственное древо, свела на нет как собственные достижения двух королей из династии Ваза, так и подвиги предыдущих поколений — поляков, литвинов и русских — по собиранию единого государства, скрепленного Люблинской унией, из Польши и Великого княжества Литовского и прилежащих земель.

Сгнило все дерево, рухнуло и рассыпалось в прах. Вот этот конечный итог, этот страшный сухой остаток. В конце XVIII-го века великая и могучая некогда Речь Посполитая исчезла с политической карты Европы. Остались лишь корни, пускавшие слабые пагоны обреченных польских восстаний и бунтов, срезаемых острым российским имперским серпом.

Таким стал итог насильственного и неумного «соединения» того, что промыслительно принадлежало Власти и Силе другой, о чем король Сигизмунд не имел представления.