Засоленные кроли, бывший священник и праздник в локдаун

Пасха. Художник: Виктор Бычков

Вспоминая начало своей церковной жизни, я с удивлением обнаружила, что моя первая Пасха каким-то непонятным образом прошла мимо меня. Это очень странно, потому что я была неофитом во всей красе. И мой внутренний настрой тогда предполагал, что я, вся в красном, должна ликующе встречать в храме этот самый главный день, чуть ли не воочию видеть Христа Воскресшего и переживать невообразимые духовные потрясения.

Однако нет… И только недавно память подкинула события тех дней двадцатилетней давности.

Пасха в «особой» церкви

Нет, всю ту Четыредесятницу я постилась как не в себя и читала Ветхий Завет. Спросите: «Почему Ветхий?» – не отвечу. Не знаю…

Всю ту Четыредесятницу я постилась как не в себя и читала Ветхий Завет. Спросите: «Почему Ветхий?» – не отвечу. Не знаю…

Сначала было Вербное, о котором я рассказывала. А потом должна была наступить и Пасха. Но ни к исповеди, ни ко причастию я не готовилась. Опять же не могу ответить – почему. Ни куличей не пекла, ни яиц не красила. Для меня тогда и обычное-то, белое яйцо сварить вкрутую было недосягаемой кулинарной высотой. Не то что его покрасить. И это сущая правда. Совсем скоро, выйдя замуж, я в панике звонила своей подруге и спрашивала, как приготовить обычный куриный бульон. Но это так – отступление…

Вспоминаю сейчас, что такая же новоначальная приятельница сказала, что нужно поехать в какую-то особую церковь на ночную службу. Но «особую» – это было как раз нормально. Я вообще тогда совершенно игнорировала наш «банальный» храм у дома и посещала два «особых». Покровский монастырь, где находятся мощи блаженной Матроны Московской, и Крутицкое подворье. Там тогда служил отец Даниил Сысоев.

Та «особая» церковь тоже находилась на Таганке. Но что это был за храм, я совершенно не помню. Где-то в переулках. Отложилось только, что в нем было темно, я дико хотела спать и ни о Каком Христе не думала. И всю пасхальную службу мы молились там о близком родственнике той приятельницы, который баловался наркотиками и уже двое суток не появлялся дома.

Вот, собственно, и все. Больше ничего я не помню о той моей первой Пасхе. И на многие годы сознание вообще «вычеркнуло» это событие. Почему? А кто знает…

Кстати, как оказалось, тот родственник в итоге объявился и живет-здравствует по сей день. Вот я и подумала сейчас – может, все же было в той моей странной ночи что-то «пасхальное»? Я ничего не запомнила, но Христос нас «заметил» и услышал…

«В пост кролей – ни-ни!»

Честно говоря, вторая моя Пасха (украинская) тоже была далека от идеала.

Шел, наверное, пятый или шестой месяц моей первой беременности. Я мучилась, что у меня токсикоз, сонливость, тонус, боли, какая-то чесотка от авитаминоза. Но, несмотря на все это, накануне пасхальной службы я героически готовилась к исповеди и причастию и вычитывала правило.

Но если совсем честно, даже читая молитвы (именно – читая, а не молясь) и позже – в храме, думала я совсем не о покаянии и Воскресшем Христе. Думала я о… засоленных кролях!

Свекровь разводила их у себя на даче. Потом, когда бедные звери достигали нужной кондиции, мой муж их зарубал (представляю, как меня сейчас читают какие-нибудь защитники животных). Ну и попадали в итоге эти кроли в стеклянные банки.

Наверное, у каждой непраздной женщины есть какая-то своя «беременная» самобытность. Так вот я была помешана на этих несчастных замученных и засоленных кролях. Рыдая в душе о постигшей их участи, я уплетала за обе щеки содержимое закруток и не могла остановиться. Мучилась отеками, получала нагоняй от врача, обещала, что больше ни-ни – и опять уплетала.

– В пост кролей – ни-ни, – ругал меня батюшка. – Ибо грех!

И всю Четыредесятницу я терпела. Но каждую минуту мечтала, что грянет Пасха, и я наконец-то наемся! Мечтала я об этом, исповедуясь, мечтала, причащаясь, мечтала, критически глядя на красное яйцо, которое подарил мне тот батюшка. И, о счастье, я до них дорвалась. В обход яиц и куличей!

Через много лет я, нарожав пять детей и изо всех сил прививая им христианство, не помню уже по какому поводу, спросила нашу четвертую дочь Антонину:

– Тонечка, что такое причастие?

– Это когда потом можно уже нормально поесть…

Года четыре ей было. Может, пять.

Я начала возмущаться: «Ты с рождения в храме, ходишь в воскресную школу! Мы убились, воспитывая вас в истинной вере! А ты такое говоришь!..»

И тут у меня перед глазами возникла ножка кроля, виднеющаяся сквозь стекло банки. И я стыдливо замолчала.

«А еще над вами насмехаюсь»

Нет, в ту пасхальную ночь не все было так плохо…

Знаете, что я еще помню? Я помню детскую улыбку и слезы радости отца N – настоятеля того храма.

Это тогда он был отец N. Сейчас он просто мирянин, так бывает. А до того, как стать священником, он вообще был разбойником. Самым настоящим. И в том городке считался человеком весьма «авторитетным».

Но в те времена я его не знала. Встретились мы, когда был он уже покаявшимся разбойником. И не просто покаявшимся, а настоятелем храма. Вот такие бывают жизненные перипетии.

К вере будущий отец N пришел в тюрьме. Появился тогда у них в не столь отдаленных местах батюшка. С праздником узников поздравить, подарочки вручить. И досталось этому моему знакомому Евангелие. Так и произошло его преображение.

Отсидел, сколько положено, в городок свой вернулся, где бандитствовал. Начал ходить в храм. С прошлым крепко завязал. Хотя многие и посмеивались – не верили.

Но мало ему было просто благочестивой жизни. Такой человек. Во всем шел до конца. Решил священником стать. Хотя духовник его из многострадальной сейчас Киево-Печерской лавры не одобрял:

– Та на шо оно тебе надо?

Ему было надо! И не знаю я, могли его по канонам рукополагать или нет. Но начальству виднее. Так и стал бывший разбойник отцом N.

Если честно, я его побаивалась. Внешность у него такая, знаете, больше криминальная, чем пастырская. Так и осталась. Побаивалась, но в душе посмеивалась: «Ну и батюшка, вот так батюшка».

«Грешна тем и тем. А еще над вами насмехаюсь», – и зажмурилась. Даже голову в плечи втянула. «Да я и сам над собой насмехаюсь», – только и ответил он

А однажды оказалась я у него на исповеди. Второго священника, того, что мне кролей не разрешал есть, в тот день не было. Не хотела я к отцу N идти, опасалась. Но делать нечего.

– Грешна тем и тем. И вообще – всем. А еще над вами насмехаюсь.

И зажмурилась. Даже голову в плечи втянула. Думала – сделает сейчас со мной что-нибудь из своей прошлой жизни. Тут же я на Небеса и попаду. И хорошо, если на Небеса.

– Да я и сам над собой насмехаюсь, – только и ответил он.

И мы подружились.

При взгляде на него было ясно – Христос Воскресе!

Но вернусь в ту пасхальную ночь.

Закончилась служба. Отец N говорил проповедь. Я уже не помню все дословно. Но как сейчас стоит перед глазами его лицо, залитое слезами. И как он повторял:

– Господи! Посмотри на нас! Посмотри на меня! На мне живого места от грехов нет! Но помяни и меня, Господи, во Царствии Твоем! Даже меня!

Как тот евангельский разбойник…

– Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю, – отвечал тому разбойнику Христос…

Отец N повторил это и даже ударил себя рукой в грудь. Туда, где он когда-то распинал Христа. И текли слезы…

– Люди, дорогие мои, но воскрес же Христос!!! Понимаете! Смерти нет! Радость-то какая! Открыты двери в рай! Всем нам открыты, понимаете?! И даже мне!

«Люди, дорогие мои, но воскрес же Христос!» – он ударил себя в грудь, где воскрес Христос, им же когда-то распятый. И преобразил всю его жизнь

Слышал, наверное, как и ему отвечает Господь… И засмеялся от счастья сквозь свои слезы. И опять ударил себя в грудь. Где воскрес Христос, им же самим когда-то распятый. И преобразил всю его жизнь. Дал ей смысл. Единственный смысл, ради которого стоит существовать человеку, – воскресение души, воскресение сердца. Воскресение во Христе.

– Люди! Христос Воскресе! – вновь и вновь кричал отец N.

Именно – кричал. Чтобы вся округа слышала. И опять смеялся как ребенок. Он как никто знал, что такое Воскресение.

Прошло время… Отец N перестал быть отцом N. Это уже другая история. Но он нашел в себе силы и смирение стать обычным прихожанином в том же самом храме. А это случается нечасто. Но, наверное, хорошо помнил бывший священник, как болела душа о распятом ею Христе. И как ликовало сердце о Христе Воскресшем.

Сначала бабушки, которых он когда-то исповедовал и духовно-наставлял, шарахались от него как от прокаженного. Но за него заступился другой батюшка. И сейчас там все мирно. Все привыкли. И забылась почти та история.

А мы с бывшим отцом N дружили и, надеюсь, дружим до сих пор. Далеко мы друг от друга – не проверишь. Только я так и не научилась называть его просто по имени. И в последние наши встречи не называла никак. Просто: «Вы». Глупо, наверное…

Но, как бы там ни было, те его слезы на Пасху и тот радостный смех я не забуду никогда. Я даже перестала на время думать о тех кролях. Потому что при взгляде на него было ясно – Христос Воскресе!

Господи! Как же я скучаю по тем временам и тем людям! Сохрани их, молю!

«Не все у меня так плохо с грехами…»

Много у меня было потом пасхальных служб. Я научилась думать о главном, а не о еде. Не всегда, правда, но все же. Все чаще и чаще ликовало сердце и хотелось смеяться и плакать, как тому отцу N. Но была у меня в жизни одна Пасха, которую я запомнила ярче всего.

В ту весну грянула пандемия. Закрылись в Москве храмы и закрыли людей по домам. Это все казалось чем-то диким и немыслимым. Локдаун, красная зона, ИВЛ, ЭКМО… Пустые улицы, патрули, какие-то люди в белых комбинезонах и масках, бегающие туда-сюда. И новости в интернете – одна страшнее другой.

Отсидев всей семьей неделю в квартире, мы собрали вещи и уехали в свою деревню под Оптину пустынь.

И я все думала: «За какие такие грехи лишены мы службы на Пасху? В этот самый главный день? Как так?!» Но, о чудо, в нашей заброшенной деревеньке маленький, всеми забытый храмик был открыт.

На пасхальную службу муж поехал в Москву. Ему было можно – он алтарник и у него был специальный пропуск. Служили, как известно, при закрытых дверях.

А я в той деревне тоже готовилась встречать с детьми в храме Христа Воскресшего. Уже нагладила нам все красное, нарядное. И нет-нет, а проносилось где-то в глубине моего «православного» подсознания: «Наверное, чем-то я заслужила. Не все у меня так плохо с грехами. Простые смертные в той Богом забытой Москве без службы, а мне – такой подарок».

В пятницу вечером у четвертой дочки Антонины поднялась температура – 39,3. Кишечная инфекция. Потом у другой, у третьей… И сначала всю Великую субботу, а потом и пасхальную ночь вместо праздничной службы я носилась между ними с тазами и горшками и стенала: «За что?!»

Да не за что. Просто гордиться меньше надо. Я это уже понимала. Нашлась одна такая – которая достойнее других.

Но Господь милостив. Очень милостив.

– Мама, там Муха наша на батюшку лает! – прибежала ко мне в воскресенье днем Тоня.

Она уже отошла от своей болезни.

– На какого такого батюшку?

Вышла я на крыльцо, а там и правда собака наша священника атакует, который к нам в дом идет.

Посадила я ее на цепь, подошел ко мне батюшка – отец Лев. Он в храмике том служит. Но тогда мы еще знакомы не были. Хотя пару раз у него на службах были.

– Христос Воскресе! Гостей принимаете?

Оказалось, знал он, что москвичи приехали, – деревня же. А на Пасху в церкви не появились. Вот и пришел он узнать, все ли в порядке, да с праздником поздравить. Яички, куличи принес, девчонкам шоколадки.

Я тогда почувствовала, что хоть и осталась без службы, но утешил меня Господь. Иначе, но утешил

Чай попили, поговорили. О себе батюшка рассказал, что при Оптиной вырос. Еще много чего интересного. О бабушках местных, которые в молодости в Белёв в храм тридцать километров пешком ходили. О том, что есть у него брат-близнец, и тоже священник. О разных оптинских чудесах. Да и вообще, подружились мы.

А самое главное, я почувствовала тогда, что хоть и осталась я без службы, но утешил меня Господь. Иначе, но утешил. Потому что Христос воскрес, а значит – и праздник в каждый дом! Вот и принес нам эту радость тогда отец Лев. И согрелась душа. Тепло это я чувствую до сих пор. Тепло Божией Любви.