«Мой сын не родился и не умер. По документам его как будто бы не было»

– Рожать мертвого ребенка – это испытывать все то же, что испытывает любая женщина в родах – схватки, боль, усталость. Только в конце не будет радости. В конце будет большое горе! Когда ребенок родится, но не закричит. Ты это заранее знаешь. И единственное, что ты хочешь в этот момент, чтобы это все было не с тобою. Чтобы это был просто страшный сон. Сейчас он закончится, и окажется, что все у тебя хорошо. Ты беременна. Пройдет немного времени, и ты родишь здорового сына…

Рожать мертвого ребенка – это испытывать то же, что испытывает любая женщина в родах. Только в конце не будет радости. И ты это заранее знаешь

Год назад на сроке в двадцать три недели из-за врачебной ошибки Мария потеряла ребенка. Она уже знала, что это мальчик. И зовут его Сережа. У ее мужа в семье традиция – мальчиков называть по имени деда.

Страшно было не только это. Кроме потери ребенка, Марина, сама по профессии – детский врач, столкнулась с совершенно не понятным ей отношением медицинского персонала к такой женщине и ее беде.

– Мне было стыдно от одной только мысли, что я той же профессии, что и эти люди.

Врач вела себя так, как будто перед ней манекен

Со своим будущим мужем Мария познакомилась в соцсетях. Она – врач. Он – военный.

Понравились друг другу, начали встречаться, поженились. Через девять дней после свадьбы обвенчались – на Рождество Пресвятой Богородицы. Оба очень хотели ребенка. Но целый год у молодой женщины не получалось забеременеть. Не очень уж и много по меркам гинекологии, но и не мало – по человеческим. Особенно когда люди очень этого ждут.

Наконец, через год Мария узнала, что беременна.

– До второго скрининга все было прекрасно. Я наслаждалась своим состоянием, мы оба были очень рады.

Но все равно фоном шло какое-то чувство тревоги. Наверное, потому что я врач. Но как раз к тому скринингу я практически расслабилась. Мы рассказали всем родственникам. Начали готовиться к появлению нашего ребенка. Узнали, что это будет сын, и решили назвать его Сергеем.

Незадолго до того обследования Мария заболела ковидом. Заразилась у себя на работе. Перенесла очень легко, дома. И никаких переживаний по этому поводу у нее не было.

– Мне вообще кажется, что все беременные в то время перенесли ковид, – говорит она.

На второе УЗИ она попала к доктору, у которой раньше ни разу не была. И Марии было очень странно, что врач ведет себя так, как будто перед ней не беременная женщина, а манекен, который ничего не видит и не слышит.

– Она со мной вообще не разговаривала. Она разговаривала с медсестрой, которая там находилась. И прямо при мне, совершенно не стесняясь, говорила: «Ой, какой ужас! Ну вообще! Даже не знаю, что писать! Ну этот ковид, конечно. Ужас, да». Я лежала на кушетке, слушала это все и рыдала. Еще так получилось, что мужа вызвали на службу. Я была совершенно одна и не знала, что делать. Хотя, повторю, я сама – врач.

В итоге Марии сделали УЗИ и, так ничего и не объяснив, не дав никаких заключений, сказали:

– Идите к своему врачу.

«Ну что я хочу сказать? Все плохо!»

Мария вышла в коридор и с большим трудом дошла до кабинета. Но доктора не оказалось на месте.

– И я просто сидела в коридоре и рыдала.

Вернулась гинеколог. До этого она, видимо, уже побывала в кабинете УЗИ, поэтому без всяких предисловий, ничего не спросив, заявила Марии:

– Ну, что я хочу тебе сказать. Все плохо!

– Сами понимаете. Ни одна беременная женщина не готова услышать эти слова. Тем более, что по ощущениям у меня все было хорошо, меня ничего не беспокоило, – рассказывает Мария.

Ее сразу же отправили в роддом. Как она ни умоляла, ей так ничего и не объяснили. Не назвали диагноз, хотя бы предварительный. Не говорили, что увидели на УЗИ. Что с ней? Что с ребенком? Что вообще происходит?! И у нее до сих пор нет никаких их заключений на руках.

Ее сразу же отправили в роддом. Как она ни умоляла, ей так ничего и не объяснили. Не назвали диагноз, хотя бы предварительный

– Потом уже, когда я лежала в стационаре, мне сказали, что увидели какое-то нарушение плацентарного кровообращения. Но небольшое – 1-й степени. И несмотря на то, что и ребенок не страдал, и мое самочувствие было более-менее, если не считать нервного потрясения, меня сразу же пригласила к себе местный лечащий врач и начала говорить: «Шансов очень мало! Все будет очень плохо! Вы должны понимать».

Первые три дня в том роддоме Мария только и делала, что рыдала. Да, она сама медик. Но при этом оставалась просто женщиной, которая носит своего долгожданного первенца. И рассуждать спокойно, когда со всех сторон и все время ей говорили, что шансов никаких, было очень сложно. Самое «утешительное», что она слышала:

– Даже если он родится, будет инвалидом!

– Потом мне сделали еще УЗИ и сказали, что на плаценте есть образование и это – инфаркт плаценты. Взяли анализ на свертываемость крови и прописали большое количество кроверазжижающих препаратов: «Чтобы растворить тромбы. Потому что был ковид». Я их пила. Я им верила. Каждый день разные врачи делали мне УЗИ и каждый раз говорили разные вещи – одна страшнее другой. И я каждый раз спрашивала: «Может, все же не инфаркт? Может, наоборот, из-за этих лекарств – синяк?» Мне отвечали: «Точно не из-за них!» Опять же, ни анализы, ни УЗИ мне не показывали: «Нельзя! Медицинские документы пациентам не выдаются!». В итоге я просто сбежала из той больницы, и мы с мужем поехали в платный центр.

«Давай мы ребенка спасать не будем»

В платном центе врач осмотрел Марию и сказал, что инфаркта нет, но он действительно, видит небольшое образование на плаценте. Возможно – гематома.

– Ребенок развивается нормально, делать пока ничего не нужно. Наблюдайте и живите спокойно, – был его вердикт.

– Мы вернулись домой, я легла спать, и в эту же ночь у меня открылось кровотечение. Приехала скорая, отвезла меня в тот же самый перинатальный центр, где я лежала.

Понятно мое состояние. Я врач и понимала, что чаще всего ничего хорошего в этих случаях не происходит. Тем более, что кровотечение было такое, как будто зарезали свинью…

Вышла заспанная доктор:

– Чего вы приехали? Ничего страшного у вас нет. Но хотите – полежите.

– Как потом выяснилось, до утра мне не вводили никаких лекарств, – рассказывает Мария. – Она просто забыла их написать. И мне капали только физраствор. А на следующий день я услышала от лечащего врача: «Почему вы не проконтролировали, чтобы вам ввели положенные препараты?!»

Однако к утру кровотечение у Марии само собой практически остановилось.

– И я подумала тогда, что, быть может, милостью Божией все это как-то образуется… Я молилась почти не переставая. Не знаю, сколько раз я прочитала «Богородице Дево, радуйся». С перерывом только на сон. Я верила, что и правда может случиться чудо. Что Бог не оставит в такой ситуации – когда семья надеется на ребенка и ждет его. Это же такое благое дело, такие хорошие мечты. Не мысли о чем-то материальном, а то, что заповедано нам свыше. Да, я плакала, я плохо себя чувствовала, я очень переживала. Но я верила.

И в тот момент, когда я немного успокоилась, пришел заведующий отделением. Он выгнал всех остальных пациенток из палаты, закрыл за ними дверь и сказал:

– Давай мы сделаем тебе кесарево сечение. Но ребенка спасать не будем. Потому что вес у него маленький. Выживет – будет инвалидом.

«Честно говоря, я была в шоке от этих слов», – вспоминает Мария.

– О чем вы говорите?! Мой ребенок жив!

– Ну, это он пока жив. Но ты же понимаешь. Вот ты его доносишь, он родится. Но из-за кровотечения у него было кислородное голодание. Если действительно инвалид? Представь только.

– А если ваш ребенок пойдет по улице, его собьет машина, и он станет инвалидом, вы его тоже умертвите?

На этом наш с ним разговор закончился. Но меня трясло еще очень долго и очень сильно.

«Он умер…»

После этого разговора врачи отделения просто перестали общаться с Марией. Все, что они хотели сказать, они говорили ее маме. Что у нее тромбоз в плаценте, а у ребенка – патология. Позже Мария с мужем отдадут на генетический анализ клетки сына, и выяснится, что он был абсолютно здоров. Но это будет потом.

Позже Мария с мужем отдадут на генетический анализ клетки сына, и выяснится, что он был абсолютно здоров. Но это будет потом

– Это была очень странная ситуация, – вспоминает Мария. – Мои родители много лет в разводе. И нельзя сказать, что на тот момент мы с мамой были очень близки друг другу. Но ей что-то говорили, а мне – нет. И я практически ничего сама о себе и о своем ребенке от них не знала.

Никто из врачей того роддома не признал, что кровотечение было связано с препаратами, которые они назначили. Хотя на их фоне у Марии кровь практически перестала сворачиваться. Кровило из десен, из носа – отовсюду. Ей просто назначили обратную терапию. Но было уже поздно. Через несколько дней случилось повторное кровотечение.

Так же, как и первое, оно остановилось. И хотя это были выходные, врача УЗИ в больнице не было, Мария была относительно спокойна.

– «Ну все! Преждевременные роды не случились. Кровотечение остановилось. Мой сын справился. Все отлично! Теперь будем расти, и все будет хорошо», – думала я. – И в понедельник, когда меня должны были смотреть, я улыбалась, шутила с врачами… А доктор прямо во время УЗИ вдруг как-то очень просто сказала мне: «Он умер…» Так, знаете, как будто практически ничего не случилось. Какая-то ерунда.

«Родишь еще, ты же молодая»

– Я рыдала так, что меня подкидывало на кушетке, – рассказывает Мария. – Через полчаса ко мне вызвали больничного психолога. Она пришла и первым делом спросила: «Что ты чувствуешь? Ты, наверное, чувствуешь, что ты виновата?» И все – в ближайшие два месяца я думала только о том, что я виновата во всем, что случилось. До этого я чувствовала что угодно – боль, скорбь, злость, горе… Но не вину. А после ее слов это засело у меня в голове. Я была уверена, что подвела всех. Подвела своего ребенка, подвела себя, подвела свою семью. Я не могла даже позвонить мужу. Потому что мне было очень стыдно!

В палату зашла врач, попросила Марию, чтобы та дала ей разрешение сообщить о случившемся супругу.

– Я думала, что с нами будут разговаривать вместе. Это было бы правильно. Но с ним беседовали на другом этаже. Потом уже мне разрешили к нему спуститься. Как мог, он меня успокаивал. Но он и сначала, когда началось кровотечение, не до конца понимал всей катастрофы. И тогда не ожидал, что после смерти ребенка будут обычные роды. А это будут обычные роды… Думал, что в таких случаях это происходит как-то проще. Конечно, он очень переживал, но больше за меня.

Когда Мария поднялась обратно на свой этаж, врач несколько раз спросила ее:

– А ваш муж агрессивный? Он будет сюда подниматься? Будет нас искать?

Мой ребенок, мой сын умер. Он еще во мне, но этого сына уже нет. Никогда он со мной не будет

– Никто передо мной не извинялся, хотя уже было понятно, что это их ошибка, – вспоминает Мария. – Никто не выразил никаких соболезнований. Хотя бы формально. Единственное, медсестра, которая меня вела, сказала: «Ну что ты так расстраиваешься? Ты что – так долго хотела ребенка? У вас долго не получалось? Родишь еще. Ты же молодая». Ни тогда, ни сейчас (а прошел год) я не понимаю этой фразы.

Может, кто-то думает, что это утешает. Но это не так! Наоборот! Мой ребенок, мой сын умер. Он еще во мне, но этого сына уже нет. Никогда он со мной не будет. И никакой другой сын его не заменит. Эти слова обесценивают страшную потерю, которая произошла. Но у меня тогда не было сил и эмоций, чтобы кому-то отвечать.

Марию перевели в другое отделение и дали таблетку, чтобы вызвать роды…

«Бедная девочка»

Начались схватки. Длились они двенадцать часов. До самого конца Мария пролежала на банкетке в коридоре. Там она и родила.

Ее поддерживали друзья, которым они с мужем сказали, священники, матушки…

– Одна матушка, которая пережила такое дважды, сказала мне: «Бог так близко к тебе, как в этот момент, больше не будет никогда». И это действительно так. Несмотря на всю боль.

Когда Мария поняла, что уже рожает, она закричала, зовя хоть кого-нибудь. Потому что сама встать уже не могла.

– Пришла медсестра, попыталась вызвать дежурного врача. Ему звонили трижды, но он не брал трубку. Роды у меня принимала врач УЗИ, которая проходила мимо. Слава Богу, все произошло быстро. Но когда я родила моего сына, мне даже его не показали: «Не надо тебе смотреть». На моих глазах медсестра завернула его в мусорный пакет и понесла выкидывать. Или куда они относят «утилизировать» таких детей… Я орала белугой, мне хотелось все это остановить, я кричала: «Нет! Я договаривалась, что еще возьмут анализы! Не надо выкидывать!» Поскольку мы знали, что ребенок родится мертвым, я попросила, чтобы сделали забор на генетическую экспертизу. Для того, чтобы исключить патологии, потому что это влияет на последующие беременности. В этот момент наконец пришел тот врач. «Вот тут надо генетику взять», – обратилась к нему медсестра. А он, улыбаясь, как будто меня здесь нет, сказал: «Ну, все понятно. Мне предстоит неприятное развлечение – еще и генетику забирать».

Врачи торопились, чтобы Мария поскорее родила послед. Тот доктор всем своим весом давил ей на живот. На этом фоне послед ущемился и женщине дали наркоз…

– И это было самое прекрасное, что они могли сделать, потому что я наконец начала хотя бы временами проваливаться в забытье. Не знаю, сколько это продолжалось: 5, 7, 10 минут… Я старалась ни о чем не думать. Но хорошо помню медсестру-анастезистку. Это единственный человек, который был со мной ласков в тот момент. Она пришла, погладила меня по голове и сказала: «Бедная девочка». Я до сих пор помню эту ее руку и ее голос. Потому что это было единственное доброе слово, которое я услышала за те страшные сутки. Нет, они не ругались на меня плохими словами. Но всем было все равно. Врач, который меня не вел, мог просто подойти, раздвинуть мне ноги и посмотреть. Без всяких: «Можно я вас осмотрю?» Такого скотского отношения я никогда в жизни нигде не видела. А я лежала до этого в разных больницах – у меня спортивные травмы.

И я сама работаю в больнице. Но после этого всего я думала, что напишу заявление и никогда уже врачом работать не смогу.

«Ты все равно мать!»

– Я даже не представляю, как все это пережить неверующему человеку, – говорит Мария. – Но верующему тоже очень тяжело. Я не знаю, как у других, но я всегда верила, что Бог – это не седовласый дед, Который сидит где-то высоко на облаке, грозит пальцем и всех за все карает. У меня всегда было отношение к Нему как к Отцу. А к Богородице – как к Матери. И я всегда Ему доверяла – Он обязательно сделает для меня самое лучшее.

После потери ребенка Мария долгое время не могла ни вернуться к вере, ни ходить на службы. Хотя раньше никогда их не пропускала. Сначала не могла физически. А потом не могла молиться. Она очень злилась на Бога.

Один знакомый священник сказал ей:

– Ты все равно за это тоже благодари. Ты же до конца ничего не знаешь. Может быть, так лучше для ребенка, что он не родился.

– И в Оптиной пустыни мой друг-монах говорил, что мы не знаем, что на самом деле хорошо, а что – плохо. «Тебе кажется, что плохо, что ребенок умер. А на самом деле, может быть, это хорошо». Но я ни тогда, ни сейчас не могу это принять, – признается Мария. – Быть может, это правильный религиозный подход. Но, наверное, ни одна мать не скажет: «Хорошо, что мой ребенок умер». Если только он не очень сильно мучился, и на этом его мучения закончились. Но даже здесь мы не можем это с уверенностью говорить.

«За что?» – это был основной вопрос, ответ на который она искала. И его не получалось заменить, как все советуют, на другой вопрос: «Зачем?»

«За что?» – это был основной вопрос, ответ на который она искала. И его не получалось заменить, как все советуют, на другой вопрос: «Зачем?»

– Это не меняется никак. Ты всегда спрашиваешь: «За что?», «Почему я?». Я же так молилась, я доверяла… Тем более что, помимо прочего, я работаю с детьми, которых бросают родители, которые попадают в самые ужасные жизненные ситуации. И вот я вижу, что у алкоголичек, наркоманок, женщин, которым дети вообще не нужны, которые их мучают, у них они рождаются.

А у меня – нет! И я очень злилась на Бога. Я не могла с Ним общаться.

Но однажды ее духовник сказал:

– А что тебе мешает общаться с Богом именно об этом?

– И когда не было служб, я стала приходить в храм и ругаться с Богом, – рассказывает Мария. – Я Ему прямо все так говорила. Что мне больно. Что я от Него этого не ожидала. Я так надеялась – а Он меня подвел! И, знаете, я довольно быстро пришла в себя – недели через две. Конечно, вау-чуда не случилось, но, выговариваясь перед иконами, я немного успокаивалась. А потом тот же монах в Оптиной пустыни мне сказал: «Несмотря на то, что твой ребенок не выжил, ты все равно мать, и у тебя есть сын. Просто он с Богом». И эти слова очень мне близки. Хотя боль, конечно, не ушла до сих пор. До сих пор на меня накатывает, и я плачу…

«Ребенка как будто бы не было»

Мария рассказывает мне, что кто бы что ни говорил, что потеря ребенка в утробе – это не так страшно, как терять детей, которые родились и были с тобой, – это очень, очень тяжело!

– Больно как раз оттого, что ты никогда его не видела и не увидишь. Больно, потому что ты не можешь подать за него записку в храме – он не крещен. И отпеть его ты тоже не могла. У тебя нет могилки, куда ты можешь прийти поплакать. И самого ребенка как будто бы и не было. И то горе, которые ты переживаешь, ты как будто сама себе придумала – у тебя же нет ребенка. И не было никогда… У тебя нет ни одной бумажки о том, что у тебя был ребенок. Только УЗИ – и то из платного центра. Это, конечно, очень неправильно. Потому что давно доказано, что «плод» – это человек с момента зарождения. И не давать родителям возможности попрощаться со своим ребенком, коснуться его, похоронить его… Сколько бы недель ему ни было. Это какая-то бесчеловечная дикость. Тем более – когда это срок, на котором ребенок выглядит как ребенок. 23–24 недели и больше. Как было у меня.

А еще это тяжелейшее ощущение пустоты, которое давит бетонной плитой и не дает дышать.

– Эта пустота и внутри тебя, и снаружи. И не видно – что дальше. Потому что твоя жизнь уже была расписана. Ты знала, что через столько-то месяцев ты уйдешь в декрет, потом родишь ребенка. Будешь его воспитывать, чем-то кормить, куда-то возить. Потом – садик. Была цель. А тут этой цели нет. И в этом виновата только ты! Потому что никто, кроме меня, выносить ребенка не мог. И это я не справилась! Стыдно перед мужем. Непонятно, как теперь жить вместе. Хотя если бы не его помощь и поддержка, я бы вообще не вылезла из этого. Стыдно перед коллегами. Как теперь появиться на работе, где все прекрасно знали. Стыдно, стыдно, стыдно… Это у нас вообще «стыдная» тема. Все люди как люди: все рожают. А ты – вот такая. Но настал момент, когда я поняла, что мне нужно этим делиться. Иначе легче не станет никогда. И я вдруг увидела, какое количество женщин тоже это пережили.

Оказалось, что только среди знакомых Марии около восьмидесяти процентов теряли детей на разных сроках. И это горе с ними теперь навсегда. Но у нас почему-то не говорят о том, с каким трудом и через какую боль все эти женщины учатся потом жить заново. Потому что им непонятно, стоит ли вообще это делать – жить.

Сама Мария хорошо помнит один момент. Произошло это в утро ее выписки из перинатального центра. У нее в голове как будто со стороны вдруг раздался голос: «Если ты сейчас выйдешь в окно, все это закончится». Она всегда очень скептически относилась к разным бесовским наваждениям. Но тот момент она отнесла как раз к этому разряду. Потому что это было явно со стороны навязанное. Она сама о таком даже не думала.

– Хотя, быть может, и психика так шутит, потому что понятно, что для меня это был огромный, огромный стресс. Это огромное горе. Но у нас это горе (потеря ребенка в утробе) даже не имеет право на свое настоящее название. У нас говорят не «ребенок умер», а «беременность прервалась». Но это не так. Это именно – у меня умер сын!

«Материнская боль стала мне ближе и понятнее…»

– Что я делаю по прошествии года? Для меня сейчас важно обследоваться по женской части. И хотя врачи клинки, где я наблюдаюсь, сказали, что все случившееся – это 99% врачебная ошибка того перинатального центра, хочется исключить и все остальное. Потому что мы с мужем очень хотим детей. К сожалению, Бог пока не дает. И это отдельная боль. Но, наверное, должно пройти время. Конечно, как и любой женщине, с которой это случилось, мне страшно, что все может повториться. Поэтому я и стараюсь делать так, чтобы этого не было…

На мой вопрос, написала ли Мария жалобу на тех медиков, она ответила, что нет.

– Это не имеет смысла. Жалоба пишется, потом спускается вышестоящими органами в ту же больницу. Они отвечают, что все хорошо. Можно, конечно, мотать себе нервы, долго и упорно ходить по судам, слушать и переживать всю боль заново. И да, я докажу, что они не правы. Тем более что они «потеряли» послед и не отдали на вскрытие ребенка. И вообще написали, что у меня срок 21–22 недели. Но на этом все. Обвинят «стрелочника» и ничего не изменится… Я просто обхожу стороной улицу, где стоит тот роддом.

Нужно быть людьми. Думать не о статистике, а о той женщине, для которой это не «прерывание беременности», а смерть ребенка

Но я бы очень хотела, чтобы больше никто не побывал там на моем месте. А врачам я хочу сказать: «Нужно быть людьми. Думать не о статистике и о себе, а о той женщине, той семье, для которой это не “прерывание беременности”, а смерть ребенка. Ребенка, а не плода!»

Мария говорит, что любой, даже самый лучший врач, делая все, что в его силах, сочувствуя и сопереживая, старается отстраненно относиться к жизненной ситуации пациента, не перенося ее на себя. Иначе можно просто сойти с ума.

– Но сейчас мне это делать сложнее. Я до сих пор не понимаю, почему это должно было произойти со мной. Но знаю одно: материнская боль стала мне ближе и понятнее. И обычных женщин, и Богородицы. Потому что знать, что твой Сын умрет, – это такая скорбь, с которой сложно смириться. Боль совершенно непередаваемая. Мы все теряли родственников, бабушек, дедушек, прабабушек, прадедушек, родителей. Но боль от потери ребенка другая. Наверное, потому что подсознание говорит нам, что так быть не должно. Родители не должны терять своих детей.

Сейчас, спустя время, Мария старается меньше вспоминать все, что случилось.

– Совсем не думать тоже не получится. Да это и не нужно. Это было бы предательством моего сына. Потому что он был, и он есть. Я разговариваю с ним. Прошу его, чтобы он за нас молился. Чтобы он был для нас ангелом-хранителем.

«Вы не одни!»

Важное, к чему привела эта ситуация, – Мария хочет, чтобы все женщины, которые это пережили или переживают в данный момент, знали, что они не одиноки в своем горе.

– Нас очень много. Говорят, каждая четвертая женщина в мире пережила хотя бы одну потерю беременности на разных сроках. Нет, не так. Пережила смерть своего ребенка. Я хочу им сказать, что знаю, как это больно, но дальше есть жизнь. Она не сразу начнется. Надо дать себе время отгоревать. Но она обязательно будет! Я сама думала, что это невозможно пережить. Но я лежала в палате с девушкой, которая была беременна спустя пять лет после такой потери ребенка. Оказывается, можно пережить. Но я, конечно, уже не та, что была до всего этого. И никто не будет таким, как раньше. Но сильно погружаться туда не надо, чтобы не зациклиться на этом и не сойти с ума. Жить дальше и знать, что рядом есть люди, которые обязательно помогут, поддержат, выслушают, обнимут. И не надо стыдиться говорить о своей беде. Вы в этом не виноваты. К сожалению, так бывает. И даже те родители, у которых находят какие-то генетические поломки, в этом тоже не виноваты. Да, ни мне, никому другому не понять, почему у тех матерей, которым дети не нужны, они рождаются. А часть тех родителей, которые молятся о детях, или бесплодны, или теряют их… Но надо верить. Вообще, в разных семьях, если копнуть, очень много боли. И какие, оказывается, есть сильные люди. Продолжают жить, радоваться и благодарить Бога!

Еще Мария уверена, что нужно менять всю систему в роддомах.

– Потому что редкая женщина, которая сталкивается с тем, с чем столкнулась я – и с потерей, и с таким отношением, – остается в своем уме и трезвой памяти. Это очень повреждает. И не каждая после этого захочет беременеть и рожать. Человечнее надо быть друг к другу, и тогда даже самую сильную боль будет легче пережить.

Самое лучшее – не начинать лезть в душу. «Скажи, чем я могу тебе помочь?» – и всё. Слушать и быть рядом

Менять надо историю о сроках. Когда ребенок не человек, а всего лишь «плод».

– А по закону он «плод» до двадцати двух недель. На него нет документов, по бумагам он не родился и не умер. И забрать тело нельзя – это «би-о-ма-те-ри-ал». И даже в двадцать две недели, если он весит меньше 500 грамм, – это опять «плод». И его нельзя по-человечески похоронить. Но так быть не должно!!!

А тем, кто хочет поддержать таких женщин, Мария советует никогда не говорить: «Ну что ты расстраиваешься? У тебя еще будут дети». Это самое болезненное, что можно сказать в тот момент.

– Самое лучшее – не начинать лезть в душу. «Скажи, чем я могу тебе помочь?» И все. Я готова была сама рассказать, меня надо было только слушать. Как показывает опыт общения с такими же матерями – это самое правильное. Не пытаться что-то говорить, слова не помогут (особенно дежурное «все, что Бог ни делает, все к лучшему»). А слушать и быть рядом…