Джулиан Лоуэнфельд: «Толстой и Достоевский проповедуют. Пушкин – показывает»

С тех пор как несколько лет назад я прочитал воспоминания друзей Пушкина о его последних днях, меня не оставляла мысль о том, какие духовные метаморфозы произошли с великим поэтом, когда он смотрел в лицо смерти. Я вдруг почувствовал, что он умирал как настоящий христианин. Пожалуй, в Америке трудно найти человека, с которым можно было бы обсудить это лучше, чем с Джулианом Генри Лоунэнфельдом – поэтом и переводчиком, который, можно сказать, благодаря Пушкину выучил русский язык.

Джулиан Лоуэнфельд – Пушкин – православный поэт?

– С этим можно согласиться, а можно и нет. И доказать можно и то, и другое. Например, если вы почитаете комментарии известного пушкиниста Валентина Непомнящего, то увидите, что да, Пушкин – действительно православный поэт. В особенности эти его стихи, написанные о Великом посте:

«Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,

Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;

Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет

Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста

И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! Дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи».

Валентин Семёнович Непомнящий, литературовед-пушкинист, доктор филологических наук Эти стихи достаточно религиозны. По сути, он переложил на язык поэзии молитву святого Ефрема Сирина. Это с одной стороны. А с другой, помните, за что поэта сослали в Михайловское? Полиция вскрыла его письмо Кюхельбекеру: «Ты хочешь знать, что я делаю? Пишу пестрые строфы романтической поэмы – и беру уроки чистого афеизма». И я бы не назвал Пушкина даже в его более зрелые годы особо церковным человеком и не стал бы в этом плане сравнивать его, например, с Достоевским или с Толстым. В их творчестве была тенденция, мягко говоря, проповедовать. Пушкин вовсе не проповедует, он просто показывает. У него просто «что посеешь, то и пожнешь». Ведь у него было глубочайшее восприятие мироздания, он чувствовал, что в мире, несмотря ни на что, царствуют законы гармонии, красоты и справедливости.

На мой взгляд, все его творения заканчиваются так, как должны заканчиваться, даже если они кажутся фрагментарными, незавершенными. В них каждый получает то, что заслуживает. Сказки Пушкина тому очень яркий пример. Но и Онегин, убивший своего друга, – разве после этого он мог быть вместе с Татьяной? А сама Татьяна, вышедшая за мужчину, которого не любила, – на какое счастье могла бы она надеяться, когда она сама была вся из любви?

Пушкин чувствовал, что в мире, несмотря ни на что, царствуют законы гармонии, красоты и справедливости

А как мог Герман, будучи причиной смерти графини, не пострадать за это? Но добрый Петруша Гринев, который честь сберег и во всем оставался верным, заслуженно получает милосердие, и по той же причине «Метель» и «Барышня-крестьянка» кончаются радостно.

При этом, конечно, у Пушкина множество загадок, как у любого гения. Почему Онегин, «всем сердцем юношу любя», убил Ленского? Почему не избежал дуэли? Почему хотя бы не стрелял мимо друга? Сам ведь Пушкин на всех дуэлях (кроме последней) всегда стрелял в сторону, собственной жизни не щадя. Неужели юный Ленский заслужил свою раннюю смерть? В чем Промысл тут? Я сам не знаю. Разве что это позволило Пушкину написать изумительные размышления о жизни и смерти в шестой главе. Но, кроме шуток, я сам не знаю. Загадка.

– Можете ли вы сказать о себе, что Пушкин приблизил вас к пониманию Православия и русской культуры?

– Да, но постепенно, не сразу, зато глубоко. Так же, может быть, как сам поэт ближе к концу жизни, вероятно, открыл в себе веру. У него есть потрясающая статья «Об обязанностях человека», опубликованная в 1836 году. В ней он говорит об идеалах веры – о прощении и о любви. На мой взгляд, все его творчество пропитано этими ценностями. Я знаю, это всеобщие ценности. Православные ценности, христианские ценности, протестантские, католические, еврейские, буддистские, мусульманские, как хотите, просто общечеловеческие ценности, обязанности ЧЕЛОВЕКА, а не только православного человека. И все же…

– А вы сами приняли Православие?

В свое время я переводил книгу отца (ныне митрополита) Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые»

– Да. В свое время я переводил книгу отца (ныне митрополита) Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые». Поначалу у меня были большие сложности с пониманием не только слов и церковной терминологии, но и вообще этого мира. Представьте, нужно перевести книгу о мореплавании, ничего не понимая ни в парусах, ни в палубах, не понимая, где левый борт, а где правый. Вот я и попросился пожить в монастыре, чтобы лучше прочувствовать этот мир. Провел в Сретенском монастыре в Москве около двух месяцев. Не знаю, как это со мной произошло, но к концу своего пребывания там я почувствовал что-то. И я перешел в Православие в Великую Субботу, за день до Пасхи.

Моей крестной мамой стала матушка Корнилия (Рис) – американская монахиня, работающая при Сретенском монастыре. Очень интересный человек, вы обязательно должны написать о ней.

Для меня есть очевидные истины в Евангелии – возлюбить ближнего как самого себя, простить врагов…

Кстати, за перевод книги «Несвятые святые» в США я получил премию. За переводы Пушкина – в России, а тут, в Америке, – пока только за это.

– Поздравляю!

– Поздравлять-то на самом деле надо владыку Тихона, это же его заслуга. Я только его переводил.

– Я знаю американцев, которые после прочтения Достоевского не просто выучили русский язык и приняли Православие, но даже стали священниками в Русской Церкви.

– Лучше об этом спросить у дорогой моей матушки Корнилии… Но я в этом плане, скорее, ближе к Пушкину. У Пушкина, с одной стороны, нет никакой открытой проповеди веры, а с другой, я чувствую, у него все значительно глубже, и при этом – легче. Понимаете?

– Объясните.

Достоевский – великий прозаик и философ. А Пушкин – поэт. Он просто чувствовал мироздание. Это другое измерение

– Достоевский – драматург и великий прозаик. И философ, конечно. А Пушкин – поэт. Я бы даже сказал, поэт поэтов. Он просто чувствовал мироздание. Это другое измерение.

– Для меня поворотным моментом в понимании православности Пушкина стали воспоминания его друзей, бывших с ним в последние дни. Для меня стало откровением, как смиренно он принимал грядущую смерть, как просил прощения, как сам прощал. Он умирал как настоящий христианин. Как вы считаете, это предчувствие смерти на нем так отразилось?

– Вернемся к статье «Об обязанностях человека», о которой упоминал вначале. Там ведь Пушкин пишет:

«Есть книга, коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, применено ко всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицею народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного; но книга сия называется Евангелием, – и такова ее вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах противиться ее сладостному увлечению и погружаемся духом в ее божественное красноречие».

Сильвио Пеллико, писатель Там он рассказывает об итальянском писателе Сильвио Пеллико, который «провел в разных темницах десять лет, и, получа свободу, издал свои записки. Изумление было всеобщее: ждали жалоб, напитанных горечью, – прочли умилительные размышления, исполненные ясного спокойствия, любви и доброжелательства».

Да, это про Пеллико. А на самом деле, это и можно сказать про самого Пушкина. Именно у Пушкина эти «умилительные размышления, исполненные любви и доброжелательства».

Судя по статье, поэт принял веру. В то же время, он оставался мирянином, в той же статье: «признаемся в нашем суетном зломыслии». Он не был совсем воцерковлен. Мне кажется, у него, как и у всех людей искусства, было синусоидное отношение к вере – приходит и уходит волнами. Кажется, вера – она (задумывается) не без сомнения иногда. А как иначе? Великое искусство строится одновременно и на вере и любви, и на иронии, и на мышлении.

Из всех великих русских писателей именно Пушкин – самый нормальный, самый «наш». Надеюсь, вы меня понимаете. Да, он немножко чудак, да, ногти длинные, да, бакенбарды. Но при этом он такой же, как и мы. Вы можете себе представить, что вы бы «тяпнули» в ресторане с Толстым? Нет. С Гоголем? Да вроде тоже не очень – он немножко неврастеник. С Достоевским? Тоже нет. А Пушкин – он такой «свой парень», конечно: «Где же кружка? Сердцу будет веселей». И при этом – величайший гений.

– В США Пушкин по популярности уступает Достоевскому и Толстому…

– Да-а, про популярность, про фокус-группы, про продажи… – разве это главное? «Послушайте, – как сказал Маяковский, – если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?» Мне это – нужно. Все. Вы про веру спросили. Я верю, что рукописи не горят. Вот и занимаюсь своим делом, уверен, что это когда-нибудь кому-нибудь будет нужно. Уверен, что несмотря на все, что происходит в мире, люди поймут, что Пушкин – это Пушкин, величайший поэт, поэт свободы, любви и доброжелательства!