В жизнь вечную и в жизнь земную

Этот рассказ написан по реальным событиям, имена героев изменены.

В палате стоят кровати едва ли не одна на другой. Только в платных, тех, что в конце коридора, поменьше. А здесь иначе. Полные помещения заплаканных, неспящих молодых матерей. И она – одна из них. Только ляжешь – медсестра кричит твою фамилию из коридора: «Иди к ребенку, плачет!» А он все время плачет. Поэтому Катя, родившая неделю назад, почти не ест и не спит уже который день. И молиться, как раньше, уже почти не может. Только иногда: «Господи, помилуй!» А чаще – просто: «Господи...».

На нее стараются не смотреть. Сказали же: очень сильные повреждения у сына в родах, если и жив будет – будет овощ.

Это слово теперь преследует ее в кошмарах, когда она нечаянно «отключается» на какие-то минуты. Иногда прямо стоя, иногда в коридоре. Но даже так поспать не выйдет: «Плачет! Других детей перебудил, иди!»

Ей кажется, что плачет вся больница.

***

Малыш каким-то чудом уснул. Поцеловала в черные-черные волосы осторожно, почти невесомо – от травм там почти некуда целовать. Рассказывали – она тоже родилась «черная, как ворона», только потом волосы стали светлее.

Лицо горит, хочется умыть. Зайти, что ли, в санузел к «платным»? Вот он, рядом с палатами детишек. Женщины в своих комнатах там обычно находятся по две. Но их сыновья и дочки, только что появившиеся на свет, крохотные, страдают совершенно так же, как и другие. Можно оплатить отдельную палату, но не здоровье самого любимого существа. Страшно.

В коридоре у подоконника, на единственном стуле – странной формы, широком, несуразном, – сидела женщина ненамного старше ее, белые волосы аккуратно собраны в пучок, по лицу видно, что привыкла за собой ухаживать – еще в то время, когда на щеках не было постоянных слез. Вчера медсестра кричала в палате: хватит тут сырость разводить, себя жалеете... Все, все тут «разводят сырость». Все, кто, сам еще не стоя на ногах после родов, пытается хоть что-то сделать для родных малышей.

Женщина посмотрела на нее. Подвинулась. Они обе уместились на одном стуле. Рядом. Как сестры

Женщина посмотрела на нее. Подвинулась. Они обе уместились на одном стуле. Рядом. Как сестры. Они тут и есть сестры. По горю, по боли.

– У моей сердце, – заговорила женщина. – И здесь помочь не могут, поедем в Москву. Смешно даже: поеду обратно. Я из Москвы, а муж из вашего города. Собирались здесь жить. А теперь непонятно, что будет.

Помолчала. Посмотрела в пол, криво усмехнулась:

– Я ему рассказываю, а он о чем-то своем думает. А потом оглядывает меня с ног до головы и говорит: «Вот так же не всегда будет, да? Ты же приведешь себя в порядок?»

Она посильнее запахнулась в халат и передернулась:

– Скорее бы уже поехать в Москву.

«А он с вами поедет?» – чуть не спросила светленькую Катя. И вовремя поняла: нет, никто не поедет, и спрашивать нельзя.

А та встала, взяла за руку Катю, повела к «платной». Показала через дверь: «Вон – моя крошечка». Светленькая головка в кювезе. Надо кивнуть и улыбнуться, чтобы улыбнулась ее мать. И она действительно улыбнулась:

– Знаешь, я ее крестила. Сказали – священника не пустят. Мне свекровь принесла крестик. И я крестила. Она Елизавета теперь.

Катя машинально подняла руку к своему крестику. В той, добольничной, жизни она и сама нередко при храме объясняла людям, что такое «Крещение страха смертнаго ради». А как дело коснулось собственного ребенка... Видимо, сказались бессонные ночи. Ощущение, что все дни слились в одно бесконечное сегодня, а крестить чином, который так называется совсем не зря, Катя решится – завтра. А может, где-то внутри она отрицала беду, ждала, как выйдет из больничных дверей с совершенно здоровым ребеночком в нарядном «конвертике» и на «правильный» сороковой день торжественно отправится с ним в церковь?

Светленькая, видимо, истолковала молчание по-своему:

– Не знаешь, как это сама мама крестить может? Берешь воду, обливаешь ребеночка, хотя бы на голову, вот так вот, если по-другому нет возможности, и говоришь...

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, – хором произнесли они.

И снова замолчали.

***

Батюшке Катя уже позвонила, получила благословение. Воды – набрала, простой, из-под крана. Крестик... Она начертила крест ручкой на своей груди, муж обещал хоть как-то выбраться с работы пораньше, чтобы успеть в положенные часы и передать жене другой крест. А этот, что сейчас на ней, – этот она отдаст малышу.

Глубокая ночь. Какое-то чудо: все «бесплатные» – спят. На этаже – никого. Спят и дети, и матери. Хотя, вот – раздался один тонкий голосок. Она его безошибочно уже узнает. Катя нырнула в палату, поставила бутыль с водой на подоконник, подбежала, взяла ребенка на руки. Утешала, как могла, укачивая и тихо-тихо напевая молитвы ему в ушко.

Потом уложила его обратно и развязала гайтан своего крестика.

***

Кто-то все-таки плакал на этаже. Негромко, но надрывно.

Дверь одной из «платных» была приоткрыта. Катя заглянула. Две кровати, одна пуста. На второй совсем молодая девчонка, черные глазищи в пол-лица, вьющиеся волосы водопадом. И вся трясется от плача.

Катя поняла, кто это. Недавно медсестра высказывала им: «Ревут они! Вон, в платной одна, муж с родней подарками заваливает, пылинки сдувает, принцесса такая, зовут еще как... Сусанна! – а ребенок ничего не ест, и не научится! Вот ей бы реветь, а не вам!»

Она молча подошла к девчонке и обняла ее.

Девчонка скоро успокоилась. Отерла слезы с такой силой, что казалось – глаза ототрет. Рукой с лакированными ногтями откинула волосы со лба. И деловито так спросила Катю:

– А что ты тут делала?

***

На следующий день Катя видела Сусанну в коридоре. Та прогарцевала мимо Кати, как жеребенок, подмигнула ей и скрылась в кабинете медсестры. На ее груди оказался золотой крестик, которого не было накануне. Той ночью она твердо заявила, что тоже будет крестить своего ребенка, внимательно выслушала, как это делается, даже записала – и сказала, что попросит родных срочно привезти ей «все, что для этого нужно, и чтоб все как положено».

Сусанна в невиданно красивом платье шла по коридору с ребенком на руках. Малыш спал в большущем дорогом «конверте»

А еще через два дня Сусанна в невиданно красивом платье шла по коридору с ребенком на руках. Малыш спал в большущем дорогом «конверте». Его мать с видом победительницы покинула этаж, а на улице ее уже ждал шумный кортеж из нескольких машин, и несколько мужчин и женщин, одетых как на праздник, дежурили у входа больницы с цветами и воздушными шарами.

Многие матери с детьми за это время уже выписались домой. Не было видно и матери девочки Елизаветы.

От медсестер она услышала позже, что Сусаннин малыш внезапно «изменился до неузнаваемости» и не только «научился» самостоятельно есть, но и вовсе следа не осталось от того, что ребенок когда-то был болен.

«Это же настоящее чудо, как в книгах», – подумала тогда Катя. Но сил не было размышлять даже об этом.

А она не знала, чего ей ждать. Неужели действительно... «овощ»?

«Господи...» – только и говорила она, уже постоянно.

***

– Да собирайся же, горе мое!

– А ты мне помоги сумку собрать! А телефон мой не видела?

– Вот жалко, что отцу раньше из дома уезжать, посмотрел бы он на такого «самостоятельного» сына!

– А чего бы на меня не посмотреть, когда есть на что посмотреть?

– Ох и самооценка у тебя, дружочек! Ботинки опять с вечера не почистил?

– Они чистые! Я в лужу вчера попал – считается, что помыл!

Они всегда так собирались по утрам. Шутливо спорили, поддразнивали друг друга. Могло б показаться, что это и не мать с сыном вовсе, а сестра с младшим братом.

– Знаешь, что я вчера ночью смотрел?

– Так вот ты почему такой сонный!

– Ничего, на уроке посплю!

– На родительском собрании и говорят – спят все на уроках! Конечно, если по ночам смотреть всякое...

– Я все равно хорошо учусь!

– Ну, и что ты смотрел? Так, стоп. Куда пошел в таком виде? Расчешись.

Сын, уже выше матери, подошел к зеркалу. Взял расческу, нехотя провел по волосам:

– Мама, а у нас в классе все ребята волосы покрасили. Ну, почти все.

– И что? Тебе тоже теперь надо?

– Нет. Как раз не надо. А те, кому не разрешили, говорят, что мне завидуют.

– Это почему еще?

Сын подергал себя за отросшую челку:

– Так у меня же свои волосы разноцветные. Вот черные, а вот – нет. Ты же рассказывала, что я голову повредил, когда родился, и именно в этих местах черные навсегда и остались. Вот и...

– Ясно, теперь ты от природы модный. Обувайся скорее!

Мать поправила выбившийся у сына из-за ворота крестик, который когда-то, много-много лет назад, носила она сама. Мальчишка открыл дверь и выбежал.

Катя перекрестилась перед иконой Господа Христа, висевшей над дверью, и вышла вслед за сыном.