Смоленск. День города

25 сентября исполняется 80 лет со дня освобождения Смоленска от немецко-фашистских захватчиков в ходе Смоленско-Рославльской операции 1943 г.

Русская мать и две ее дочери рассматривают разрушение своего дома после Второй Смоленской битвы. Осень 1943 года

Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди...

Константин Симонов, 1941 г.

В свой приезд в Смоленск я неожиданно для себя попал на День города, который здесь празднуют в четвертую субботу сентября, в память об освобождении города от немецко-фашистской оккупации в 1943-м году.

Сентябрь в тот год выдался дождливый и холодный. Временами ненадолго выглядывало солнце, но потом его опять закрывали тучи, начинал моросить противный дождик, дул промозглый ветер, и снова нужно было открывать зонтик и, держа его левой рукой, фотографировать достопримечательности «одной правой», что в данном случае было отнюдь не бравадой пресыщенного туриста, а вынужденной необходимостью – беречь от воды объектив.

В день моего приезда в Сквере памяти героев у крепостной стены было много убеленных сединами ветеранов войны, на гражданских костюмах и военных мундирах которых сверкали боевые ордена и медали…

Глядя на них, я вспомнил о своем деде, который воевал на Западном фронте, но до Смоленска не дошел – был тяжело ранен за 280 верст отсюда, под Белёвым, зимой 1943 года. А на Пасху того же года вернулся из госпиталя в свое рязанское село, где его ждала жена с семью детьми мал мала меньше, и прожил там до глубокой старости. Но, по странным совпадениям судьбы, последние годы жизни провел в Туле, где в войну лежал в госпитале. Там же и был похоронен…

История Смоленска раз за разом трагически повторяется

К Вечному огню возлагали цветы делегации почетных гостей; по дорожкам сквера и прилегающим улицам маршировали отряды юных кадетов – мальчиков и девочек в беретах и пятнистой военной форме. Перед зданием городской администрации шла репетиция праздничного митинга и парада, на лавочках в скверах сидели юные красавицы-смолянки, по улицам и паркам гуляли молодые мамы с колясками, прогуливались семьи с детьми, свадебные процессии молодоженов одна за другой проходили по Аллее славы... А я ходил по городу, ошеломленный впечатлениями, и всюду натыкался (часто в буквальном смысле) на знаки, следы и символы его славной истории: величественные монументы, памятные доски, храмы, соборы, монастыри…

Вечный огонь рваными от ветра языками вырывается из бронзовой звезды в центре гранитной плиты, багровой, как запекшаяся кровь… Чуть дальше – бюст над могилой сержанта Егорова, водрузившего в 1945-м знамя Победы над Рейхстагом… У подножия древней смоленской стены – могилы воинов и монументы в честь городов-героев той великой и страшной войны: Москва, Ленинград, Сталинград, Минск, Киев, Севастополь, Одесса... А над ними, на красном кирпиче стены, – почерневшие от времени чугунные доски с именами полков, защищавших город в 1812-м году: 4-й Егерский, пехотные Селенгинский, Вильманстрандский, Муромский; драгунские Иркутский, Сибирский, Оренбургский... Они установлены благодарными потомками-однополчанами через сто лет, в 1913-м году – накануне очередной мировой войны…

История Смоленска раз за разом трагически повторяется…

М.А. Егоров зажигает вечный огонь в Смоленске, 1968 г.

***

Дождь все усиливался, я замерз окончательно и от безвыходности зашел в павильон летнего кафе у основания бруствера Королевской крепости – в большую бело-красную палатку с пластиковыми окнами, колыхавшимися вместе со «стеной» под напором ветра. К моему удивлению, внутри оказалось просторно и безлюдно. У входа сиротливо стоял холодильник, сквозь прозрачную стеклянную дверцу которого были видны неуместные в такую погоду прохладительные напитки. Ни посетителей, ни продавцов за стойкой с пустой витриной не было (что было кстати). Но, главное, не было дождя, ветра и стылого уличного холода, так что в хлипкой палатке было даже тепло. Я повесил мокрый зонтик на спинку стула, положил на его сиденье надоевшую за день сумку и, подойдя ближе к окну, посмотрел наружу. Дождь хлестал по земле и асфальту, мелко пузыря воду в лужах.

За спиной послышались чьи-то шаги. «Ну, сейчас попросят уйти. Кафе, мол, не работает, и всё такое…», – подумал я, готовясь испытать досаду выгнанного под дождь непрошеного гостя. Но, обернувшись, я увидел такого же, как я, бедолагу, загнанного сюда дождем. Это был среднего роста мужчина с сильной проседью в волосах и такими же усами, со сложенным зонтом в одной руке и палочкой в другой, которую он держал на весу. Прихрамывая, он подошел ближе и сходу заговорил, словно продолжая давно начатую беседу:

– Вы с какого года?

– Да я с Москвы, – невпопад ответил я, собираясь все же досказать год своего рождения, но он, не дослушав, сразу продолжил:

– А я с тридцать седьмого. Вы-то не застали, а я этот день встречал здесь. Всё помню… Сами-то мы до войны в городе жили. Мать на льнокомбинате работала. Как война началась, отец сразу на фронт ушел. Мать осталась с тремя детьми. Как жить? Ушли в родную деревню, и собралось нас с моими двоюродными у деда 15 человек. И дед нас всех два года кормил. Но все от мала до велика работали! – выделил он последние слова, словно отражая возможный упрек в тунеядстве.

– Мать в колхозе, а я курей пас. И до чего противные это птицы… Я с тех пор кур терпеть не могу. Вечно куда-то разбегались… Бывало, только зазеваешься, ворона хвать цыпленка, а мне за него нагоняй…

– Рогатка-то у вас была, – спросил я, – ворон гонять?

– Какая там рогатка, – отмахнулся он. – Камышкой, да «Кыш!» – крикнешь и все...

На освобожденной Смоленщине. 1943 г.

Мы стояли у колыхавшейся от ветра стены павильона. Дождь за окном лил не переставая. За мутноватым пластиковым «стеклом» показалась очередная свадебная процессия, возвращающаяся с моста новобрачных. Невеста в белом длинном платье шла по мокрой дорожке, грациозно придерживая левой рукой пышный подол платья, а правой опираясь на крепкую руку своего супруга в темном костюме.

– Куда ж они под дождем-то! – встревожился мой собеседник. – Невесту сюда надо звать, – беспокойно озираясь по сторонам, добавил он. Во всем его облике сквозила такая искренняя отеческая забота о молодых, что я поспешил его успокоить.

– Не тревожьтесь, они идут к машине. Повесили свой замочек на перила моста, покричали «горько», поцеловались, сфотографировались – и теперь с гостями за свадебный стол. Там согреются!..

– Ну, ладно, – согласился он. – А то можно сюда. Места много, все бы поместились…

– Да-а, – вернулся он к прерванному рассказу, – когда наши стали подходить к Смоленску (мы в то время недалеко в деревне жили), нам сказали, что надо уходить, потому что будут бои. Ну, да вокруг Смоленска оврагов много. Сунулись мы в одну сторону – там немецкая траншея. Немец, часовой, затвор автомата передернул, показывает стволом, мол, уходите. Мы – в другую сторону… Нашли овраг. Сидим день, два, три… Еда закончилась. Костер разводить нельзя – светомаскировка, иначе немцы найдут, убьют. А холодно… Холоднее, чем сейчас, погода-то была. Да-а-а. Шалаши сделали, армяками накрылись – это такая одежда из плотной ткани. На небе ночью огоньки видно – самолеты летают. И так уже неделю сидим, ждем: старики, женщины с малыми детьми… Ничего неизвестно, сколько еще сидеть… А мужики откуда-то все знали. Приходят как-то и говорят: «Завтра начнется сражение». Выкопали они большой окоп, метров, наверное, двадцать длиною. На дно набросали лапника, на нем разместились женщины и детвора. Сверху накрыли жердями и завалили ольхой, чтобы не видно было. Спрятали, значит, нас, а сами ушли куда-то.

Дети войны

Мне-то 6 лет было, я старший, а у матери еще сестренка моя трех лет и братик, чуть постарше. А сестренка возьми да и начни плакать – выдает всех. Немцы найдут – всех расстреляют. Собак-то мужики перебили, чтобы лаем не выдали, а с ней что делать? Мать достает тряпочку, разворачивает, а там колотый сахар. Отбила она от него кусочек и сестренке в рот, та сразу и замолчала. Сосет себе «леденец», чмокает. Осколки мелкие нам с братом достались. А я два года сладкого в рот не брал – война ведь, голодно… Да-а, сосу тоже, радуюсь. Да радость-то недолгая – осколки маленькие. Сестра уснула, а мне в голову крамольная мысль закралась: «Хоть бы она еще заплакала». Тогда мать ей сахару кусочек отколет, и мне крошки достанутся… Так и сидим мы в окопе под ольхой, ждем.

Тут стрельба вдруг началась: самолеты бомбят, пушки стреляют… Я из окопа вылез и вверх из оврага полез. Добрался, выглянул, смотрю: наши солдаты по полю бегут, стреляют, падают… И я про себя решил: когда наши придут, выйду на дорогу, подойду к командиру и скажу ему спасибо, что они нас освободили.

Пока лазил по оврагу да смотрел всё, заблудился. Кругом крапива, малина – не пройти никуда, ничего не видно, замерз… Я ж в коротких штанишках да босиком…

– Так ведь конец сентября уже был, и, вы говорите, что холоднее, чем сейчас! – поразился я. – Как же вы...

– Да мы все так тогда ходили, – спокойно возразил он. – Как снег сойдет, так босые и бегали до нового снега. А штанишки такие вот, до колен, – он показал рукой на себе.

– Да-а, замерз я, еле выбрался из чащи. Пришел в окоп, улегся и сразу заснул. Так и проспал наше освобождение-то. А когда проснулся, бои уже стихли. Взрослые стали решать, что делать дальше. Старые были за то, чтобы возвращаться в деревню, а молодые – чтобы ждать, пока дороги разминируют и всё окончательно утихнет. Но старые настояли: еды нет, дождь, все замерзли… В общем пошли мы назад.

Военное детство

Старые идут по дороге впереди нас, метров за сто, наверное. Это на случай, если подорвутся, чтобы, значит, молодые целы остались… Но ничего, никто не подорвался. Дошли мы до своей деревни… Наш-то дом цел остался. Во всей деревне только две избы горят. А соседняя деревня вся пылает… Зашли мы к себе в дом, а там наши солдаты, человек двадцать. Мы в своем овраге давно ничего не ели, и у них тоже еды нет…

– Да, у передовых частей снабжение нерегулярное было… – начал было я.

Нарезали хлеб тонюсенькими ломтиками на 35 человек. Тем мы все и поужинали за несколько-то дней

– Какое там снабжение!.. – безнадежно махнул рукой мой собеседник. – Где-то они достали одну буханку хлеба, а бабушка моя вытащила припрятанный в доме кусочек коровьего маслица. Нарезали хлеб тонюсенькими ломтиками на 35 человек, а бабушка втерла в каждый по капельке этого маслица. Тем мы все и поужинали за несколько-то дней. Никогда я не забуду вкуса того хлеба. Ничего вкуснее в жизни потом не ел, – сказал он мечтательно.

– Забрался я на печку, и такой она мне теплой тогда показалась, хотя ее уже недели две никто не топил…

– Дров, наверное, не было…

– Да кто ж позволит ее топить?! Фронт же рядом! Искры из трубы светомаскировку нарушают… – удивился он моему неразумию.

– И проспал я так два дня. Вот так и встретил я день освобождения Смоленска…

Мальчик рассматривает брошенное немецкое оружие

А потом, что ж... Играли мы все оружием. Шастали везде. Я вот автомат нашел, не немецкий, а наш. Такой с круглым диском… Как его, слово-то вылетело...

– ППШ, – подсказал я забытое слово, а мысленно расшифровал: «пистолет-пулемет Шпагина».

– Да, точно. Винтовку советскую тоже нашел... Бывало, старшие ребята попросят у меня поиграть, я-то наивный был, отдам им, а они не возвращают... Однажды гранату нашел. Тоже нашу. Начал ее разбирать. Вокруг малышни собралось человек пятнадцать, а я среди них старший, гордый такой – 6 лет уже! Рубашку осколочную с гранаты снял, стал взрыватель выворачивать, а он в краске. Вымазался я весь в ней. Думаю, суну его в печку, он обгорит, и будет мне хорошая игрушка… Мы ж тогда играли патронами да гранатами, оружия в полях было прорва… Да-а, вывернул я взрыватель и заметил колечко на нем.

Мы ж тогда играли патронами да гранатами, оружия в полях было прорва

И так мне его захотелось иметь, чтобы на палец надеть. Я у других ребят видел таких даже по два, а у меня ни одного не было. Отогнул я усики, вытащил колечко, смотрю на него, а запал сработал, и взрыватель стал у меня в руке нагреваться – я ж чеку выдернул, с колечком-то этим. Держу его в кулаке, а он разогрелся, жжет руку, терпеть мочи нет. Но терплю, а сам кричу малышне: «Разбегайсь, ща рванет!» Они – врассыпную. Бросил я запал в яму – тут взрыв, пламя… Взрослые бегут, мать моя впереди всех… А я ей говорю так спокойно: «Не волнуйся, цел. Только руку обжег немного»…

Рассказывая, он протянул мне руку и раскрыл ладонь, словно показывая тот самый ожог.

– Да, в тот раз все целы остались, а так, сколько ж детей после войны погибло, ужас!.. Обидно. Еще 10 лет подрывались. В нашей деревне семерых за раз не стало. Нашли в поле снаряд, стали разбирать и подорвались. В школе товарищ у меня был, красивый такой парень с соседней деревни… Смотрю, что-то его давно не видно. Спрашиваю его деревенских: «Где он?» А они отвечают: «Убили». – «Как так?» – «Да с приятелем играли, целились друг в друга из винтовки, а она заряженной оказалась. Бац – и прямо ему в лоб»… Да, много погибло после войны, жалко их…

Возвращение жителей города Дорогобужа, Смоленская область. Сентябрь, 1943

Мы помолчали. Он подошел и посмотрел в мутноватое пластиковое окно. За его плечом я видел, как мимо нашего убежища движется очередная свадьба. Невеста осторожно ступала по лужам, одной рукой держась за жениха, а другой приподняв подол своего длинного платья, пышного и белого, как первый снег.

«Вот еще одна счастливая пара, – подумал я. – Сколько их тут сегодня побывает? Десять? Двадцать? Пятьдесят? Урожайная осень на свадьбы выдалась в этом году в Смоленске».

– Дождик вроде закончился, – сказал мой собеседник, торопливо собирая вещи. – Пойду.

Я хотел было узнать его имя и попросить разрешения сделать на память фотографию, но почему-то постеснялся.

– До свидания, – сказал он, выходя из нашего убежища.

– Всего доброго, – попрощался я и, немного помедлив, тоже вышел.

***

Вахта памяти

Время затягивает раны и течет неумолимо. Все меньше ветеранов той войны приходят в смоленский Сквер памяти героев на День Победы и в очередную годовщину освобождения Смоленска. Выросли дети войны, создали свои семьи. Теперь у них уже внуки. Они тоже женятся, растят детей… Жизнь продолжается.

Главное, чтобы мы хранили память и чтили тех, кто защищал нашу Родину, кто восстанавливал ее из руин после войны, кто трудился на ее благо, кто малыми детьми пережил тяготы военного и послевоенного времени. Потому что, как хорошо сказано в книге^[1], посвященной той великой и страшной войне: «Родина – это когда каждая слеза всех женщин и детей огнем жжет наши сердца. Когда судьба каждого – это судьба Родины».