Пять дней прощального лета

Вагоны дернулись, сдвинулись с места, и перрон вместе со зданием вокзала, неожиданно вертикального, из стекла и бетона, в виде синей башни, тоже двинулся, словно поплыл, и остался позади.

Такое здание вокзала не увидишь нигде в России. Разве что только в Италии, потому что проект этого вокзала сделан нашим архитектором Юрием Храмовым не без опоры на итальянские современные образцы.

До свиданья, Самара.

– Едем! – радостно сказал отец Артемий, улыбаясь и глядя на меня блестящими карими глазами.

– Едем! – тихо, но так же радостно ответил я, ответно улыбаясь моем спутнику: он согласился ехать со мной в Москву в качестве сопровождающего. Я трудно хожу, частенько не могу обойтись без помощи в, казалось бы, самых простых ситуациях.

Поехать со мною поочередно не смогла по болезни жена, по занятости один друг, потом второй, третий.

Я уже дошел до отчаяния, как на выручку пришел отец Артемий Мищенко. Храм во имя Николая Угодника, где он служит, я посещаю уже пятнадцать лет, и с этим батюшкой, который сердечно относится ко мне и к моему творчеству, у меня сложились такие же ответные чувства.

Митрополит Самарский и Новокуйбышевский Сергий благословил нас, отпустив отца Артемия в командировку.

Наше купе новейшего поезда с двухэтажными вагонами – удобное, на двоих. Мы на первом этаже, располагаемся, и дорога обещает быть комфортной и спокойной. Но на душе не исчезает беспокойство, обычное для пути, пусть всего лишь до следующего утра.

Наверное, потому, что я слишком много думал об этой поездке, слишком много было разных событий, больших и малых, которые предстояло решить.

И вроде многое сделано, а все-таки неизвестно, как все получится уже в Москве.

Поводом для этой поездки послужила круглая дата – 90-летие моего старшего брата Анатолия – самого дорогого для меня человека. В Центральном государственном музее кино, на ВДНХ, будет открыта выставка, посвященная его жизни и творчеству, его памяти. Предстоит выступить на открытии выставки, записать передачи для ТВ, суета, с этими событиями связанная, воспоминания, увы, нелегкие для моего сердца. Как я все это выдержу в мои 86 лет –вопрос. Ведь предстоит посетить и могилку брата на Ваганьковском, и не раскваситься, быть, что называется, «в форме». А еще думаю обязательно побывать и на Новодевичьем, поклониться и помолиться у могилы своего любимого Антона Павловича Чехова. Да и встретиться, наконец, с редактором издательства лицом к лицу, а не по электронной переписке, тоже надо обязательно – я наверняка больше никогда не приеду в Москву. Ведь это издательство опять готовит к публикации сразу две мои книги.

По сути дела, мне предстоит прощание с Москвой. Надо поклониться ей и ее главным святыням – главным, конечно, для меня лично. Ведь, как ни крути, как ни говори, что ты волгарь, что жизнь и дела твои главные связаны с Волгой, с городами ее, в которых ты родился и вырос, где произошли главные события твоей жизни, все же без Москвы никак не обошлось. Все же в Москве решались и твои, незабываемые для сердца и души события.

Все это хорошо известно моему спутнику – отцу Артемию. Он весел, рад, что едет в Москву, – у него тоже важные и нужные дела.

– Давайте-ка чайку, Алексей Алексеевич, – он выкладывает на столик пирожки, бутерброды, сладости – чего только не наготовила ему в дорогу матушка.

И мы пьем хорошо заваренный чаек, вкушаем матушкины вкуснятины, и начинается наша неторопливая беседа, столь необходимая для растревоженного и усталого сердца.

Дорогой и любимый Антон Павлович

Новодевичье. Монолог первый

Старое Новодевичье кладбище

Тревоги о том, встретят ли нас, как было обещано, где мы будем жить и как нас разместят, оказались напрасными: нас встретили, довезли до Дома ветеранов кино, где мне предоставили отдельный номер, батюшка договорился остановиться у своего однокурсника по духовной академии.

И вот мы в сопровождении еще одного нашего общего друга едем по моей просьбе на Новодевичье.

Мои друзья лишь на минутку останавливаются у могилы Чехова и уходят вперед, к неизвестному мне церковному подвижнику, а я остаюсь с Антоном Павловичем наедине.

Для меня Антон Павлович – живой, близкий. С ним я прожил один на один все минувшее лето, когда писал роман, в котором он главный герой

Для меня он живой, близкий, с ним я прожил один на один все минувшее лето, когда писал роман, в котором он главный герой.

Этот роман я обдумывал не один год, а написал его довольно быстро. И вот теперь у меня возникла острая необходимость поговорить с Антоном Павловичем, высказать то, что меня беспокоило, не давало возможности принять решения, как же быть дальше с написанным.

Стою у могилы в растерянности.

Куда-то пропали все слова.

Я онемел, из головы вылетело, что же мне надо спросить у любимого писателя и человека.

Внутри меня образовалось пустота, дыхание стало прерывистым.

У меня в руках ветка белых хризантем, я кладу ее рядом с другими живыми цветами, лежащими за кованой оградой, над надгробием в виде часовни, которые ставили для паломников у дальних дорог, ведущих к святыням на нашем Севере.

Белая стена часовни в середине украшена литым крестом с предстоящими: на правой стороне у Креста – Богоматерь с Марией Магдалиной, по левую – апостол и евангелист Иоанн и сотник Лонгин. Именно так они и стояли, когда на Кресте претерпел муки и окончил земную жизнь за нас с вами Христос.

Алексей Солоницын у могилы Антона Павловича Чехова Надгробие завершает железная крыша, на ней три небольших купола. Они древнерусские, не луковичные, а в виде устремленных в небо свечей. Напоминают и о «Трех сестрах» Антона Павловича.

– Слава Богу, – говорю я про себя первые слова. –Ваш знакомый скульптор Леонид Михайлович Браиловский сотворил вот такой памятник: он дает возможность помолиться и пообщаться с Вами именно как в часовне – исконно русской, скромной, строгой и красивой одновременно. Без вычурной помпезности и даже нахальной величественности, какой так много стало на новом Новодевичьем. Вы бы пришли в ужас, Антон Павлович, увидев бронзовые изваяния на могилах заурядных конферансье или мраморные фигуры с велеречивыми словесами на могилах политиков, которых народ знал только потому, что они занимали начальственные посты и беспрерывно мелькали на экранах телевизоров.

Конечно, Вы бы не сказали ничего вслух, лишь улыбнулись бы грустно, Антон Павлович.

Хорошо, что Вы на старом Новодевичьем. Неподалеку – Николай Васильевич Гоголь, поэт, богослов и защитник русской старины Алексей Хомяков. Рядом – еще один поэт, этой же русской закваски – Николай Языков.

Замечательное братство…

У Вашего подножия – Ваша супруга Ольга Леонардовна – теперь ей не надо уезжать от Вас из Ялты в Москву на спектакли Московского Художественного театра и оставлять Вас одного, больного телом, но не душой.

Она теперь навсегда с Вами, слава Богу.

Простите меня, но слово «Бог» я употребляю не всуе, а от сердца, как и все другие слова – но уже с маленькой буквы. Но, смею думать, эти слова не меленькие по значению. Ибо я написал о Вас и Ваших взаимоотношениях со Львом Николаевичем Толстым потому, что увидел в них самую важную и самую главную в жизни и смерти человека проблему – отношение к Богу, которое выразилось и в повседневной жизни, и в творчестве. Об этом у нас в критике и литературоведении почти ничего не сказано. А если и сказано, то вскользь, мимоходом.

Вы, Антон Павлович, никогда и нигде в своих рассказах и повестях не говорили «в лоб», не морализировали

Вы, Антон Павлович, никогда и нигде в своих рассказах и повестях, больших и малых, не говорили «в лоб». Не морализировали, видели высоту художественности в самом тексте, в прямой речи героев и авторских описаниях, которые говорят сами за себя.

Ваша проза и драматургия потому и признаны всем миром, что они опередили время, стали являть собой произведения того метода, который уже в наше время определили как вершину художественной изобразительности, которая смыслы написанного уводит «в подтекст», дает возможность читателю становиться «сотворцом» писателя, самому делать выводы из прочитанного. И все хемингуэи, и сартры, и иже с ними камю, и прочие нынешние и вчерашние писатели, которых почитают как классиков, пошли вслед за Вами.

Ваше творчество имеет и еще одну очень важную особенность. Порой Ваши произведения говорят больше, чем сам автор думал, размышляя о том, что же он хочет сказать. «Идея», о которой толковал Толстой, поучая в беседах Вас, оказывалась сплошь и рядом мельче той, которую нес сам текст Ваших сочинений.

Толстой говорил, что у вас «нет окна в религию».

Антон Павлович Чехов Вздор.

«Окна в религию» как раз не оказалось у самого Льва Николаевича. Изобретая свое евангелие, он оказался безрелигиозен сам. И потому и в своей жизни семейной, бытовой запутался, погрузился со своими идеями прямо в ад. Бежал из своей Ясной Поляны, которая оказалась для него Темной. Собственная жена, родившая ему 13 детей – девятерых сыновей (Сергея, Илью, Льва, Петра, Николая, Андрея, Алексея, Ивана и Михаила) и четырех дочерей (Татьяну, Марию, Варвару и Александру), однако пятеро из них (Петр, Николай, Варвара, Алексей и Иван) умерли в раннем детстве, – и она оказалась главным его врагом!

А поставив себя на место Бога, он не только отринул себя от Церкви, но еще и хулил ее.

И потому умер в муках без исповеди и покаяния.

Вот это я и хотел показать, Антон Павлович. В Ваших отношениях с Толстым как раз и видно, как Вы уходили из-под его влияния, как Вы своим творчеством подспудно, в подтексте все более и более исповедовали Христа. А мораль некоторых Ваших сочинений, всегда оставаясь высоконравственной, прямо говорит об утверждении Православия как веры русского народа.

Поверьте, Антон Павлович, я «не притягиваю за уши» Ваши сочинения к этой идее, как это делали многие советские и постсоветские критики, изображая Вас то «разоблачителем царского режима», то «певцом беспросветной жизни, которая ничего не стоит».

Нет, Вы не были ни тем, ни другим.

Ваша цельная, прекрасная душа была от рождения христианкой, как сказал об этом один из столпов христианства. Догматизм и казенщина уводили Вас от Церкви, но не от веры, которая, я убежден и стараюсь это показать в романе, жила в Вас всегда. Она и спасала Вас в переломные моменты жизни как в юности, так и в зрелые Ваши годы.

Недаром многие Ваши современники говорят и пишут о Вас, что одно только Ваше присутствие сразу создавало атмосферу благородства, деликатности, интеллигентности. Да и сам вид Ваш был таков, что нельзя было не вспомнить Ваше же высказывание о том, что «в человеке все должно быть прекрасно – и лицо, и одежда, и душа, и мысли».

Именно таким человеком Вы и были, Антон Павлович.

Нет, я не идеализирую Вас и Ваше творчество. Конечно, надо видеть Ваш путь. А он ни у кого без спотыканий и падений не бывает.

Простите меня, если я написал что-то не так, как следовало. Но ведь я писал роман. В нем действуют и литературные, то есть мной придуманные герои. Главный из них, Иван Тепляков, писатель и журналист, по заданию «Самарской газеты» едет на станцию Астапово, где умирает заболевший в дороге беглец Лев Толстой.

С этого и начинает разворачиваться сюжет, который, как Вы прекрасно знаете, требует, чтобы события в романе происходили по законам литературы. Конечно, здесь не обойтись без домысла, логики, которую требует художественное письмо, и т.д. Вполне возможно, что я где-то «поворачивал» не туда, куда следовало.

Но писал я сердцем, это точно.

И стремился показать, что Вы достойно прошли весь путь.

Спотыкания были, но падений – нет.

А подвиги были.

Чего стоит только одна Ваша поездка на Сахалин!

Чего стоит одни только рассказы о Ваньке Жукове, о палате номер шесть, или о доме с мезонином, или о даме с собачкой.

Разве все это не произведения, проникнутые от первой до последней строчки дыханием Христовой любви к человеку?

Разве Ваши великие пьесы не есть боль о человеке, который стал жить без Бога?

А разве великие пьесы Ваши, которые и сегодня идут по всему миру, не есть боль о человеке, который стал жить без Бога?

Позвольте сказать Вам это сегодня, у Вашей часовни со крестом и тремя главами-свечами над ней.

Вряд ли я еще приду к Вам сюда.

Это встреча и прощание с Вами.

И упование на то, что мне выпадет встретиться с Вами на небесах обетованных.

Низко кланяюсь Вам, дорогой и любимый Антон Павлович.

(Продолжение следует.)