Горький шоколад

Пашка позвонил, попросил встретить его на вокзале. Иначе, говорит, без шоколада останетесь: у меня весь чемодан им забит под завязку. Плюс рюкзак – как я со всем этим добром до дому доберусь? Мы здорово удивились: шоколад из Донецка, да еще в нынешнее несладкое время. Непривычно.

Приятель нашел для себя отдушину: стал ездить в ДНР – помогать в восстановлении домов, ухаживать за ранеными в больницах, в социальной службе разносить продукты по домам и многое другое. «Чем валяться дома на диване и давать советы, сыпать проклятиями, лучше-ка я месяц-другой займусь делом. Авось поумнею. Или, того хлеще, подобрею». Даже острая на язык моя супруга на сей раз уважительно промолчала.

Об умении промолчать, этом достойном, а то и спасительном качестве, Пашка и завел разговор в этот раз, угощая нас на кухне своими донецкими гостинцами.

– Знаете, как там называют картофелечистку? «Экономка»! В принципе, логично: чем потрошить ножом бедный клубень, гораздо умнее снять тонкий слой кожуры этой самой «экономкой» – и картошка цела, и ее просто больше остается, расход не такой варварский, вот. И собираемся мы, значит, часов эдак в 6 утра на больничной кухне, человек 5–6, и давай вовсю мешков 10 картошки «экономить»: народу-то много в госпитале. Люди на кухне, сами понимаете, разные – от интеллигентов-профессоров в очках до простых санитарок с обширным словарным запасом, которого они не особо стесняются. Не, ну как: иногда, конечно, стесняются, шибко на публике эмоции не выражают. Но профессора краснели, это да. С другой стороны, ребят можно понять: война, разруха, неопределенность, безденежье, недостаток самых необходимых вещей – попробуй, не выразись. Это мне проще: чуть что – уехал к себе на север, купил купучину и радуйся. А тут и с купучиной не обрадуешься.

Но народ крепкий, веселый, за словом в карман не лезет (выразительно посмотрел на супругу). Бывает, такие анекдоты закатит – по полчаса «экономки» из рук выпадают: от хохота руки трясутся. Странно все-таки: вроде и война идет, а люди смеются. Кто-то из сумрачных интеллигентов спросил, уместен ли смех, – так ему быстро пояснили, что если жить, насупясь, то жизни-то и не останется. В общем, жили, считай, весело, хоть и рядом с войной.

Сидим, чистим эту ненавистную картошку, балагурим, смеемся. А тут одна из самых таких, знаете, громкоголосых и бодрых санитарок, с которой уж точно спорить не будешь, вдруг говорит: «Так, зупынылыся. Слухаемо, молымося!» Ой, думаю, только не это. Лишь бы не кощунство. Но сказала серьезно, без всякого «подкола», остальные даже головы подняли.

Вы знаете мое отношение к нынешней музыке, даже исполняемой православными певцами-артистами. Бывает, такие сопли с сахаром из динамика польются, такие рифмы певуниха навыдаёт со сцены – хоть святых, мда, выноси. А я ж, ко всему прочему, и не святой ни разу.

– Что да, то да, – оправдала свое присутствие супруга.

– Так она и завела самую что ни на есть сопливую песенку. Певичка, в общем, воет, благочестиво причитает, а все остальные всё это слушают – и, главное, помалкивают. Что-то знают, не иначе. Шутки-анекдоты стихли, все молчат и молятся, ясно? Я остервенело чищу картошку, со злости полмешка уработал за несколько минут, и думаю, когда же всё это закончится! Но молчу. Я ж тактичен.

– До невозможности тактичен, – раздался знакомый голос.

– Ладно, мимикой, кажется, себя не выдал. Слава Богу, молчал, с мыслями своими не вылез. Песня закончилась, люди распрямились, покряхтели, кто-то перекрестился, смотрю. И тоже молчат. Санитарка эта. боевая и крепкая, глядит на нашу компанию и говорит: «Год». – «Что – ‟год”?» – спрашиваю. – «Год, как сына убили. Василий. Были в окопе, другие видели, как он погиб. Тела до сих пор не нашли. Прошу молиться».

Мама просит молитв об убитом сыне, а уж как она, под какую музыку молится сама, меня не касается. Как умеет, так и молится

Ух, как я не пожалел, что молчал, хоть и подмывало до этого съязвить, «вразумить», «просветить»! Мама просит молитв об убитом сыне, нет даже его могилы, а уж как она, под какую музыку молится сама, меня не касается. Как умеет, так и молится. И что-то мне говорит, что ее молитва покрепче моей, несмотря на богатый словарный запас и некоторые несловарные выражения. На кажущуюся разбитную веселость и бесшабашность. В глаза ей взглянул. Там у большинства, мне кажется, такие. Вроде и смеются, но сквозь слезы. Тут не до купучины.

– Тогда и шоколада твоего не нужно, – сказала супруга. – Как-то вот горько, несмотря на сладость.

– Э, нет! Поедайте! Потому что мне этот шоколад донецкие подарили, та самая, кстати, санитарка. Сказала, що и за мене молытыся будэ. И за усих нас. Так что нечего тут. Помяните всех тамошних, живых и усопших.