Сокрытая тайна памяти

В наши дни, когда разговоры о Великой Отечественной войне звучат все чаще, становятся порой самыми острыми и актуальными, нам, детям послевоенного поколения, все чаще приходится вспоминать свих отцов, своих наставников. И невольно задумываешься, как много дано нашей душе, нашему сознанию, которые из всей необъятной массы впечатлений, переживаний выбирают и хранят то, что потом осознаешь как нечто самое дорогое, драгоценное.

Неожиданно, как-то внезапно проявляются в сознании образы ушедших людей – слышишь их голоса, видишь их лица, улыбки, жесты. Это тайна нашей памяти, которую так трудно разгадать.

Но, размышляя, все яснее, как на негативной пленке, которая переводится в позитив, все отчетливее видишь «друзей своих прекрасные черты», которые появляются «из темноты, из бедного невежества былого», как сказано у поэта.

Именно «прекрасные черты» проявляет память – по крайней мере так я могу сказать о себе.

И в этой памяти вижу черты Анатолия Пантелеевича Соболева – писателя, фронтовика, друга.

Юность в бушлате

Я был молод, мечтал о море, о том, что обязательно стану писателем. Поэтому оказался на «Диком Западе», как мы тогда называли Калининград – поверженный Кенигсберг. Здесь формировался рыболовецкий флот, а главное, базировалась китобойная флотилия «Юрий Долгорукий», и я имел замысел – попасть на эту флотилию, если не в многотиражку, что выходила на плавбазе, то хотя бы простым матросом. Писать, конечно, надо о моряках, о тех, кто бороздит моря-океаны, как тогдашний кумир интеллигенции – Хемингуэй, автор знаменитой повести «Старик и море».

А пока видел море только с берега, работая в молодежной газете, где время от времени печатались мои очерки и первые рассказы.

Местные писатели были солидны и неприступны, хотя их книги не производили на меня никакого впечатления. Но вот среди них появился особенный человек – и творчеством, и внешностью совсем не похожий на этих «мэтров». Стройный, с шапкой рано поседевших густых волос, которые, как у моего отца, были зачесаны со лба назад, всегда подтянутый, в костюме, который он носил как истинный интеллигент, Анатолий Пантелеевич сразу обращал на себя внимание.

С 2001 года в селе Смоленское проходят Соболевские чтения, имеющие краевой статус. Инициатор проведения чтений – Алтайская краевая писательская организация, администрация Смоленского района. В 2001-м году в честь 75-летия со дня рождения А. П. Соболева был открыт памятник писателю.

Каково же было мое удивление, когда я узнал о его крестьянском происхождении, о том, что он в юности был лихим алтайским пареньком, добровольцем ушедшим на фронт. И служил-то в необычных войсках – на подводном флоте, водолазом, – и описал свою службу так, как никто до него – правдиво, зримо, художественно убедительно.

Он приехал в Калининград после окончания Высших литературных курсов, уже имея за плечами ряд книг. Я прочитал их все – и «Бушлат на вырост», и «Тихий пост», и «Тополиный снег» – книгу, которая вышла уже в Калининграде. Соболев решил и дальше писать о моряках, поэтому и оказался в портовом городе. К тому же здесь очень многое напоминало о войне – и полуразрушенный замок прусских королей, стоящий в центре города, и собор, тоже полуразрушенный, на другом береги реки Преголи, где чудом уцелела могила Иммануила Канта, и, главное, рассказы многих фронтовиков, которые после войны остались жить и работать в Калининграде.

Как я обрадовался, что рядом появился настоящий писатель – талантливый, со своей судьбой, со своей манерой письма – точным, предметным языком, и. главное, искренним чувством, каким были проникнуты его повести и рассказы.

И в общении он оказался совсем не таким, как местные «классики» – приветливым, доброжелательным, чудесным собеседником.

Тогда, в 1960-е, и в последующие годы проводились совещания молодых литераторов. Важно было не только попасть на них, но и «пройти» – тогда ты получал заветную рекомендацию в Союз писателей. А это означало, что тебя именовали уже профессиональным писателем. И совсем иным становилось твое положение – тебя не могли привлечь в милицию за тунеядство, отправить на исправительные работы, чтобы перевоспитывать трудом – ведь если ты не работал где-нибудь, а только писал, не будучи членом Союза, то считался тунеядцем.

Иначе рассматривали твои рукописи в издательствах. Появлялась реальная возможность издаться, да и морально ты чувствовал себя совсем по-другому – уже не как «начинающий», а как состоявшийся писатель.

Анатолий Пантелеевич стал моим «крестным отцом» в литературе

И вот, такое совещание проводилось в Калининграде, и я попал в семинар, которым руководил Анатолий Пантелеевич Соболев. К моей радости, ему понравилось то, что я пишу, и я был рекомендован на совещание молодых в Ленинград. И там все сложилось для меня хорошо. Руководители семинара рекомендовали меня в Союз писателей – единственного из всех молодых прозаиков, приехавших на эту конференцию. Для приема требовалось еще две рекомендации – одну из них дал Соболев. И я был принят в Союз писателей СССР.

Так Анатолий Пантелеевич стал моим «крестным отцом» в литературе. Так началась наша дружба.

Дружба настоящая и фальшивая

Отчетливо встает в памяти «литературный десант» – Дни литературы в Калининградской области. Приехало много известных писателей. Во главе делегации стоял грузный, килограмм на 120, секретарь ЦК Верченко. Мы, на правах местных, назначены были руководить группами приезжих знаменитостей. В мою вошли популярные тогда Андрей Вознесенский и Роберт Рождественский.

Я в те годы был в восторге от Вознесенского. Естественно, дарили друг другу книжки, радовались знакомству со столичными знаменитостями. Мне выпало повезти гостей к военным морякам в Балтийск. Вознесенский с блеском выступил, его восторженно принимали моряки.

Потом, на фуршете, он, разгоряченный напитками, вдруг сказал:

– А нельзя ли покататься на подлодке?

Старший офицер побледнел, улыбка сползла с его лица:

– На военных кораблях не катаются, Андрей Андреевич.

Вознесенский густо покраснел, осекся.

В последний день пригласили его к нам в редакцию. Ждали его часа два у накрытого стола. Но он так и не пришел.

На следующий день москвичи уезжали. С друзьями по редакции мы пришли в гостиницу, чтобы проводить поэта. Но его уже не было в номере. На постели сиротливой стопкой лежали наши книги – с нашими восторженными дарственными надписями…

Когда я рассказал об этом Анатолию Пантелеевичу, он, грустно улыбаясь, сказал:

– Ты для них друг, только когда им нужен. В Москве они совсем другие. Да и поэзия их другая, все-таки не русская. Вот Николая Рубцова ты читал?

С певцом «тихой Родины», стихи которого резко отличались от «эстрадной» поэзии модных поэтов столицы, я тогда не был знаком. Открыть Рубцова и суть истинной русской поэзии помог мне как раз Анатолий Пантелеевич. Да и к лучшим представителям современной русской литературы именно он приобщил меня.

Однажды пригласил меня ехать в Вологду на юбилей Виктора Петровича Астафьева. Тогда Астафьев жил в Вологде – как и Василий Белов, Николай Рубцов, Виктор Каратаев – тоже замечательный поэт. Со всеми ними Соболева связывала искренняя дружба – особенно с Астафьевым. Ведь они оба были фронтовиками, ушедшими на фронт в юности.

Надо было мне все бросить и поехать в Вологду. Но меня не отпустила срочная редакционная работа. Я лишь передал с Соболевым лучшую книгу из своей библиотеки в подарок юбиляру – книгу о русской иконописи.

Урок из «литературного десанта» я вынес, поняв, каких ориентиров должен держаться и в литературе, и в жизни.

Родные берега

Годы шли, а меня все не выпускали в море, постоянно обещая отправить «на следующий год». Вот уже Анатолий Пантелеевич поработал среди рыбаков, оформленный на рыболовецкий траулер как первый помощник капитана. А меня не брали даже матросом: говорили, что я нужен газете. Помочь мне вызвался Анатолий Пантелеевич.

Каково же было мое удивление, когда он выяснил, что я вообще «невыездной». То есть в «компетентных органах» я числился как «неблагонадежный». Оказывается, на меня было заведено дело, которое следовало за мной после окончания факультета журналистики Уральского Университета в Свердловске (ныне Екатеринбург). Не буду рассказывать о своих «прегрешениях» – речь не обо мне, а о моем старшем друге. Он и сказал мне, чтобы с мечтой о море я пока распрощался.

Что же оставалось делать в Калининграде?

К тому времени окончательно померк Хемингуэй, и стало ясно, что надо писать о своем, родном, пережитом. Темы для творчества лежали не в морях-океанах, а на родных берегах, на Волге, где я родился и вырос. Понять это помогли лучшие писатели того времени, в том числе и мой старший друг.

Я часто бывал у него дома. Мы говорили о литературе, делились прочитанным, читали все, что было нами написано. Жена Анатолия Пантелеевича, детская писательница Галина Васюкова, была чудесной гостеприимной хозяйкой. Они полюбили друг друга и поженились, учась на Высших литературных курсах. Развод с первой супругой был для Соболева мучительным – он рассказал об этом, когда моя семейная жизнь дала трещину, и я вынужден был расстаться со своей женой. И здесь он меня наставлял, учил избегать «ловушек», неизбежных в подобных жизненных ситуациях.

Конечно, было ощутимо его влияние на меня как личности, как писателя. Это особенно понимаешь сейчас, с дистанции времени. Он печатался в крупнейших столичных издательствах, его книги расходились массовыми тиражами, потому что они говорили правду о войне, о юности, одетой «в бушлат на вырост». Да дело не только в этом. Ведь о войне писали многие и многие. Но проза Соболева выгодно отличалась психологизмом изображенных персонажей, точностью в передаче обстоятельств событий, чувств героев.

Проза Соболева выгодно отличалась психологизмом изображенных персонажей, точностью в передаче обстоятельств событий, чувств героев

Неслучайно предисловие к одной из его тогдашних книг написал Василь Быков, творчество которого как раз этими качествами и обладало. И хотя герои Быкова – по преимуществу партизаны, а у Соболева – моряки-водолазы, их роднила именно точность психологических характеристик в передаче стояния человека перед выбором, когда решалось: смерть или жизнь, верность Родине или предательство.

Вот эти стороны литературного мастерства и привлекали меня. И сам он, красивый своей зрелой красотой сильного человека, умного, много повидавшего, нравился мне.

Потому я и ценил его дружбу.

И все-таки, хоть и не хотелось, а пришлось расстаться с ним.

Я твердо решил уехать из Калининграда. Выбрал Самару, хотя больше хотелось в Нижний Новгород, рядом с которым, в Богородске, я родился. Но жене, актрисе, предложили работу в театре Самары, и я, приехав и посмотрев город, согласился на переезд.

Это были родные берега родной Волги – детство началось у меня на Верхней Волге, на родине отца, продолжилось на Нижней Волге, в Саратове, на родине матери, а зрелось выпала на Среднюю Волгу – Самару.

Это случилось в 1973-м году.

Салют победы

В Самаре для меня началась новая жизнь, но я не забывал об Анатолии Пантелеевиче. Следил за его творчеством, радовался, когда выходили его новые книги. Особенно мне понравилась его повесть «Награде не подлежит», вышедшая в «Роман-газете». Напечататься в этом издании означало, что ты получил всенародное признание.

Я и сейчас считаю, что «Награде не подлежит» – одна из лучших книг не только Анатолия Соболева, но и вообще литературных произведений о Великой Отечественной войне. И в этой оценке нет преувеличения.

Все дело в том, что в этой повести есть смысл, который, может быть, помимо намерений автора, возникает из написанного.

И раньше у Соболева прослеживалась мысль о народном подвиге, которому не нужно официального признания, а тем более наград: подвиг вершится по зову души, по ее призванию к самопожертвованию.

В повести «Награде не подлежит» эта идея выражена с особой художественной силой. Анатолий Пантелеевич здесь выразил главную заповедь Православия: «Нет больше той любви, как если положить душу свою за други своя» (Ин. 15:13).

Это вовсе не значит, что он сознательно принял православную веру. Но, как большой художник, он высказал то заповедное, что хранила душа на «генном уровне». Недаром богословы говорят, что душа – по природе христианка.

И Анатолий Соболев услышал ее голос.

В 1981-м году Анатолию Пантелеевичу исполнилось 55 лет. Он пригласил меня на свой юбилей, и я поехал в Калининград.

Встретились радостно. Его юбилейный вечер проходил в Доме рыбака – типичном здании советских времен, с колоннами и большим залом. Вечер транслировался по местному телевидению. Среди прочих гостей выступил и я – сказал слова признания моему литературному «крестному».

Потом были у него дома. Анатолий Пантелеевич не пил даже сухого вина – уже тогда стало сильно давать знать о себе больное сердце. Внешне он мало изменился, только еще больше поседел.

День рождения у Соболева 6 мая, и когда я возвращался домой, подъезжая к Москве вечером, вдруг увидел, как небо озарилось праздничным салютом. В темнеющем весеннем небе вспыхивали, расцветали разноцветные огни – букетами, рассыпающимися снопами.

Это столица салютовала всем, кто прошел войну, всем, кто вынес все невзгоды и страдания – и победил. Победил лютого врага, не жалея ничего – даже жизни самой. И это была высшая награда – народной памяти, которая никогда не умрет.

Памятная доска в Калининграде

Поэт военной поры Давид Самойлов прекрасно сказал о сокрытой тайне памяти, ее заповедности:

Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь.
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут.

И там, в пернатой памяти моей,
Все сказки начинаются с «однажды».
И в этом однократность бытия
И однократность утоленья жажды.

Но в памяти такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит...
Шумит, не умолкая, память-дождь,
И память-снег летит и пасть не может.

Вот почему жива память и о прекрасном человеке, талантливом писателе, военном моряке Анатолии Пантелеевиче Соболеве.