Святитель Киприан Московский: святость среди политики

Святитель Киприан Московский. Икона XVII века из Успенского собора Московского Кремля

Московская Русь. Эпоха Куликовской битвы. Время, когда жив еще преподобный Сергий Радонежский, когда в Москве княжит великий Димитрий Донской, святой благоверный князь, когда живут и действуют святитель Стефан Пермский, преподобный Никон Радонежский, благоверная Великая княгиня Евфросиния и другие святые. Наконец понемногу отступает страшное ордынское иго, и впереди – весь необозримый горизонт величия, славы, полнокровной жизни России на многие-многие века…

Как же хочется сказать: вот, было же золотое время! Не то что у нас – политика, неурядицы, смятение в умах. Но стоит только внимательнее вглядеться, вчитаться в эпоху – и похолодеешь от ужаса: что за хаос, что за интриги, какая неразбериха! Неужели это все и в самом деле было, и притом в такой решающий для Отечества момент?

Да, было. И именно потому велик преподобный Сергий, славна Куликовская победа и все, ее совершившие, что жили они в таком же жестоком и смутном мире, как и мы. И при этом сотворили то, что сотворили. А мы, смотря на историю их жизней, слагавшую историю России, можем только еще раз убедиться: нет ничего безнадежного для того, кто с Богом.

Один из этих судьбоносных для Отечества людей – это, конечно, тогдашний Митрополит всея Руси. В его жизни отчетливо запечатлены все перипетии эпохи, вся ее сложность и запутанность. Друг преподобного Сергия и архиерей, нелюбимый Великим князем Димитрием Донским, святой, вынужденный на кафедре заниматься политикой, болгарин, основавший драгоценный для России Сретенский монастырь – все это лишь часть того, что вместил и понес он, святитель Киприан Московский, Митрополит Киевский и всея Руси.

Нам мало известно о ранних годах будущего святителя. Он был уроженцем Болгарии, по всей видимости, ее столицы – города Тырново, и, возможно, принадлежал к знатному болгарскому роду Цамблаков. Довольно рано уйдя от мира, он принял постриг и некоторое время подвизался на Святой Горе Афон; с той поры и навсегда в его сердце осталось стремление к исихазму, которое он пронес через все бурные и сложные обстоятельства жизни. Именно это неистребимое желание молитвы и подвига роднило его, при всем несходстве образа жизни, с русскими монахами Сергиевского золотого века (здесь, пожалуй, уже не поспоришь) и самим игуменом земли Русской.

Обстоятельства сложились так, что пребывание Киприана на Афоне было не очень продолжительным, вероятно, чуть более 10 лет (что, впрочем, само по себе не так уж мало). Именно здесь Киприан познакомился с настоятелем лавры Св. Афанасия Филофеем Коккиным, будущим Константинопольским Патриархом, и стал его младшим другом; оба были глубоко верующими людьми, а кроме того, любили книги и радели о христианском просвещении. Поэтому неудивительно, что когда Филофей Коккин избран был на патриаршество, вместе с ним в Константинополь перебрался и Киприан, ставший патриаршим апокрисиарием (полномочным представителем, фактически чиновником для особых поручений), и вскоре был направлен на Русь. Миссия патриаршего посланника была чрезвычайно важной и, увы, фактически невыполнимой: нужно было примирить Литовского князя Ольгерда и святителя Алексия, Митрополита всея Руси.

Миссия патриаршего посланника была фактически невыполнимой: нужно было примирить Литовского князя Ольгерда и святителя Алексия

Проблема состояла в том, что язычник Ольгерд был одновременно политическим противником Великого князя Московского Димитрия (будущего Донского, воспитанника святителя Алексия) и полновластным государем западнорусских земель, оказавшихся под властью Литвы. Святитель Алексий, являясь формально Архипастырем западных епархий, просто не имел возможности даже побывать там, не говоря уже о нормальном ведении церковных дел. Тем временем давление на осиротевшие епархии все росло: помимо языческой власти, в Литве активно развивал свою экспансию католицизм. Нужно было срочно изменить ситуацию.

Положением решил воспользоваться Ольгерд. Он через Киприана передал святителю Алексию предложение приехать в Литву, обещая наконец принять его как Митрополита всей православной Руси. Но святитель прекрасно помнил, чем закончилась его предыдущая поездка в Литовские земли: Ольгерд арестовал его и собирался убить, и лишь чудом святителю удалось бежать и вернуться в Москву. Он не мог так рисковать вторично; тем более что и в восточной, «московской» части митрополии было очень много нестроений, преемника надежного святитель Алексий не имел, а воспитанник его, Великий князь Московский Димитрий, был еще очень молод – ему исполнилось к тому времени только 22 года. А Ольгерду по-прежнему нужен был «свой», литовский, а не московский владыка.

И святитель Алексий отказался. Ольгерд, вероятно, ожидавший этого, предложил Константинопольскому Патриарху выбор: чтобы епархии не страдали от безвластия, нужно подчинить их местному, Литовскому Митрополиту, создав независимую митрополию, а если этого не произойдет, он, Ольгерд, отдаст православные епархии католикам. А чтобы несколько смягчить этот ультиматум, Ольгерд предложил сделать Литовским Митрополитом… доверенное лицо Патриарха, посланника Киприана.

Перед Патриархом Филофеем встал сложный выбор. Разделение митрополии (от которой, к тому же, не так давно были в аналогичной ситуации отделены земли, находившиеся под Польшей) грозило западным епархиям, отделенным от сильной Москвы, постепенным подчинением главенствующим силам Литвы, которые становились католическими. Но в противном случае Рим захватил бы все и сразу… Впрочем, и в этом выборе из двух зол греческая изворотливость подсказала третий, тоже сложный, но все же как будто не такой фатальный; и Патриарх Филофей поставил Киприана Митрополитом для западнорусских земель, но с тем чтобы он наследовал всю митрополию после кончины святителя Алексия.

Этот вариант более чем устраивал Ольгерда. Во-первых, у Литвы появился свой Митрополит, у которого нет причин проводить промосковскую политику; но Митрополит этот и не литовец, поэтому можно надеяться на восприятие его Москвой как фигуры нейтральной; а что касается последующего воссоединения митрополий, так оно и вовсе давало Литовскому князю надежду на расширение сфер его влияния. Поэтому неудивительно, что Митрополиту Киприану была предоставлена возможность действительно улучшить положение Православия в стране, и он этой возможностью воспользовался вполне. На давно пустовавшую Владимиро-Волынскую кафедру наконец-то был поставлен архиерей, разграбленные церковные владения возвращены были законным владельцам, и вообще церковная жизнь православного населения во многом нормализовалась в достаточно короткие сроки.

Митрополит Киприан служит молебен по случаю его прибытия на Русь. Лицевой летописный свод XVI века

Но в Москве поставление Митрополита Киприана вызвало негодование. Во-первых, по отношению к святителю Алексию было, мягко говоря, некрасиво ставить ему преемника при жизни, причем с тем же титулом «Киевский». А во-вторых, надежды Ольгерда на экспансию читались слишком легко. Ситуацию усугубили еще приезд патриарших послов в Москву, которые, сообщая о поставлении святителя Киприана и его причинах, повели себя недостаточно тактично, и послание самого святителя Киприана в Великий Новгород, формулировки которого могли быть истолкованы как претензии на власть еще при жизни святителя Алексия. В результате в Москве святителя Киприана сочли агентом Литвы, которого нельзя принимать ни в коем случае.

Но святитель Алексий был уже очень стар, и вопрос преемника стоял крайне остро. Сам святитель, по-видимому, ничего не имел против Киприана как Митрополита всея Руси^[1] – во время визита последнего в Москву, еще патриаршим посланником, он произвел на святителя Алексия благоприятное впечатление; святитель увидел искреннего, глубоко верующего, образованного человека, совершенно не расположенного «лоббировать» в Москве интересы враждебного государства. Но вот Великий князь Димитрий и его боярское окружение не могли с этим согласиться: Литва была слишком сильным и грозным соперником, чтобы решиться так рискнуть. Тем более что у Великого князя был на примете и свой кандидат в преемники святителя Алексия – священник Митяй, великокняжеский духовник.

Митяй этот был человек незаурядный как по внешности, так и по уму; высокий, статный, с красивым и сильным голосом, много читавший, умевший убеждать; он произвел сильнейшее впечатление на молодого князя Димитрия и из простого священника города Коломны быстро стал духовником первых лиц государства и великокняжеским печатником (хранителем печати). Но вот более опытному в жизни святителю Алексию Митяй казался совершенно неподходящим для митрополичьей должности: в нем слишком хорошо был виден амбициозный карьерист, любящий пышные облачения и роскошь и отнюдь не готовый насмерть стоять за родную Церковь. Однако надежда святителя сделать следующим русским Митрополитом бесспорного для всех подвижника – преподобного Сергия – не удалась, Радонежский игумен отказался от высокого сана. Святитель Алексий вынужден был смириться с кандидатурой Митяя; но прямого благословения все же не дал, а сослался на Византию, сказав:

«Аз не доволен благословити его, но оже даст ему Бог и Святая Богородица и пресвященный патриарх и вселень[скый] збор»^[2].

Святитель Алексий скончался в начале 1378 года; Митяй, незадолго до того по настоянию князя Димитрия постриженный в монахи с именем Михаил, сразу же принял управление митрополией. Формальным поводом для этого было благословение, полученное им заочно у Патриарха Макария – преемника Патриарха Филофея; но Митяй этим не ограничился: он, не будучи возведенным в архиерейский сан, начал носить митрополичьи облачения и весьма жестко руководить клириками, даже старшими его, вплоть до епископов. Понятно, что такое самоуправство не могло не оттолкнуть от него и духовенство, и мирян. Вообще, этот стремительный взлет вчерашнего белого священника, «который в монашеской жизни был не просто новичком, а полным ”нулем”»^[3], не мог не произвести самого удручающего впечатления на современников, с горькой усмешкой отметивших:

«И ту бяше видети дива плъно: иже до обеда белец сый, а по обеде архимандрит, … мнихом [т.е. монахом – Е.Б.] начальник и старцем старейшина и наставник…»^[4].

Тем не менее обаяние харизматичного Митяя-Михаила все еще не отпускало молодого князя. Тут, впрочем, ничего удивительного нет: человек, красочно и убедительно говорящий о вере, представительный, с проникновенным, а порой и грозным голосом, яркий, волевой всегда легко может повлиять на окружающих, и особенно на молодых, горячих и не очень опытных. А мудрого святителя Алексия, который мог хотя бы сдерживать такое влияние, уже рядом не было…

Но если Митяй-Михаил был фактически самозванцем, то настоящий Митрополит – святитель Киприан – уже давно существовал и не замедлил выехать в Москву, послав вперед себя письма к своим друзьям – преподобному Сергию Радонежскому и племяннику его, игумену Симоновского монастыря Феодору, в которых выражал надежду на скорую встречу. Но все вышло совсем иначе: в Москве святителя встретили как врага-литовца, ограбили и выгнали вон.

Поставление святителя Киприана было слишком похоже на удар Литвы в самое сердце Руси

Тут необходимо ненадолго остановиться и вдуматься. С одной стороны, грабеж в отношении вполне законного Митрополита – действие немыслимое. Как на такое мог пойти сам святой князь Димитрий?! Но тут есть несколько аспектов. Во-первых, святыми, как известно, не рождаются, а становятся, и далеко не всегда сразу. Во-вторых, поставление святителя Киприана было слишком похоже на удавшийся удар Литвы в самое сердце Руси: и здесь речь шла даже не о политике, а о вере; не нужно было быть пророком, чтобы понять, к чему приведет Православие подвластность прозападному Литовскому князю. И третье, уже совсем личное: Великий князь Димитрий поступил со ставленником Ольгерда так, как когда-то Ольгерд поступил со «вторым отцом» самого Димитрия – его любимым воспитателем, святителем Алексием. Параллель слишком очевидна; с одной только разницей – поступок московского князя был гораздо сдержаннее, на свободу и тем более на жизнь святителя Киприана никто не покушался.

Но тем не менее можно представить, что пережил святитель Киприан. Он-то прекрасно понимал, что невиновен, что желает только мира и блага Церкви, которой, безусловно, нужно было единство, и точно не под властью насквозь светского карьериста. Святитель написал полное возмущения письмо все к тем же друзьям своим – преподобному Сергию и игумену Феодору, упрекая их за то, что они ничем ему не помогли, и вскоре получил ответ: Радонежский и Симоновский игумены не смогли помочь ему в тот момент, но законным Митрополитом признают именно его, святителя Киприана. И Митрополит отправился в Константинополь, надеясь там найти правду, хотя при сменившем его друга Патриарха Филофея далеко не самостоятельном Патриархе Макарии это было уже маловероятно.

А Митяй-Михаил тем временем был послан на поставление, – тоже, разумеется, в Константинополь, – сопровождаемый большой свитой, которая везла грамоты Великого князя, дары и даже пустые бланки, скрепленные великокняжескими печатями – на случай, если нужно будет занять денег на подарки придворным, что, увы, в раздираемой интригами и доживающей век Византии было более чем актуально и при вполне добром деле, а уж тем более при таком запутанном. Путешествие их было сравнительно недолгим, но Митяй успел побывать в плену в Орде и удивительно быстро и безболезненно выйти оттуда; остается только гадать, что же такое заманчивое он пообещал (к слову, не кому-нибудь, а самому темнику Мамаю), и к чему это могло привести Русь. Тучи как будто все больше сгущались над Русью. А на дворе был 1379 год. До Куликовской битвы оставался ровно год…

Но тут произошли события, предугадать которые было невозможно. Уже будучи вблизи Константинополя, Михаил-Митяй внезапно скончался. Посольство, ехавшее с ним, оказалось в патовой ситуации: возвращаться ни с чем на Русь было, мягко говоря, неудобно, но и действовать дальше тоже было крайне затруднительно. В конце концов после недолгих, но горячих споров посланцы решили «подменить» кандидата. Тут-то и пригодилась пустые великокняжеские грамоты – на одной из них было написано письмо-просьба (от имени Великого князя Димитрия) поставить на митрополию одного из посланников, архимандрита одного из монастырей Переславля-Залесского Пимена. Остальные «пустые бланки» ушли на займы для подношений чиновникам, патриаршим и императорским.

В результате в Константинополе созванный Собор (под председательством уже Патриарха Константинопольского Нила – он сменил Патриарха Макария, низложенного, как и его предшественник) принял решение о незаконности поставления Митрополита Киприана на всю Русскую митрополию и оставил за ним только западные епархии, а в Москву поставил Пимена, причем с той же формулировкой, что и некогда самого Киприана, только ровно наоборот: теперь Московский Митрополит должен был стать общерусским после кончины Литовского владыки – т. е. святителя Киприана.

Но святитель не дождался этого решения – он спешно выехал в свои епархии.

Это было конец лета – начало осени 1380 года. Мамай шел на Русь. И тут, наверное, лучше всего видно, насколько сложна жизнь человеческая и велики Божия премудрость и милосердие: благоверный князь Димитрий едет к преподобному Сергию, и тот не заводит с ним логичных, по сути, разговоров о митрополии, о канонах, о словах прещения на обидевших его, с которыми уехал святитель Киприан; он, зная, как тяжело самому князю Димитрию, как он мечется меж стольких огней – ордынцы, Литва, вечно непокорный Новгород – и как он хочет спасти Отечество и не жалеет себя, – благословляет князя на Куликово поле и с напряжением всех сил молится за него и его воинов все время битвы. И Господь дарует победу – одну из самых славных и дорогих русскому сердцу.

Митрополит Киприан благословляет Великого князя Дмитрия Ивановича. Лицевой летописный свод Ивана Грозного

А святитель Киприан был в это время в Литве. Существует предание, что Митрополит послал Великому князю Димитрию свое благословение на Куликовскую битву; скорее всего, это все же вымысел, но несомненным фактом является то, что два сына Ольгерда – православные литовцы (а значит, близкие знакомые, если не духовные чада святителя Киприана) – князья Андрей и Димитрий Ольгердовичи – приняли в Куликовской битве участие на стороне Димитрия Донского; служилым литовским князем, по всей видимости, был и легендарный воевода Засадного полка, князь Д.М. Боброк-Волынский. А Ягайло (в православном Крещении Яков) Ольгердович, союзник Мамая, очевидно, успел пересечься с Митрополитом после его возвращения в Литву – и… почему-то просто «опоздал» на одну из величайших битв позднего Средневековья: его войско во время сражения было в дне пути от Куликова поля.

Можно сказать, что эти данные косвенны. Но, видимо, Великий князь Димитрий Донской считал иначе. Прошло всего месяца два-три после победы, и в Киев к святителю Киприану отправилось посольство из Москвы – звать прежде нежеланного Митрополита в столицу Руси. Возглавил это посольство игумен Симоновский Феодор, новый духовник Великого князя.

И вот, в мае 1381 года святитель Киприан наконец торжественно въехал в Москву. Примирение Митрополита и Великого князя увенчалось тем, что вскоре святитель Киприан, вместе с преподобным Сергием, крестил племянника Димитрия Донского, сына его двоюродного брата Владимира Андреевича Храброго, героя Куликова поля.

Но, к сожалению, не прошло и двух лет, как Русь постигло новое бедствие – на нее двинулись полчища Тохтамыша; его только усилило поражение его соперника в Орде – Мамая, и, хотя Тохтамыш даже прислал в Москву письмо, благодаря за «услугу», отсутствие дани мгновенно уничтожило эту признательность. Великий князь Димитрий понимал, что у него сейчас нет сил на отпор такому грозному врагу, и спешно отправился в Кострому собирать дополнительное войско. Но не успел…

В Москве оставались тем временем Великая княгиня Евдокия, супруга Димитрия Донского, их дети и Митрополит Киприан, на которого, видимо, очень надеялся Великий князь. Но после отъезда Димитрия Донского в городе начались массовые беспорядки, и святитель, поняв, что переломить вышедшую из-под контроля ситуацию он не сможет, выехал вместе с великокняжеской семьей в Тверь. Оставшийся воеводой князь А.Ф. Остей пытался еще организовать оборону города, но безуспешно: вышедшая из-под контроля толпа разорила богатые винные запасы знати и начала пьянствовать. Тохтамыш подошел к Москве и, сразу не пойдя на штурм, решил попробовать немудреную хитрость. Видимо, жители города были уже изрядно пьяны к тому времени, потому что «в здравом уме трудно было поверить словам Тохтамыша, что его враг – только Великий князь Димитрий, но не жители Москвы»^[5]. Но москвичи поверили. И открыли ворота…

Ордынцы сожгли Москву и перебили жителей. Такого разгрома, страшного и горького, не было уже давно на Руси. Впрочем, Тохтамыш не стал задерживаться после этой мести – один из его отрядов был разгромлен князем Владимиром Андреевичем Храбрым, не за горами было и войско самого Димитрия Донского. Хан ушел в Орду.

А Великий князь вернулся в Москву. Ту Москву, которую, прекрасную и полную жизни, он оставил совсем недавно – на святителя Киприана!.. Все былые обиды и недоразумения ожили с новой силой в душе князя Димитрия, и после возвращения Митрополита в Москву он тут же выслал его в Литву. Даже если это было не вполне справедливо, понять Великого князя можно. Димитрий Донской был героем, но он был и человеком. Ему было только чуть больше тридцати, а жить ему оставалось всего 7 лет – так, без остатка, он отдавал всего себя для родной страны, и этот новый удар оказался очень тяжек. Спустя всего 2 года после того, как, сражаясь среди рядовых, рискуя жизнью и теряя близких друзей, отстоял Москву и всю Русь на Куликовом поле, он был на пепелище своей любимой столицы, своего родного города, сожженного и уничтоженного. На пепелище Москвы…

Святитель Киприан вернулся в Киев, а на Московскую кафедру возвратился рукоположенный «взамен» Митяя Пимен. Но эта сложная в духовном и политическом плане фигура, конечно, не могла удовлетворить Великого князя. Он предпринимал попытку поставить вместо него святого архиепископа Дионисия Суздальского, но неудачно. Был однажды шанс примириться и со святителем Киприаном: зимой 1388 года Митрополит неожиданно приехал в Москву, причем привез с собой бежавшего из Орды сына Димитрия Донского, наследника его, Василия Дмитриевича. Но – не сложилось. Конечно, отношения между Великим князем Димитрием и святителем Киприаном были уже не такие тяжелые, как когда-то, но все же святителю пришлось вернуться в Киев.

В 1390-м году святитель возвратился на Московскую кафедру, на этот раз навсегда

Меж тем фигура Пимена вызывала вопросы и в Константинополе, и довольно много времени он проводил на патриарших судебных разбирательствах, которые, увы, тянулись слишком долго. Но в 1389-м году наконец было восстановлено «действие деяния Патриарха Филофея»^[6], а Пимен был окончательно низложен и вскоре скончался.

А незадолго перед тем окончил свой короткий, но славный жизненный путь Великий князь Димитрий Донской. Несмотря ни на какие крайние трудности и неоднозначные ситуации, он нес свой тяжелейший крест с честью до самого конца, и его с честью погребли русские иерархи, и вместе с ними – великий преподобный Сергий. Наследник же его, Великий князь Василий Димитриевич, вскоре положил конец и оставшемуся недоразумению – призвал на Русь Митрополита Киприана. В 1390-м году святитель возвратился на Московскую кафедру, на этот раз навсегда.

Митрополит всея Руси Киприан освящает церковь Сретения Пречистой Богородицы. Лицевой летописный свод Ивана Грозного

Ему оставалось еще 16 лет Первосвятительства, и за это время он постарался успеть все, что только было можно, и преуспел. Он всячески содействовал единству русской Церкви и Русского государства – а с состоявшимся-таки переходом Литовской знати в католичество понятия эти все больше сближались; в то же время он рассматривал и проект объединительного Собора православных с католиками (разумеется, надеясь убедить латинян оставить их заблуждения), чтобы вернуть Галицкую митрополию, и вообще не оставлял своим вниманием западные епархии, хотя, безусловно, продолжил промосковский курс святителей Московских Петра, Феогноста и Алексия, может быть, чуть более прикровенно, но тем не менее определенно. А в 1395-м году, когда на Русь двинулись полчища Тамерлана, именно святитель Киприан возглавил крестный ход, встречавший в Москве чудотворную Владимирскую икону Божией Матери; неизвестно, что же пришло в голову Тамерлану, но он повернул свое войско и ушел; говорят, что ему было видение Богоматери, Которая повелела ему не трогать Русь, и «Железный Хромец» не посмел Ее ослушаться… И именно святитель Киприан установил в честь этого избавления праздник Сретения Владимирской иконы Божией Матери и основал в честь него Сретенский храм, ставший началом знаменитого Московского Сретенского монастыря.

Похороны Митрополита Киевского и всея Руси Киприана в Москве в митрополичьей соборной церкви Успения Пречистой Богородицы в Москве. Лицевой летописный свод Ивана Грозного

Значителен вклад святителя и в развитие духовного просвещения на Руси: именно с переписанного им славянского перевода «Лествицы» началась известность этого бесценного сокровища в Северо-Восточной Руси. Предпринимал Митрополит Киприан усилия и по упорядочиванию богослужебной практики, исправлял богослужебные книги, в частности, Служебник, усердно содействовал развитию летописания. При нем произошел и расцвет церковного искусства: на Русь приехал знаменитый Феофан Грек, и весь его русский период и ранние труды его учеников, великих иконописцев преподобного Андрея Рублева и Даниила Черного, – это эпоха святителя Киприана.

Годы и годы напряженного труда, частых тяжелых путешествий в разные части огромной митрополии, старания (часто удачные) соединить несоединимое: русские и литовские епархии, все бесчисленные первосвятительские труды – все это продолжалось для святителя Киприана до осени 1406 года. За 4 дня до кончины он составил завещание, поручая всех служивших ему людей и «Дом святыя Богородицы»^[7] Великому князю Василию Димитриевичу, а 15 сентября 1406 года преставился ко Господу.