«Там, где больнее, должен быть ты»

Архимандрит Георгий (Шестун; +2022), настоятель Заволжского мужского монастыря Животворящего Креста Господня

Историю, которую хочу рассказать, долго лежала в моем сердце, и я все не решался о ней написать. Слишком уж она личная. Но вот и пришло ее время – меня благословили рассказать о ней.

Моя супруга Раиса Лунева, тогда актриса Куйбышевского академического драматического театра, была человеком, умеющим прямо, иногда слишком смело высказать свое слово в вопросах творческих. Поэтому у нее сложились непростые взаимоотношения с главным режиссером театра. Все реже ей давались серьезные роли, и все чаще вставал вопрос – а не уйти ли ей из труппы театра совсем? Но куда уйти? Другого достойного ее уровня театра в городе нет, надо уезжать; но тут возникает проблема с моей работой – я тогда был утвержден на должность главного редактора Поволжской студии кинохроники. В обкоме партии мне сказали, что я нужен здесь, и никуда уезжать мне не следует. А с работой моей супруги в театре разберутся, пусть не волнуется. Но как тут не волноваться, если вместо главных ролей тебе дают эпизоды, а то и вовсе оставляют без работы?

Застарелая болезнь у Раи обострилась, переросла в болезнь более серьезную, а потом и вовсе стала слишком тревожной. Я настоял, чтобы она прошла серьезное обследование у опытных специалистов. Вывод врачей был оглушительным для нас с женой: уже не язва желудка, а рак.

В то время, о котором я вспоминаю, будущий архимандрит был рядовым священником, служившим в кафедральном Покровском соборе Самары

Все это знал и отец Евгений Шестун (1951–2022), который позже стал архимандритом Георгием, академиком РАЕН, доктором педагогических наук, автором целого ряда книг, самая известная из которых – «Православная педагогика». Во время, о котором я вспоминаю, он был рядовым священником, служившим в кафедральном Покровском соборе Самары.

У нас с батюшкой сложились дружеские отношения. Отец Евгений сказал, что Раисе незамедлительно надо ложиться на операцию. Так она и сделала.

Мой товарищ по литературе поэт Владимир Шостко работал врачом скорой помощи. О его новой книге, которая вышла к тому времени, я тогда написал рецензию – талантливые, яркие стихи поэта понравились не только мне, но получили и всероссийскую известность. Они были о преодолении смуты, усталости, растерянности многих людей того времени.

«Там, где больнее, должен быть поэт», – утверждал я, цитируя стихи врача-поэта. Моя рецензия сблизила нас с Владимиром, мы несколько раз встречались. Он знал о моей беде и, как мог, успокаивал меня, говоря, что исход операции может быть разный. Не надо прежде времени отчаиваться.

Я, уже переживший смерть самого близкого и дорогого мне человека – старшего брата Анатолия, – казалось бы, был подготовлен к еще одному испытанию, выпавшему на мою долю. Но куда там! Вид мой, очевидно, был таков, что боль отчетливо обозначилась на моем лице.

И Володя, конечно же, увидел это. И говорил мне, что писателю обязательно надо испытать серьезные потрясения – иначе настоящей литературе не появиться. Я соглашался, но легче мне не становилось.

Онкологическая клиника в то время находилась рядом с кафедральным Покровским собором. Эта больница, как и сам собор, были построены еще до революции купцами Шихобаловыми, известными в Самаре благотворителями. А один из них, Антон, был и старостой, и главным попечителем храма долгие годы.

Когда я отвез в онкологию свою Раю, не мог не обратить внимания на то, что больница давно не ремонтировалась, что старые кирпичные стены, конечно же, прочны и сейчас, но все же нуждаются в уходе – штукатурка местами облуплена, полы давно не крашены, а где постелен линолеум, то и он изрядно потрепан.

Эту некую запущенность клиники я наблюдал, сидя на скамейке в коридоре, после того как простился с женой, строго ей наказав, что перед операцией она должна найти время и обязательно сходить в собор. Благо, он совсем рядом, и ходить ей пока по силам и разрешено. Пусть найдет священника и попросит благословения на успешное проведение операции.

Угасание любимого человека – неужели все повторится еще раз?

Я сидел на скамейке и совершенно не знал, куда себя деть, что делать. Воспоминания о медленном уходе брата, о моем сидении у его постели, о хождениях ко врачам, в аптеку, за обезболивающими лекарствами (омнопоном, морфином, по специальному рецепту), об уколах, которые я научился делать, чтобы постоянно не вызывать медсестру, угасание любимого человека – неужели все повторится еще раз? Неужели опять мне придется идти к отчаянным мыслям о неотвратимости смерти? К тщете всех наших человеческих усилий?

Жене посоветовал идти в храм, а сам прошел мимо, потому что все уже переговорено с отцом Евгением. Зачем переливать из пустого в порожнее?

Конец августа, тепло, я иду по знакомым улицам к своему дому, иду механически, ничего не видя, в какой-то странной прострации, будто не иду, а плыву.

Но куда?

В сознании опять всплывает строка из стиха Владимира Шостко: «Там, где больнее, должен быть поэт».

Да, так.

Но где взять силы, чтобы пересилить боль?

Алкоголь не спасение, а наоборот, гибель.

Это я уже проходил. В Москве, у постели брата.

Тогда сумел справиться.

А сейчас?

Актриса Куйбышевского (Самарского) академического театра драмы Раиса Лунева в роли Настасьи Филипповны в спектакле «Идиот» (1974)

Пришел домой.

Взял альбом с фотографиями.

Вот удачные фото – дебют Раи, роль Настасьи Филипповны в спектакле по роману Достоевского «Идиот». Это одна из лучших ее ролей во всей актерской карьере.

Начало было так многообещающе, так успешно… К тому же именно «Идиот» – мой любимый роман не только Достоевского, но и во всей мировой литературе.

Вспоминаю «Идиота» в театре имени Горького в Ленинграде. Князя Мышкина играл Иннокентий Смоктуновский. Настасью Филипповну – Татьяна Доронина. Думаю, Смоктуновский был рожден, чтобы сыграть князя Мышкина. Это вершинная роль в его судьбе.

Что если написать о тех спектаклях по великому роману Достоевского, которые я видел в театре и кино?

Начинаю писать, и это меня успокаивает.

…Операция проходит через несколько дней. В «шихобаловской» клинике, как назвали онкологию, санитаркам и врачам я порядком надоел. И сидеть в коридоре самому порядком надоело.

Вот, наконец, операция сделана.

Хирург, известный в Самаре врач по фамилии Солдатов, вызывает меня к себе в кабинет.

Врач солидный, крупный человек, смотрит на меня как на школьника. Ну, как на студента, можно и так сказать. Лицо его серьезно, лоб высокий, глаза пристальные, умные.

Он знает, что я писатель, что пациентка его – актриса. Ее он, оказывается, видел на сцене. Она ему запомнилась.

Неожиданно он открывает створки шкафа и достает бутылку «Столичной», стаканы. Наливает водку: мне – почти полный стакан, себе – половину. Теперь смотрит на меня, как командир на подчиненного.

– Пей, – говорит он приказным тоном. – Тебе нужно. Вот тебе бутерброд. И мне. Давай, давай, – и первый начинает пить.

Мне не остается выбора.

Я выпиваю полный стакан водки.

– Молодец, – говорит он и смотрит на меня уже не как на школьника или студента, а как на равного себе воина.

Да, фамилия у него говорящая – гоголевская.

Закусив, он объявляет:

– В общем, жена твоя – герой. Ни охов, ни страха. Была готова ко всему. Ты гордись ей, пронял?

Я молча киваю, не зная, что произошло на самом-то деле.

– Ты не раскисай. Это первое. Второе – операция прошла успешно. Опухоль удалена – вот что тебе нужно знать. Она поправится и будет жить. И играть сможет, если захочет. А она захочет, я уверен – характер крепкий.

Он убирает в шкаф бутылку, стаканы, вытирает стекло, которым покрыт его стол.

– Но ты не думай, что все уже закончилось. Надо будет жить по особому порядку – я ей подробно объясню. Ничего страшного нет, все обыкновенно – режим, питание. Понял?

– Понял, – меня, как ни странно, водка «не взяла».

Он видит это.

– Молодец, – опять хвалит меня. – И твой священник молодец.

– Какой – «мой священник»?

– Да ты чего? Из собора, Евгений зовут.

Я чуть не открываю рот от удивления.

Он замечает это.

Твой отец Евгений всю клинику обошел. И у всех допытывался: которая из женщин приходила в церковь и искала священника?

– Выходит, не знаешь. Твой Евгений всю клинику обошел, в каждой палате побывал. И у всех допытывался: которая из женщин приходила в церковь и искала священника? А там никого в этот момент не было. И больная ушла обратно в клинику. Так этот твой Евгений не успокоился, пока не нашел твою Раису Михайловну. И благословил ее на операцию, понял?

– Понял, – ответил я, сообразив, что отец Евгений в тот день, видимо, был очередным служащим в храме, но по каким-то причинам Рая его не нашла. Вот он и принялся искать по всей огромной «шихобаловской» клинике ту больную, которая приходила в храм за благословением.

– Ну, успокоился? – спросил меня Солдатов.

– Немного. Скажите… а… мне ведь говорили… метастазы…

– Мало ли чего говорили. Я скажу тебе так: лет десять она проживет точно. Да, рак коварен. Все может возобновиться. Но думать об этом вредно. Десять лет – тоже неплохой срок. Много можно успеть сделать. Ну, иди.

Мы пожали друг другу руки, и я ушел.

И навсегда запомнил и Солдатова, и его кабинет, и некрашеные полы, и облупленные местами стены.

И себя, как я шел по самарским улицам, и помню, что не плакал, а все повторял: «Десять лет! Десять лет! Это же целая жизнь!»

Удивительно даже, что моя жена прожила после операции ровно десять лет.

Но разве я понимал, что диагноз Солдатова точный? Что это Господь через него отрыл и мне, и жене, сколько лет жить, и жить иначе, так, чтобы успеть сделать все самое главное в жизни?

Но тогда я думал не об этом, а об отце Евгении, о его поступке.

И, вспоминая строку Владимира Шостко «Там, где больнее, должен быть поэт», я вдруг понял, что и священник должен быть там, где больнее.

Так ведь поступил отец Евгений Шестун.

Он не успокоился, пока не нашел больную, приходившую за благословением. Он ведь не знал, что это Рая, моя жена. И ведь ничего не сказал мне, чтобы его поступок не сочли каким-то особенным.

Он считал, что так поступить должен каждый священник.

Спустя какое-то время, вспоминая все произошедшее, я вывел и другую формулу, основываясь на строке поэта: «Там, где больнее, должен быть ты».