Георгиевский монастырь в Москве

Святой Георгий Победоносец издревле считался покровителем Москвы. В первопрестольной существовало множество посвященных ему храмов, был и Георгиевский монастырь, ставший первым родовым монастырем дома Романовых.

«Егорий каменный на Посаде»

Георгиевская церковь была свидетельницей всех этих событий. В те далекие времена она стояла рядом с домом знаменитого Федора Андреевича Кошки, любимого боярина Дмитрия Донского и родоначальника династии Захарьиных–Юрьевых–Романовых. Возможно, она была родовым храмом «ранних» Романовых, а может быть, даже была устроена кем-то из них. Есть мнение, что после смерти боярина Федора Кошки его вдова и основала при церкви святого Георгия монастырь в память о муже. Другая, традиционная, версия гласит, что Георгиевская обитель появилась позднее, в первой половине XVI века, когда родовым имением владел правнук боярина Кошки воевода Юрий Захарьевич Кошкин–Захарьин, дед первой жены Ивана Грозного, Анастасии Романовны. (Как известно, Юрий – один из русских вариантов имени Георгий). Он-то и восстановил Георгиевскую церковь из пепелища и долгое время был ее прихожанином, а после смерти боярина в 1505 году его дочь Феодосия Юрьевна на помин души почившего родителя основала при церкви Георгиевский монастырь по его именинам и «в честь святого царей поборника и дев защитника». Ходила легенда, что сей монастырь Феодосия устроила в честь бракосочетания царя Ивана Васильевича Грозного с ее племянницей Анастасией Романовной. Однако монастырь упоминается задолго до того – в 1523 году в грамоте отца Ивана Грозного великого князя Василия III. Феодосия сама отобрала в него первых инокинь – «сорок благочестивых дев, отрекшихся от прелестей мира», сама подвизалась с ними в молитве и посте и была упокоена в обители, которой суждено было стать, по выражению Снегирева, «рассадником благословенного дома Романовых».

Предобрая Анастасия

Первая русская царица Анастасия Романовна, рано потерявшая отца, вместе с братьями провела детство здесь, в усадьбе своего деда, под присмотром благочестивой тетки, и получила хорошее по тем временам образование. Однажды их дом посетил преподобный Геннадий Любимоградский и, благословляя юную Анастасию, молвил: «Ты еси роза прекрасная и ветвь плодоносная, будеши нам государыня царица». Это пророчество исполнилось 3 февраля 1547 года.

Дядя Анастасии был одним из опекунов малолетнего Ивана IV, так что тот с ранних лет знал семью своей будущей жены: младшие братья Анастасии даже были товарищами его детских игр. По преданию, именно здесь, в родовом доме Романовых, царственный юноша впервые увидел Анастасию, горячие чувства к которой и вспыхнули в его сердце. Иногда считают, что она была выбрана на царских смотринах из большого количества претенденток – самых красивых дочерей русской знати, но скорее всего эти смотрины были только некоей официальной формальностью. Царь давно сделал свой выбор, хотя к высшей знати Анастасия тогда не принадлежала. По выражению Карамзина, «не знатность, а личные достоинства невесты оправдывали сей выбор». Известно, что она была очень красива, изящна, с огромной русой косой до пола, а в душе ее сочетались лучшие качества русской женщины: «целомудрие, набожность, смирение, чувствительность, благость, соединенные с умом основательным». Современники не случайно запомнили ее именно такой – ведь она во многом защищала их от своего мужа.

Свадьба состоялась в Успенском соборе всего несколько дней спустя после венчания Ивана Грозного на царство. Венчал их святитель митрополит Макарий, напутствовавший молодых хранить верность Православной Церкви, быть милостивыми, не слушать клеветников. Анастасия была любимой женой Ивана Грозного, и, если бы ее не отравили приближенные, русская история, возможно, пошла бы по другому пути. Она имела на царя влияние и наставляла его «на всякие добродетели». Она одна своим умом, тактом и кротостью умела успокоить его гнев, смягчить его суровое сердце, при этом нисколько не стремясь к власти и не вмешиваясь в государственные дела. Анастасия подарила мужу шестерых детей, из которых три сына поочередно были наследниками престола. Первый, Дмитрий, которому в 1553 году опасно заболевший царь велел присягать своим боярам (когда и выявилась первая измена) в младенчестве утонул по оплошности няньки, уронившей его в воду. Второго наследника, царевича Ивана, убил сам отец много лет спустя после смерти жены. Лишь третий сын, Федор, вступил на престол. В честь его рождения царица Анастасия обустроила московский Рождественский монастырь. Царица вообще благодетельствовала храмам. Она же основала в Замоскворечье деревянную церковь во имя святой Екатерины при белильной слободе, устроила в Москве первую златошвейную мастерскую, где рукодельничали знатные женщины, а изделия свои – вышитые пелены и покровы – они преподносили в дар храмам. Царица не забыла о пророчестве и много помогала монастырю святого Геннадия в костромской земле. Но более всего пеклась она о московском Георгиевском монастыре, который уже прочно вступил в права владения на бывшем романовском дворе, ибо в 1552 году младший брат царицы Никита Романович купил себе двор на Варварке. Анастасия очень любила Георгиевский монастырь, часто посещала его с венценосным мужем, много жертвовала на его устроение в память тетки-воспитательницы и отчего дома. Она построила рядом с ним церковь во имя святой Анастасии Узорешительницы, разобранную только в 1793 году: из ее камня построили знаменитую церковь Параскевы Пятницы в Охотном ряду.

Народ любил царицу Анастасию. Но 7 августа 1560 года она скончалась в Коломенском, не дожив и до 30 лет. Недавно было доказано, что ее действительно отравили ртутным ядом – как считается, в борьбе с родственниками царицы за власть и близость ко двору. Анастасию похоронили в кремлевском Вознесенском монастыре, где потом ее мать приняла иноческий постриг под тем же именем, что носила и ее дочь – Анастасия. Все улицы были заполнены народом, так что похоронная процессия едва двигалась по Москве, а гроб с трудом пронесли в монастырские ворота. Даже нищие отказывались брать милостыню в тот горестный день, дабы «не ощутить отрады насыщения». Народ словно предчувствовал свою грядущую беду, слезно прощаясь с любезной царицей-заступницей, которая была к нему и милостива, и беззлобна. Да и сами отравители потом горько пожалели о содеянном. Эти похороны, где рыдавшего царя, едва державшегося на ногах, вели под руки, стали, по словам Карамзина, «концом счастливых дней Ивана и России, ибо он лишился не только супруги, но и добродетели».

И именно в правление Ивана Грозного были впервые введены «заповедные лета», положившие начало установлению крепостного права – временный запрет перехода крестьян от одного помещика к другому в зимний Юрьев день. Право вольного крестьянского выхода в двухнедельный срок – за неделю до праздника святого Георгия и в последующую за ним неделю – было установлено еще судебником Ивана III в 1497 году. К зимнему Юрьеву дню оканчивались все полевые работы, а также устанавливался крепкий санный путь, по которому могли уехать крестьяне, полностью рассчитавшиеся со своим прежним хозяином. Отсюда, кстати, произошло выражение «объегорить», то есть обмануть при расчете. А самой знаменитой пословицей, дошедшей с тех времен, стало изречение «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день»: последующие указы царя Федора и Бориса Годунова не только установили вечный запрет крестьянского выхода, но и ввели урочные лета для сыска беглых.

Существовала и одна добрая примета. В зимний Юрьев день люди слушали воду в колодцах: если она шумела, ждали вьюжной и морозной зимы. Если молчала, знали – зима будет теплой.

Врата святого Георгия

Царь Федор продолжил традицию матери. Он не только восстановил обветшавшую Георгиевскую обитель, но и повелел на всех крестных ходах носить из нее икону святого Феодора Стратилата, своего небесного хранителя. После воцарения Романовых благолепие их родового монастыря расцвело. На все храмовые праздники обители инокиням присылали из дворца к трапезе великолепные блюда, а сам монастырь содержался щедрыми вкладами.

В середине XVII века в Георгиевском монастыре появилась вторая, «теплая» (отапливаемая), церковь – в честь Казанской иконы Божией Матери с приделами святого Алексия человека Божия – по тезоименитству царя Алексея Михайловича и святой Екатерины – вероятно, в честь его дочери. По преданию, эта церковь воздвиглась точно на месте древнего дома боярина Юрия Захарьевича. Ее построил своим тщанием именитый местный домовладелец Родион Матвеевич Стрешнев – родственник царицы Евдокии Лукьяновны Стрешневой, жены царя Михаила Федоровича. Это его именная «приставка» в названии местности Покровское-Стрешнево. Ему же принадлежал знаменитый дом на Делегатской улице, пожалованный царскому тестю Лукьяну Степановичу и потом перешедший графу Остерману, который казна выкупила в 1844 году для Московской духовной семинарии.

Родион Стрешнев оставался политическим долгожителем при нескольких царях, опалы и казни обошли его стороной. Может быть, в благодарность он и построил Казанскую церковь в «романовском» монастыре. В 1634 году он был стольником при царе Михаиле Федоровиче и сопровождал его на богомолье. Потом был стольником у малолетнего Алексея Михайловича и в 1648 году был «поезжанином» (участником свадебного поезда) на его свадьбе с Марией Милославской. В 1653 году именно он отправился на Украину с почетнейшей миссией известить гетмана Богдана Хмельницкого, что русский царь «принимает его под свою высокую руку», а от него привез царю ответ с обещанием непоколебимой верности. В 1657 году он был пожалован в окольничие и восседал на торжествах за одним столом с царем. Когда начался разрыв Алексея Михайловича и патриарха Никона, Стрешнев не раз отправлялся к опальному патриарху с разными царскими поручениями, с подарками и за благословением. В то же время Стрешнев умудрялся иметь довольно добрые отношения с протопопом Аввакумом и оказывал ему денежную подмогу. Иной раз Стрешнев умел показать характер самому царю. Алексей Михайлович, как известно, отличался большой тучностью и нуждался в частом кровопускании. Однажды, почувствовав сильное облегчение от этой процедуры, царь предложил и боярам последовать его примеру. Лишь один Стрешнев отказался, сославшись на свои преклонные годы. Царь разгневался: «Разве твоя кровь дороже моей?» – и ударил Стрешнева, но потом сам пошел мириться с ним.

Стрешнев пережил и Алексея Михайловича, и его сына Федора, на венчании которого в Успенском соборе он был удостоен чести держать на золотом блюде царский венец, и в том же 1676 году был пожалован в бояре. Наконец, он был назначен дядькой малолетнего Петра, приняв участие и в его коронации в 1682 году. Через пять лет Стрешнев умер. Его сын Иван на помин души родителя подарил в Георгиевский храм образ Собора архангела Михаила, писанный мастером Оружейной палаты.

Напротив монастыря сохранился дом боярина Ивана Борисовича Троекурова, возглавившего Стрелецкий приказ в 1689 году после казни своего предшественника Федора Шакловитого. Чуть ранее князь Василий Голицын построил поблизости роскошный дворец, прозванный восьмым чудом света: с островерхой медной крышей, с настоящими стеклами в окнах, с поливными изразцами, с расписанными звездами потолками и венецианскими зеркалами. Гордый боярин Троекуров, ведший род от самого Рюрика, решил не отставать от соседа и выстроил рядом великолепные палаты о трех этажах. Петр, проведав о том, назвал Троекурова казнокрадом (палаты опального Голицына уже давно были забраны в казну), но его сына, князя Федора Ивановича, своей милости не лишил: храбрый царский слуга был убит в Азовском походе. Троекуровы покоились на погосте Георгиевского монастыря. Это знаменитое в старой Москве кладбище стало особой страницей в летописи обители.

Одной из первых здесь была похоронена ее основательница Феодосия Юрьевна. Потом монастырский погост превратился в московский некрополь, где хоронили очень знатных людей, которых нередко провожали в последний путь русские патриархи. Внутри Георгиевского храма у западной стены был погребен учитель Петра дьяк Никита Моисеевич Зотов (иногда встречается мнение, что он упокоился в церкви Гребневской иконы Божией Матери на Лубянке). В 1717 году Петр с высшими почестями похоронил в Георгиевском монастыре другого своего соратника – знаменитого князя-кесаря Ф.Ю. Ромодановского, одно только имя которого наводило ужас. Из царского спальника и потешного генералиссимуса, которому Петр собственноручно срезал бороду, он превратился в главу Преображенского приказа, ведавшего тайным сыском в России. Да и управление государством Петр нередко поручал ему, то и дела отлучаясь из Москвы. А дабы боярам не было обидно, что над ними поставлен стольник, царь оделил Ромодановского титулом князя-кесаря. Тот отвечал ему верностью. Он вел дело царевны Софьи, подавил стрелецкий бунт 1698 года, не брал взяток. К тому же Ромодановский был в относительном родстве с царем, ибо его сын Иван был женат на Анастасии Федоровне Салтыковой, родной сестре жены царя Ивана Алексеевича, Прасковьи Федоровны (их отец Александр Салтыков переменил свое имя на Федора в честь царя Федора Алексеевича). Ромодановский-старший умер в почтенном возрасте – в 77 лет. Его упокоили в Георгиевском монастыре, так как его дом находился поблизости – на Никитской улице. На похоронах Петр увидел, что высокие надгробия мешают параду войск, отдававших последние почести, и сильно разгневался. Позднее он издал указ, предписывавший «надгробные камни при церквах и в монастырях опускать вровень с землею; надписи на камнях делать сверху». Здесь же был похоронен и сын Ромодановского, Иван Федорович, унаследовавший по приказу Петра титул князя-кесаря, пока его не отменила вступившая на престол Екатерина I. С его смертью в 1730 году пресеклась мужская ветвь «кесарей», но не окончилась дальнейшая история рода Ромодановских, связанная с Георгиевским монастырем.

В 1756 году здесь был похоронен опальный государственный деятель Михаил Гаврилович Головкин. Его отец, родственник Наталии Кирилловны Нарышкиной, при бунте царевны Софьи остался верен Петру и даже сопровождал его в грозную августовскую ночь 1689 года из Преображенского в Сергиеву лавру. Петр не забыл этого подвига и наградил его орденом святого апостола Андрея Первозванного и титулом канцлера, тем более что Головкин-старший участвовал и в Полтавской битве, и в Прутском походе. По заслугам отца ко двору был приближен и сын – Михаил. Его женили на Екатерине Ивановне Ромодановской, крестнице Петра и внучке Федора Ромодановского. Свадебным маршалом был сам Петр I, а императрица – посаженной матерью невесты. На свадьбе случился курьез. Можно представить, в какой патриархальной семье росла эта девушка, воспитанная в дедовском доме! Хотя она и получила хорошее образование, знала иностранные языки и танцевала на ассамблеях с самим царем, но была робка и молчалива, что считалось тогда женской добродетелью. Когда священник на венчании спросил ее, согласна ли она взять в мужья раба Божия Михаила, вместо нее утвердительно ответил жених. Но характером она обладала, как показало будущее, на редкость твердым: именно ее супружеский подвиг был совершен почти на столетие раньше подвига самоотверженности жен декабристов.

В 1730 году ее муж поддержал императрицу Анну Иоанновну, выступив против замысла Верховного тайного совета ограничить ее самодержавную власть, за что был ею облагодетельствован. Он получил орден святого апостола Андрея Первозванного, должность директора Монетного двора и чин тайного советника – и это в возрасте 32 лет. (Иногда утверждается, что и свадьба с Екатериной Ромодановской состоялась по настоянию императрицы в том же 1730 году, но с этим согласны не все исследователи). Следующая правительница-регентша – Анна Леопольдовна, приходившаяся дальней родственницей его жены, произвела графа Головкина в вице-канцлеры и тоже выразила ему свое исключительное доверие. Ей-то он и посоветовал объявить себя императрицей – в пику Елизавете Петровне, но в 1741 году грянул дворцовый переворот, и к власти пришла Елизавета. По обвинению в государственной измене граф Головкин был приговорен к смертной казни с заменой на ссылку в Сибирь и лишение состояния. Туда и отправилась вслед за мужем верная жена. Про их горячую любовь друг к другу знали при дворе, и императрица решила испытать Екатерину – предложила отречься от мужа и сохранить свое состояние и придворный титул статс-дамы. Однако та ответила: «Я любила мужа в счастье, люблю его и в несчастье и одной милости прошу, чтобы с ним быть неразлучно».

Их сослали так далеко, что конвойные два года отыскивали назначенное место ссылки. Она прожила с мужем в Сибири долгих 14 лет, даже смогла вылечить его там от подагры, что не получалось у столичных врачей, а после его смерти в 1755 году исхлопотала разрешение перевезти тело в Москву и похоронить на погосте Георгиевского монастыря, где уже покоились его отец и дед. Говорили, что Екатерина Ивановна каждый день ездит на могилу мужа. На самом же деле она поселилась в Георгиевской обители – ради того, чтобы быть погребенной рядом с любимым супругом. Это было особенностью Георгиевского монастыря: в нем могли жить женщины, не принимая пострига. Вдова провела в этой обители 35 лет (хотя ей было возвращено придворное звание статс-дамы, пожалованы крепостные и назначена пенсия), все время посвящая молитве и занимаясь благотворительностью. В Москве ее считали едва ли не святой и даже ездили к ней на прием. Нанесла ей визит в Георгиевский монастырь и императрица Екатерина II, когда приехала в Москву на коронацию в сентябре 1762 года. Ромодановская-Головкина умерла на 91-м году жизни и, как и желалось ей, была упокоена в Георгиевской обители, хотя И.М. Снегирев называет местом ее погребения Спасо-Андроников монастырь.

И еще одно захоронение находилось в этом некрополе. В Георгиевском соборе у северной стены был погребен знаменитый фельдмаршал граф Александр Борисович Бутурлин. Его надгробие украшала довольно длинная эпитафия с такими строками: «Человек, не исключай из памяти твоей человечество! Что ныне другому, то завтра тебе; что родится, тому должно умирать. Смерть есть дверь к вечности!». Бутурлин был потомком того самого Рачи (Радши), который, как писал Пушкин в стихотворении «Моя родословная», «мышцей бранной святому Невскому служил»: Бутурлины и Пушкины вели роды свои от общего предка. Праправнук Радши Иван Андреевич носил прозвище Бутурля, означавшее «болтун», «шумный человек», а по другой версии – «рябой». От него и пошел род Бутурлиных.

Александра Борисовича, выпускника Морской академии и сына капитана, павшего в Северной войне, Петр I взял к себе в денщики за мужественность и хорошую репутацию, и он не покидал царя вплоть до его смерти, снискав доверие и у преемников Петра. Императрица Елизавета назначила Бутурлина главным правителем Малороссии, затем пожаловала генерал-губернатором в Москву. Когда грянула Семилетняя война, он был в 1760 году назначен главнокомандующим русской армии, выступившей против Пруссии; под его командованием одно время служил сам Суворов. Петр III вернул его в Москву. Именно Бутурлин приводил москвичей к присяге императрице Екатерине II после очередного дворцового переворота, выступив ее сторонником. За это государыня поручила ему подготовку своей коронации, и этими доселе невиданными пышными торжествами 1762 года Москва была обязана Бутурлину. Императрица пожаловала его шпагой, унизанной бриллиантами. Но на следующий год он занемог и подал в отставку. Екатерина прислала ему своих лейб-медиков, но они оказались бессильны. И в 1767 году епископ псковский Иннокентий и архимандрит Троицкой лавры Платон, будущий Московский митрополит, провожали Бутурлина в последний путь.

За счет погребений столь знатных и богатых людей Георгиевский монастырь не имел ни в чем недостатка. Потомки почивавших на его погосте щедро одаривали монастырь вотчинами, драгоценной утварью, образами на помин души и всегда приезжали сюда в дни храмовых праздников и в день поминовения усопших.

Монастырь продолжал жить своей жизнью. Цари Алексей Михайлович и Федор Алексеевич ходили сюда на престольный праздник, одаривая инокинь пасхальными яйцами и допуская к руке. В правление Петра по благословению местоблюстителя Стефана Яворского была построена новая Георгиевская церковь, и в том же XVIII веке монастырские врата украсила церковь Спаса Нерукотворного. В 1750 году в обители появилась церковь святых Захария и Елисаветы, сооруженная княгиней Прасковьей Шаховской в честь и во здравие правящей императрицы Елизаветы Петровны. Оттого императрица, бывая в Москве, всегда посещала Георгиевский монастырь, где был храм во имя ее ангела и где были похоронены ее предки. По преданию, это был любимый московский монастырь Елизаветы Петровны. Царский характер обители, связанной с жизнью и историей дома Романовых, всячески подчеркивался – даже в иконостасе соборного храма был образ архангела Михаила с двуглавым орлом в короне на груди.

В чумную эпидемию 1771 года погибли многие его монахини, а через два года сгорел сам монастырь, но был восстановлен Екатериной II, тоже очень любившей эту обитель, и скоро заимел новых насельниц. У Георгиевского монастыря было две особенности. Во-первых, здесь принимали иноческий постриг знатные русские женщины из самых именитых родов: Гагарины, Лопухины, Нарышкины, Мещерские. Сюда же, как и в Ивановский монастырь на Кулишках, из канцелярии Тайных дел присылали «политических» опальных женщин или «находившихся под подозрением». Во-вторых, как уже говорилось, в нем селились многие женщины, не принимая иноческого сана, но наряду с монахинями участвуя в молитвах и трудах. Подражая основательнице обители, они брали себе на воспитание сирот или малолетних родственниц, обучая их рукоделию: Георгиевские насельницы славились своими кружевами. Конец монастырскому благолепию принесла Отечественная война 1812 года.

Огнем и мечом

В 1812 году большинство монахинь отправились в эвакуацию, а в стенах монастыря вместе с оставшимися инокинями укрылись его священнослужители с семьями. Последняя настоятельница тоже осталась в своей обители, где ей было суждено принять мученическую смерть. Все монастырские ценности: царские дары, утварь и ризницу – зарыли в землю под амвоном соборного Георгиевского храма и приготовились ждать вражеского нашествия.

Французы ворвались в монастырь и стали разыскивать сокровища, но ничего не нашли. Тогда они стали пытать настоятельницу, священника с женой и дьякона, но безуспешно. Снегирев утверждает, что им все же удалось найти спрятанные ценности, потому что предал кто-то из русских мародеров. Неприятельские солдаты встали на постой в Георгиевской церкви, а в других двух монастырских храмах поставили лошадей. Потом они, видимо, подожгли монастырь, ибо все его здания сгорели, кроме нескольких келий. Игуменью замучили до смерти, а священник Иван Алексеев с супругой Евдокией умерли от мучений уже после ухода Наполеона, но в один день – так Бог прославил их. Лишь дьякон оправился от ран и оставался в своем чине до мирной кончины в 1830-х годах. Вернулись и монахини. Однако сам Георгиевский монастырь ожидала печальная участь: он был настолько разорен, что его упразднили. В 1813 году две его церкви, Георгиевская и Казанская, были восстановлены тщанием Бекетова и Дурасова, но после упразднения обители их обратили в приходские. При них построили жилой дом для священников кремлевских Архангельского и Благовещенского соборов. Монахини же были переведены в Страстной монастырь.

В 1887 году жизнь закипела здесь с новой силой: на территории бывшего монастырского сада построили первую в Москве центральную городскую электростанцию, названную Георгиевской – с ней тоже окажется связанной судьба Георгиевского храма. Свет первых «электрических солнц» на башнях Кремля Москва увидела в 1856 году на коронации Александра II. Это были еще любительские огоньки, устроенные изобретателем А.И. Шпаковским, а осветить центральную часть Москвы настоящим электрическим светом власти готовились в 1881 году – к 25-й годовщине царствования Александра II и приуроченному к ней освящению храма Христа Спасителя. Убийство императора заставило отложить московское торжество на два года. И после великолепной иллюминации на коронации Александра III в мае 1883 года городские власти вплотную занялись вопросом о внедрении в Москве электричества.

Только летом 1887 года в Москве был заключен первый контракт на освещение частного дома – Постникова пассажа на Тверской, где теперь находится театр им. Ермоловой. Москвичи, пожелавшие заиметь новинку, завалили думу прошениями, и тогда было принято решение о сооружении центральной электростанции. Строило ее «Общество электрического освещения – 86» (по году создания), принадлежавшее знаменитому предпринимателю Карлу Сименсу. Наиболее удобным местом для возведения электростанции оказался Георгиевский переулок. Есть точка зрения, что для здания электростанции были перестроены или взяты за основу старые монастырские кельи. Ее облик, бесспорно, определила старомосковская атмосфера Георгиевского переулка, где еще сохранялись древние церкви, боярские палаты, старинные дома. Оттого сугубо производственное здание было построено в виде русского теремка.

Архитектором стал молодой зодчий Владимир Дмитриевич Шер, сын известного мастера художественной резьбы по кости, который делал резные иконостасы для великих московских монастырей – Высоко-Петровского, Знаменского и Рождественского. В Эрмитаже хранится резной образ Богоматери работы Дмитрия Шера, исполненный по личному заказу Николая I, а в Кремле – деревянный царский трон. Выпускник Императорского московского училища живописи, ваяния и зодчества, Владимир Шер принимал участие в перестройке кремлевской Патриаршей библиотеки и Синодальной конторы. Георгиевская электростанция стала его главным и единственным творением, ибо зодчий умер вскоре после ее постройки.

В декабре 1888 года Георгиевская электростанция дала первый ток, но обеспечить все потребности города она не могла. К коронации императора Николая II, когда готовилась новая «феерическая» иллюминация, выявилась недостаточность Георгиевской электростанции. И тогда миллионерша Вера Фирсанова, владелица Сандуновских бань, к немалому конфузу отцов города, предложила для коронационных торжеств свою банную электростанцию, на что пришлось согласиться. И немедленно приступить к строительству новой мощной электростанции на Раушской набережной, открытой уже в 1897 году. Однако красивое здание в Георгиевском переулке не осталось не у дел. В декабре 1901 года в нем открылась «электрическая выставка», где впервые в Москве демонстрировали «беспроволочный телеграф» изобретателя А.С. Попова. В 1905 году здесь разместился один из первых в Москве автомобильных гаражей, а в ранние советские годы – первый столичный таксопарк. (Ныне это выставочный зал Малый манеж.)

Бывшие монастырские храмы продолжали действовать до советского времени. В конце XIX века Георгиевская церковь была своеобразным домовым храмом императорских театров, став приходской для артистов Большого и Малого театров, а ее настоятель, священник Иван Никольский, преподавал закон Божий в Императорском театральном училище на Неглинной.

После революции отношения Георгиевского храма с Большим театром привели к трагедии. В мае 1930 года администрация театра потребовала снести давно закрытую церковь для строительства на ее месте мастерских. Реставраторы предложили сохранить храм, перестроив его в требуемые мастерские. Однако просьбу руководства театра поддержал Наркомпросс. Этим решили воспользоваться и заодно снести Казанскую церковь. Пока шли приготовительные работы, здание Георгиевского храма передали под нужды столичному таксопарку, что окончательно обезобразило его внешность. Оба храма снесли. На месте Георгиевской церкви была выстроена типовая советская школа как символ «социалистического просвещения вместо церковного мракобесия». Храмовую икону святого Георгия передали в церковь Воскресения Словущего на Успенском вражке близ Тверской, а надгробия – в музей Спасо-Андроникова монастыря. И только имя Георгиевского переулка осталось от славной московской обители.