Два года без Михаила Дунаева: человек, отсутствие которого ясно ощущается

В день второй годовщины со дня смерти профессора Московской духовной академии Михаила Дунаева мы публикуем краткие размышления его коллег по Академии, профессоров Владимира Кириллина и Алексея Светозарского, о личности Михаила Дунаева, о значимости его наследия, о той доброй памяти, которую он по себе оставил.

Профессор Московской духовной академии Михаил Дунаев

Прошло всего два года – и это не так много, чтобы оценить наследие Михаила Дунаева, его труды, их роль, их место и востребованность. Как правило, должен пройти какой-то более длительный срок, и я бы не стал сегодня касаться этой темы.

Хочется сказать о другом. За эти два года из нашей академической корпорации, как я ее помню с момента прихода в Академию двадцать лет назад, ушли очень многие яркие люди. К сожалению, это люди, ставшие настоящей легендой Академии – это архимандрит Матфей (Мормыль), это Иван Васильевич Воробьев. Они прожили достаточно большую жизнь, и от этого смерть их воспринимается немного иначе, но все же эта потеря ощущается.

Что же касается Михаила Михайловича… Недавно я говорил с одним человеком, который его знал с отроческих лет, очень его любил и хорошо к нему относился. В неформальном дружеском общении мы перебрали массу тем – и актуальных церковных проблем, и личных человеческих тем. Мы сошлись на одной мысли, когда разговор зашел о Михаиле Дунаеве – это человек, отсутствие которого ясно ощущается. Без всяких положенных в таких случаях слов – «невосполнимая утрата» и так далее – оно действительно очень ощутимо. Я вспоминаю его очень часто – говорю как на духу; и не хватает его теплого отношения к людям, даже в коллективе, в котором мы трудимся, и я думаю, что и в храме.

Он вносил особенное отношение, которое достаточно трудно передать словами. Он никогда ни перед кем не заискивал, его нельзя было представить в лицемерно-лебезящей позе, он не улыбался направо и налево, как голливудская звезда, а ведь мы иногда, к сожалению, думаем, что так можно приобрести себе друзей. Он просто был очень открыт и радушен к людям.

Я уже как-то говорил об этом, и на мой взгляд, это важная черта его характера: он всегда имел свою твердую позицию. И когда дело касалось позиции по принципиальным вопросам, он умел и мог быть твердым и всегда эту позицию проводил, даже если все с ним не соглашались, и оставался при своем выстраданном мнении.

Сказать о его теплом общении «неформальность» – это ничего не сказать. Он сразу переводил общение в какой-то иной план. Он умел быть и сосредоточенным, и молитвенно настроенным, и крайне серьезным, но в дружеском и товарищеском общении – я не смею называть себя его другом, я был младшим товарищем, которого Михаил Михайлович, сам об этом не догадываясь, многому научил, – он был очень мягким человеком, вносившим мир в наше конфликтное время, время человеческих амбиций, когда они проявляются в достаточно резкой форме. Это был мягкий человек с твердыми принципами. Если когда-то придется говорить о его наследии, которое всегда было очень творческим, то есть и критика, в том числе с моей стороны, впрочем без ответа, так что я склонен оставить свое мнение при себе. Но я должен сказать, что это достаточно завидная доля – оставить по себе такой след в земной жизни, чтобы его вспоминали.

Сегодня мы, несколько выпускников Академии – один без пяти минут епископ, один сотрудник МИДа РФ, один секретарь епархии, – все прошедшие школу Михал Михалыча, все имевшие с ним теплое товарищеское общение, собираемся и непременно его вспомним. Я считаю, что это немало, если человек прожил жизнь и его так неформально тепло и постоянно вспоминают.

Поминают его и молитвенно, это без всякого преувеличения можно сказать, по всему лицу русской земли, потому что он много ездил и встречался, где-то жил подолгу, и при этом был одним из настоящих академических профессоров. Но он сходил с кафедры – и переставал быть профессором, т.е. в нем не было никакой сановитости, хотя он и не скакал как мальчишка, конечно. Он переходил в совершенно земную плоскость – очень уютную, добрую и открытую.

Когда накалялись страсти и начинали звучать железные ноты, он со своей характерной, не передаваемой на письме интонацией говорил: «Да перестаньте вы, ну бросьте!» В это вкладывалось очень много. Он был хорошим рассказчиком и сразу переводил тему: вот у меня был один случай, – и уже неловко было продолжать противостояние на той же ноте, хотя принципиальные вопросы, конечно, всегда затрагивают и нервы, и амбиции, и конфликтующие стороны всегда считают себя компетентными. Это мне очень запомнилось, может, потому, что я на такое не всегда способен, а он делал это очень естественно.

Михаил Дунаев свою позицию всегда высказывал до конца. У него был набор аргументов – они могли быть эмоционально окрашенными, но они никогда не были чистыми эмоциями. Свою позицию он, безусловно, продумывал. Прислушаться к другим он мог, но свою позицию он, как человек живущий глубокой внутренней жизнью и довольно закрытый в этом смысле, я полагаю, он сформировал в глубинах своего сердца. В этом смысле он был открытым к дискуссии человеком, но я не помню случая, чтобы он сдал свою позицию.

Его курс сейчас не читается, но просматривая к юбилею Академии исторические материалы, я обнаружил, что темы, которые мы сейчас называем литературоведением, а тогда называли словесностью, в Академии много писали и до революции. Анализировали творчество отечественных и зарубежных писателей, оказавших влияние на общественное сознание. В этом смысле Михаил Дунаев был продолжателем традиции. Его курс должен быть возобновлен, но я могу сказать, почему сейчас он прекратился. У нас время узких специалистов. Никто сейчас не отважится сесть и написать в одиночку историю Русской Церкви, как это делали гиганты нашей науки в прошлом. Это общее явление в науке – скорее уточнять детали, выяснять отдельные механизмы. А он отваживался. Он называл себя человеком XIX века и наверное ощущал также. Во многом это ему было по плечу, хотя нравилось не всем и разделялось не всеми.

Мне Михаил Михайлович всегда очень трогательно преподносил очередной том, и я могу гордиться тем, что я был в числе таких людей. Их было на самом деле довольно много, и есть книги с очень хорошими дарственными надписями. Я должен сказать, что первые три тома я читал с удовольствием, взахлеб, а потом, может быть, его курс нравился и меньше. Тут дело не в новизне исследования, а в определенной тенденции. Может быть, сегодня и не дано одному человеку осветить всю историю русской литературы. Может быть, процент прямой дидактики должен быть немного меньше. Но я не претендую здесь на истину в оценке.

Владимир Кириллин: он умел заставить слушать себя

Конкретные детали припомнить мне трудно, но светлый образ Михаила Михайловича всегда стоит перед глазами: это был замечательный человек, очень легкий в общении, но при этом умевший отстаивать свою точку зрения.

Конечно, Михаил Михайлович был человеком увлеченным и, может быть, в каких-то вопросах брал слишком высокую планку, предъявляя какие-то требования к русским писателям, и сейчас за это его критикуют многие литературоведы. Но заслуга Михаила Дунаева заключается в том, что он первым столь основательно и масштабно заговорил на тему русской литературы в свете православия. А когда делается большое исследование, то вольно или невольно допускаются некоторые ошибки. Их невозможно избежать, и не в том дело, что Михаил Дунаев допускал резкие оценки тех или иных писателей, а в том, что в принципе он заговорил о возможности обзора русской литературы сквозь призму Православия.

Пожалуй, при этом Михаил Михайлович был открыт к дискуссии. Я не знаю подробностей этой стороны деятельности Михаила Дунаева, но у него была полемика, например на страницах журнала «Виноград» с Иваном Есауловым. На этом примере можно говорить об открытости Дунаева к разговору о литературе.

Преподавателем он был совершенно блестящим: обладал чрезвычайным даром слова, глубокой эрудицией и легко и убедительно говорил. Он умел заставить аудиторию слушать себя – думаю, с этим согласятся все.

Он был глубоко верующим и принципиальным в вере человеком, это несомненно.

К сожалению, с уходом Михаила Михайловича его курс в Академии остался невостребованным: читать его больше некому, замены Михаилу Дунаеву среди преподавателей не нашлось. Соответственно, меньше стали его вспоминать. Хотя сейчас, как я знаю, к юбилею Академии готовится двухтомное издание по ее истории, и в томе, посвященном современному периоду, будет и статья о Михаиле Дунаеве.