Ветер Нежность

Продолжаем публикацию глав книги обозревателя «Российской газеты» Марии Городовой «Ветер Нежность», в основу которой легла ее переписка с читателями.

Мы с Элей были вместе почти 15 лет, детей не случилось, но для меня это никогда не было проблемой. Нам было хорошо вдвоем. Конечно, какая-то усталость от отношений иногда чувствовалась, мы уже собирались завести ребенка, стали ходить по врачам, тут Эле и поставили страшный диагноз.

Элька была щедро одарена от Бога: талантливая художница, она была талантлива во всем, за что бы ни бралась – печь пироги или сажать альпийскую горку на даче. Легкая, веселая, великодушная, она, казалось, все делала играючи, не ходила – летала по дому, все время что-то напевая. Даже собираясь в онкологию, напоследок перемыла все окна, перестирала все занавески, перебрала то, что годами валялось в шкафах и на антресолях. Помню, как пытался ее остановить, говорил: “Да брось ты все, вернешься – доделаешь, давай в это воскресенье просто побудем вдвоем!” А она: “Нет, сейчас! А то приведешь кого-нибудь, пока я в больнице, так чтоб она видела, какая у тебя чудесная жена…” Мы еще пытались шутить. Элька любила меня и как будто хотела облегчить жизнь без нее.

Помню ее худенькое, осунувшееся лицо со смешным и жалким ежиком волос – все, что осталось от когда-то непослушной каштановой гривы. Помню, во что на моих глазах превращала ее болезнь. Помню, как она мужественно боролась. Помню прокуренный лестничный пролет, где я стоял и плакал – от бессилия, от того, что было ясно, что она уходит, от стыда, что она страдает, а ты жив и даже хочешь есть и пить. Последние две недели Эля резко изменилась: в ней появилась какая-то сосредоточенность и отстраненность от меня. Она ушла, а я остался.

Первые полгода после ухода Эльки прошли как в чаду: летел в тартарары бизнес, и если б не друзья, я б не выплыл. Мне казалось, что рушится все вокруг, и, если честно, было не жалко. Чудо – я смог остановится: понял, что еще чуть-чуть, и уже никто не поможет. На мне висел огромный кредит – он и спас. Но чувство, вот этот холодок от того, что хожу по краю, что пропасть рядом, что могу и не удержаться, – это осталось.

Возвращение не было жизнью. Я опять научился засыпать без “Henessy” и привык к глухой пустоте квартиры. До безумств дело не доходило, только однажды – не знаю даже, что на меня нашло, – я собрал Элькины платья, наряды и ночью, как вор, вынес все из дома – прочь, подальше. Только чтоб больше не видеть, больше не чувствовать ее запаха. Мне казалось, что тем, что она ушла, она предала меня. До сих пор стыдно об этом вспоминать.

Сестра и Элькины подруги подстраивали какие-то случайные знакомства с продвинутыми студентками, разведенными дамочками и вдовами. Спастись от них всех можно было только намеренным хамством. Пару раз я и сам решал что-то изменить, но потом, в самый ответственный момент, начинал себя вести как последняя скотина. Помню, одна, по-видимому, не просто красивая, но и умная, все поняла: застегивая молнию на юбке, она вдруг обернулась ко мне и сказала: “А знаешь, тебе ведь ничего не надо, ты просто мстишь за свою боль”.

Я не мстил, я просто ничего не мог с собой сделать. Я знаю, Элька была чрезвычайно щедрая, ей было бы невыносимо видеть, как я страдаю. Она бы радовалась за меня, если бы я снова мог стать счастливым; она бы простила мне это счастье без нее, как прощала мне мои мимолетные мужские слабости, – она все прощала. Но я не могу. Я пытался пусть не полюбить, а хотя бы привыкнуть, просто привыкнуть к человеческому теплу. Пытался, но не смог. Когда чужая женщина на следующее утро начинает собирать по углам твои носки и рубашки и уже готова излить на тебя всю свою нерастраченную ласку, я ее почти ненавижу…

Знаете, в молодости, когда ты вечно голоден, когда любовь – это игра плоти и бурление гормонов, когда тебя невыразимо тянет к любой смазливой мордашке и даже случайная улыбка сулит приключение, все кажется простым и понятным. А что усложнять? У меня есть друг, ему под 50, мы вместе начинали в девяностых, потом я сменил бизнес, поднялся, но мы иногда общаемся. Так вот, у него пунктик: он боится, что его любят из-за положения, из-за денег; он боится, но каждый раз попадается. И каждый раз, оставляя очередной подруге то квартиру, то дачу, кается и божится, что теперь-то станет умнее. А потом снова влюбляется. И снова, пусть недолго, но горит. И знаете, я завидую ему.

Мужчина без любви превращается в зверя. Но неужели мне этого больше не дано – любить? И сколько еще мне умирать? И как жить, если ты вдруг, среди ночи, просыпаешься, внезапно ощутив пустоту постели, и отчетливо чувствуешь, что она только на минуту выскользнула из кровати. Что сейчас вернется. И ты даже явственно ощущаешь вот это движение, волну, рождаемую ее пластикой дикой кошки, и, все зная, все помня, все понимая, находясь в трезвом уме и здравой памяти, с замиранием ждешь, что сейчас, сейчас она прошлепает босыми ногами назад и со смехом нырнет под одеяло… Ждешь, а потом понимаешь, что это было просто движение воздуха, сквозняк, дуновение ветра в приоткрытую форточку.

Олег Н.»

Здравствуйте, Олег. У Вячеслава Иванова, русского поэта-символиста, есть удивительно глубокие строчки:

Любовью сердце в нас живимо,
Хоть и не ведает само,
Какое злато в нем хранимо
И чье на золоте клеймо.

Верующему человеку не надо объяснять, Чье клеймо на этом злате. К Кому обратиться со своей болью, к Кому прийти в своей раненности. Неслучайно в одной из молитв по усопшим есть такое прошение к Богу: «Утоли печаль мою о разлучении с рабой Твоей, другом моим…» Кроме слов о прощении грехов душе усопшего, кроме прошения о милости к нему – мольба о том, чтобы боль разлуки не мучила, не сжигала тебя.

Олег, та раненность, с которой вы сейчас живете, знакома всем, кто переживал потерю любимого человека. Когда священник отец Алексий Мечёв, святой праведник XX века, потерял жену, то, по свидетельству очевидцев, горе его было близко к отчаянию. И тогда он, изнемогающий, бросился за помощью к отцу Иоанну Кронштадтскому. И тот ему ответил: «Ты жалуешься и думаешь, что больше твоего горя нет на свете, так оно тебе тяжело. А ты будь с народом, войди в его горе, чужое горе возьми на себя – и тогда увидишь, что твое горе маленькое и легкое по сравнению с тем горем; тебе и легко станет».

Подвиг, к которому призвал один святой другого, был на самом деле подвигом любви. Ведь чтобы принять в себя боль хотя бы одного человека, надо его любить – это нельзя сделать ни из какого другого чувства или побуждения. Только из любви. И отец Алексий с тех пор полностью, весь уходит в чужое горе, в чужое страдание. Священник Павел Флоренский писал о том, с какой нежностью отец Алексий относился ко всем, кто приходил к нему. Так где же нашел он в себе эту любовь? И почему это злато, которое, как утверждает поэт, неизменно хранится в наших сердцах, подчас становится нам недоступно?

Боль капсулирует человека. Человек инстинктивно, физиологически закрывается от мира, нанесшего ему удар, – это естественная реакция на причиненную ему боль. А любовь, по слову величайшего мистика Православия Исаака Сирина, – это великий дар открытости. Открытости всему сущему. Вспомните, как радостно распахнуты всему миру влюбленные, как щедры и милостивы любящие! Но если боль, не врачуемая Тем, Чье злато, Чей дар любить мы несем в нашем сердце, начинает в этом сердце жить, прочно обосновывается там, то она начинает отгораживать нас от окружающего, изолирует от всех. И подчас так уютно в этом коконе – жалея себя, не замечая других.

Но как разбить скорлупу нашего ego, как разомкнуть свое одиночество? «Любить ближнего можно не иначе и не прежде, чем в нашем сердце будет попрано всякое самолюбие, всякая гордость, – говорил праведный Алексий Мечёв. И дальше еще жестче: – Любовь приобретается путем работы над собой, путем насилия над собой и путем молитвы».

Конечно, вместимость сердца святого иная, чем у нас, обычных людей. Но если молиться, Олег, то, верю, однажды случайное дуновение ветра в открытую форточку напомнит вам не только о боли и потере, но и наполнит ваше сердце благодарностью за то, что счастье было. И неизъяснимая нежность ко всему живому – такому ранимому и хрупкому – затопит вас.

Олег, спасибо вам за искреннее письмо.

Молитвы об умножении любви

Тропарь, глас 4-й: Союзом любве апостолы Твоя связавый, Христе, и нас Твоих верных рабов к Себе тем крепко связав, творити заповеди Твоя и друг друга любити нелицемерно сотвори, молитвами Богородицы, Едине Человеколюбче.

Кондак, глас 5-й: Пламенем любви к Тебе распали сердца наши, Христе Боже, да тою разжигаеми, сердцем, мыслею же и душею, и всею крепостию нашею возлюбим Тя, и ближних наших яко себя, и повеления Твоя храняще, славим Тя, всех благ Дателя.

Прокимен, глас 7-й: Возлюблю Тя, Господи, крепосте моя, Господь утверждение мое.

Стих: Бог мой, Помощник мой и уповаю на Него.

Евангелие от Иоанна, глава 13, стихи 30–35: Егда изыде, глагола Иисус: ныне прославися Сын Человеческий, и Бог прославися о Нем; аще Бог прославися о Нем, и Бог прославит Его в Себе, и абие прославит Его. Чадца, еще с вами мало есмь: взыщете Мене, и якоже рех Иудеом, яко аможе Аз иду, вы не можете приити: и вам глаголю ныне. Заповедь новую даю вам, да любите друг друга: якоже возлюбих вы, да и вы любите себе; о сем разумеют вси, яко мои ученицы есте, аще любовь имате между собою.

Из ектении: Господи Боже наш, милостивно, яко Благ, призри на изсохшую в любви землю сердца нашего, тернием ненависти, самолюбия и неисчетных беззаконий люте оляденевшую, и каплю благодати Пресвятаго Твоего Духа испустив, богатно ороси сию, да будет плодоносна и возрастит от горящей к Тебе любви корень всех добродетелей, страх Твой, и о спасении ближняго неленостное попечение, всех же страстей и многообразных лукавств и лицемерия искоренение прилежно, яко всех Благ Дателя молим, скоро услыши и человеколюбно помилуй.

Причастен: Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, якоже Аз возлюбих вы, рече Господь.