Восхождение к Фаворскому свету

Архимандрит Киприан (Керн). Восхождение к Фаворскому свету / Сост., предисл. Н. Н. Лисового. — М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2007. — 240 с. — (Духовное наследие Русского зарубежья).

Приводим отрывок из книги.

Среди религиозных философов и богословов русского зарубежья особое место принадлежит архимандриту Киприану (Керну) — патрологу и литургисту, аскету-молитвеннику и замечательному церковному мемуаристу.

Архимандрит Киприан (в миру Константин Эдуардович Керн) родился в Туле, городе русских оружейников, 11 мая 1899 года. Он происходил из старого дворянского рода, среди его предков была Анна Петровна Керн, героиня пушкинского «Чудного мгновенья». Юность его прошла в Петербурге, куда его отец был назначен ректором в Лесной институт. Наибольшее влияние на духовное его воспитание оказала мать, исключительно набожная и верующая женщина. В Петербурге Константин учился в гимназических классах Императорского Александровского лицея, а в 1917 году, после закрытия лицея Временным правительством, поступил на юридический факультет Московского университета. В эти годы, как вспоминал отец Киприан, он активно читал богословские книги, бывал на богослужениях патриарха Тихона, думал даже о поступлении в Московскую духовную академию.

Самое глубокое влияние на формирование будущего богослова имело общение с митрополитом Антонием (Храповицким). Судьба уже сталкивала их в Москве, на одном из заседаний Поместного Собора, и потом, в 1919 году, в белом Екатеринодаре. Третья и уже окончательная встреча произошла уже в эмиграции, в Белграде, где Константину довелось продолжить свое образование в Белградском университете и куда приехал, по приглашению Патриарха Сербского Димитрия, митрополит Антоний. «Очень быстро Антоний стал моим авторитетом, почти кумиром». И «великий авва» (так называл его впоследствии отец Киприан) тоже полюбил молодого богослова, «Кернушку». По его совету Константин в 1925 году, первым из русских, оканчивает также и богословский факультет Белградского университета, получив затем назначение преподавателем Битольской семинарии.

Пока он ждал назначения, пришло искушение: он получил приглашение ехать преподавать в парижский Богословский институт. «Предложение было исключительно заманчивым. После факультета — сразу же возможность готовиться к профессорскому званию, жить в Париже, работать в обществе отца Сергия Булгакова, профессора Карташева, Зеньковского, С.С.Безобразова (будущего епископа Кассиана), всех моих друзей по Белграду, которые постепенно переселялись в Париж. <…> Надо было решаться». «Арбитром» вновь выступил митрополит Антоний. По его совету Керн принял решение остаться в Сербии. И никогда потом не жалел об этом. «Тогда в Париж мне ехать было неполезно, — скажет он впоследствии. — Мне нужно было пройти свой путь по Востоку, и надо сказать, что Промысл начертал для меня исключительно важный и интересный путь: Македония, Палестина, Египет, снова Македония. А потом, когда обстоятельства сильно изменились и когда я сам очень вырос и изменился, я попал в Париж и в тот же Богословский институт».

В первый же год в семинарии ему пришлось преподавать литургику, апологетику, греческий язык и нравственное богословие. В последнем он, конечно, не мог обойтись без сочинений митрополита Антония. «Мы не имели и не имеем своей чисто православной системы нравственного богословия. Все сводится к схола-стической системе и перечню добродетелей и грехов. Тот же Антоний называл это презрительно “грехологией”. Сколько ни приходилось прочитать курсов этого предмета, от всех осталось воспоминание неприятное». Митрополит посоветовал молодому преподавателю принять за основу «Начертание христианского нравоучения» святителя Феофана Затворника. «Это мне очень помогло, — вспоминал отец Киприан, — за что я очень остался признателен и митрополиту, и самому Затворнику… Особенно мне понравилось несхоластическое понимание добродетелей и греха как состояния души». Впрочем, он был рад, что на второй год работы в семинарии «отделался от “моралки”, как звали ученики нравственное богословие, а остался при апологетике, которую я все больше и больше сводил к религиозной философии, и при греческом языке, который я тогда научился уже любить крепко и на всю жизнь».

1926–27 учебный год стал последним в его светской жизни. В канун Лазаревой субботы, 2 апреля 1927 года, Константин был пострижен в монашество с именем Киприан, а уже на Вербное воскресенье рукоположен в иеродиакона и в Чистый Четверг — в иеромонаха. «Дни до пострига (всего пять или шесть) прошли в необыкновенно подавленном состоянии», — вспоминал   о своем духовном состоянии в канун пострига отец Киприан. Кроме обычного настроения перед постригом, его охватил «ужас монастырской общежительной жизни». Физический труд ему «всегда внушал отвращение». Кроме того, как все русские монахи-академики, он не прошел какого-либо послушания в монастыре. «Меня не научал ни один мудрый и ровный настоятель; надо мной не был произведен тот психоанализ, который надо произвести над всяким, кто решается на путь духовной жизни; я не прошел школы послушаний в огороде, в швальне (портняжная мастерская. — Прим. ред.), в кухне и проч., что необходимо и для нас, белоручек-монахов “из ученых”…»

Знаменательным было его иерейское рукоположение в Великий Четверг. «Это для меня осталось знамением на всю жизнь — рукоположение в день установления Таинства Евхаристии как бы преднамечало мое священство как преимущественное тайнодействие. Не проповедничество, не душепопечение, не требоисправление и уж не социальная хлопотливость, конечно, были мне указаны Пастыреначальником, а именно литургическая, евхаристическая служба в священстве».

Впрочем, недолго ему было суждено служить иеромонахом в Битольской семинарии. Перед Рождеством 1927 года он узнает о намерении священноначалия направить его в Иерусалим — на пост начальника Русской духовной миссии. Киприан вновь в недоумении и почти в ужасе. «Пост начальника Миссии, один из виднейших постов в русской иерархии, совершенно исключительный по положению и важности, на который назначали опытных архимандритов, вдруг ставится в связь со мной, только что постриженным иноком, только что рукоположенным 28-летним иеромонахом!»

Да и в Палестину его нисколько не тянуло. Но пришло письмо от первоиерарха Антония, с обычным для его обращений смешением официального «Вы» и дружеского «ты», в котором значилось черным по белому: «Вчерашнее заседание Синода ознаменовалось назначением Вас на пост начальника Русской миссии в Иерусалиме с возведением тебя в сан архимандрита. Мы все решили, что таков нам подобаше начальник Миссии». 25 июня 1928 года он был возведен в сан архимандрита. «После литургии на меня возложили мантию, и митрополит сказал мне удивительное слово при вручении жезла. Оно как бы предначертывало весь мой путь на Востоке. Митрополит Антоний в библейских образах призывал меня к служению вселенскому, к тому, что Православие не ограничивается одной Россией. Тогда это было для меня очень полезно».

Он еще ничего не знал тогда об истории нашей Миссии в Иерусалиме, о своих великих предшественниках — епископе Порфирии (Успенском), архимандритах Антонине (Капустине) и Леониде (Сенцове), не знал, что через пять лет напишет об отце Антонине за-мечательную книгу, одну из лучших в жанре духовной биографии. Пока что он знал только, что его посылают «на очень видный и когда-то завидный пост в русской иерархии, а теперь на весьма тяжелое послушание, чтобы выплачивать какие-то долги, сделанные еще до войны 1914 года, налаживать натянутые отношения с Палестинским обществом, распутывать затруднения с Иерусалимской Патриархией, лавировать среди каких-то монахинь и оставшихся после войны паломниц» — и все это должен был делать он, молодой 29-летний человек, «едва посвященный в иерейский сан, без опыта Порфирия, Антонина и Леонида, и, что самое главное, без прежнего ореола и поддержки Российской империи».

Архимандрит Киприан не задержался в Палестине. Не сошелся характером с «мудрейшим», как называли постоянно проживавшего тогда в Иерусалиме архиепископа Анастасия, да и с двумя предыдущими — отставными, но отнюдь не покинувшими Миссию ее начальниками. Главным для церковной истории результатом его пребывания на Востоке стала изданная в 1934 году в Белграде книга о создателе Русской Палестины архимандрите Антонине (Капустине). За время начальствования в Миссии (1928–1930) отец Киприан имел возможность ознакомиться с ее архивом, хотя не мог, разумеется, использовать богатейших архивных материалов, оставшихся в России, — в том числе дневников отца Антонина (о. Киприан даже не был уверен в их сохранности). Излишне говорить, что его книга поныне остается основным источником для большинства современных научных и популярных сочинений об отце Антонине.

Важнейшим движущим импульсом, заставившим   в свое время отца Киприана сесть за книгу об Антонине, была, по собственному его признанию, внутренняя близость их внутреннего облика, совпадение их «сокровенных мыслей по трепетным вопросам церковной жизни». Хотя и разделенный годами и поколениями от него и не встретив его на земле, автор близко соприкоснулся с творениями его и с памятью о нем. Эта встреча в Иерусалиме с тенью о. Антонина была столь памятна и знаменательна для автора, всколыхнула в нем столько созвучного, что была воспринята как благословение отца Антонина поведать о нем то, что мы знаем.

Вернувшись в Югославию, отец Киприан в феврале 1931 года вновь был назначен преподавателем семинарии в тихий старый Битоль, из которого, как он говорил, «его умыкнули в Иерусалим». Он вновь отдался своему любимому преподавательскому делу и пробыл на этом посту до 1936 года.

Но отношения его с Русской Православной Церковью Заграницей и ее первоиерархом митрополитом Антонием после возвращения из Иерусалима решительно испортились. Его прошение об отставке, принятое митрополитом Антонием крайне неохотно, содержало, помимо освобождения от должности начальника РДМ, также и особенно обидную для «великого аввы» просьбу «отпустить» его в юрисдикцию Сербского Патриархата. «С юрисдикцией митрополита Антония я решительно порвал. Его я не переставал любить и чтить, но всю “антониевщину”, все “карловацкое” окружение не принимало мое сердце. С русскими архиереями и в русских церквах я не служил. Меня больно коробило все более крайнее политиканство карловчан, их невероятно провинциальное отношение к делам Русской Церкви».

Митрополиту Антонию, в свою очередь, никак не могло понравиться сближение Киприана с сербской иерархией, а тем более его переход (в 1936 году) в «парижскую», евлогианскую юрисдикцию. Кстати, и сербские друзья (епархиальный архиерей Киприана, прео-священный Николай (Велимирович), и сам патриарх Варнава, предлагавший русскому богослову стать его викарием) всячески отговаривали его от перехода к митрополиту Евлогию, а на самом деле в юрисдикцию Вселенского, Константинопольского Патриарха (к которому относился Евлогий со всей своей западноевропейской паствой). «Я еще один раз своевольничал   в жизни, — констатировал впоследствии отец Киприан. — До сознания митрополита Антония дошло ли это, не знаю. Мы с ним не говорили на эту тему. В августе (1936 года) я поехал в Битоль сдать мои дела, запаковать книги моей библиотеки, проститься с моей русской церковной общиной. На Белградском вокзале у ка-кого-то русского беженца я увидел номер газеты “Политика” с большим аншлагом: “Умро митрополит Антоние”».

Отношения архимандрита Киприана с первоиерархом были в разные периоды различны. Но сейчас, когда история явственно переворачивала одну из ярких страниц в жизни Русской Церкви, перед его глазами вновь прошли все главнейшие события жития «великого аввы», все аспекты его несравненного влияния на русскую богословскую мысль, на духовное образование, на восстановление патриаршества. Много лет спустя, записывая в маленьком старинном городке в Бретани свои воспоминания, отец Киприан найдет слова для самой, может быть, лаконичной и точной характеристики своего учителя. «Если бы неумолимо скупой на время критик потребовал дать характеристику ушедшего митрополита в одном и только одном слове, то я бы без колебания сказал с полным сознанием ответственности за это слово: Антоний — это церковность».

В 1936 году архимандрит Киприан вторично получает приглашение от Свято-Сергиевского института, переезжает в Париж и становится профессором кафедры пастырского богословия. С 1937 года он преподавал также литургику, а с 1942 года — патрологию. Его коллегами по институту были протоиерей Сергий Булгаков и профессор А.В.Карташев, а ближайшими друзьями — Иван Бунин, Борис Зайцев, Николай Бердяев.

В 1945 году архимандрит Киприан защищает докторскую диссертацию на тему «Антропология святителя Григория Паламы». В 1953 году по инициативе и под руководством отца Киприана в Свято-Сергиевском институте собирается «литургический съезд»; с тех пор подобные съезды с участием специалистов по литургике, принадлежащих к различным христианским конфессиям, проводятся в институте ежегодно.

В первые годы своего пребывания в Париже отец Киприан служил в монашеском общежитии на рю Лурмель, устроенном матерью Марией (Скобцовой). В 1940 году митрополит Евлогий назначает его настоятелем храма Святых равноапостольных Константина и Елены в Кламаре под Парижем (домового храма семьи Трубецких). И хотя храм, где архимандрит служил, и Богословский институт, в котором он преподавал, находились в разных концах Парижа, отец Киприан никогда не пропускал ни лекций, ни богослужений.

Современники отмечали особую утонченность облика и манер отца Киприана, его «красоту и изящество», его «прекрасные глаза» и руки с длинными пальцами. «Высокого роста, худой, немного сутулый, до щепетильности аккуратный, с глубоко сидящими серыми глазами, он производил впечатление на всех, кто его встречал. Особенно красивы были его руки», — вспоминал знавший Киприана в Париже известный русский писатель Борис Зайцев. А вот описание, данное протопресвитером Александром Шмеманом: «Высокий, незабываемо красивый в архимандричьей мантии и клобуке, воплощение чего-то непередаваемо прекрасного и подлинного в Православии: строгости и красоты, сдержанности, полета, одухотворенности всего облика, всех линий, всех движений».

Внешний облик точно соответствовал внутреннему миру отца Киприана: «Мистик, одиночка, облик аристократический, некое безошибочное благородство вкусов», по словам того же Бориса Зайцева. Одиночество, инаковость, отделенность от людей и от окружающего мира тонкой завесой молчания и внутренней тишины — вот что было наиболее характерной чертой Киприана (Керна), по отзыву современного его биографа. «Надо уметь любить одиночество, — говорил отец Киприан. — В нем лучше всего подходишь к Богу, с Которым и надо прожить всю жизнь». И еще: «С годами осознаешь, что в основе всего должно быть духовное направление всего. То есть чтобы все в жизни было направлено к Богу и Церкви. И радостное, и неприятное, и важное, и повседневное — все должно быть построено на церковном, церковным камертоном проверяемо, церковностью проникнуто».

…В начале февраля 1960 года он заболел воспалением легких и через несколько дней, 11 февраля, отошел в мир иной. Отпевали его в кламарской церкви. Там же, в Кламаре, отца Киприана и похоронили, согласно его завещанию.

Литературное наследие архимандрита Киприана разнообразно и многогранно. Большинство его трудов к настоящему времени уже издано в России. Это, прежде всего, фундаментальное исследование «Антропология святителя Григория Паламы», за которое отец Киприан был удостоен ученой степени доктора церковных наук, — первая в русской богословской науке монография, посвященная великому византийскому подвижнику и богослову XIV века.

Но первой самостоятельной книгой, выпущенной отцом Киприаном, был сборник статей «Крины молитвенные». В отличие от более поздних трудов отца Киприана, для которых характерен сдержанный тон, сборник проникнут приподнятым, почти восторженным настроением. Автор не скрывает и своих ностальгических чувств по отношению к утерянной родине, «Святой Руси».

Основу другого его известного труда — «Евхаристии» — составил курс лекций, прочитанный автором   в Свято-Сергиевском институте. Хотя эти лекции носили, как и должно быть, компилятивный характер, они свидетельствуют, по признанию современных богословов, «не только о глубоком знании автором научной литературы предмета и первоисточников, но и о том “евхаристическом мировоззрении”, той “евхаристической настроенности”, которые характеризовали самого отца Киприана как священнослужителя».

Книга архимандрита Киприана «Православное пастырское служение» может по праву считаться лучшим современным руководством для подготовки пастырей. Речь в книге идет о духовно-нравственной и интеллектуальной подготовке к священническому служению, о «пастырском призвании» и «пастырском настроении». « Нам представляется, — пишет епископ Иларион (Алфеев), — что труд архимандрита Киприана должен стать настольной книгой каждого священнослужителя Русской Православной Церкви».

Во многих его работах заметно, что отец Киприан всегда оставался поэтом от богословия. В этом смысле совершенно особый церковно-исторический и даже художественный интерес представляют монография архимандрита Киприана об архимандрите Антонине (Капустине) — выдающемся русском ученом, археологе и византинисте, создателе Русской Палестины: целого мира русских храмов, монастырей и подворий в Святой Земле — и воспоминания о великом церковном деятеле и богослове митрополите Антонии (Храповицком). В этих удивительных, с глубочайшей любовью и внутренней проникновенностью написанных исторических портретах сливаются до полной неразличимости жанр научной биографии, лирического очерка и церковного слова похвального.

А главное, возникает третий, столь же волнующий и незабываемый образ — самого автора, отца Киприана, столь же, как великие предшественники и наставники, пламенного и рассудительного, самоотверженного и одинокого, вместившего в сердце и не по своей воле оставленную Родину, и православный Восток, и великое наследие Европы и неустанно свидетельствовавшего о любви к России и верности вселенскому Православию на всех этапах своей страннической горькой судьбы.

В предлагаемый читателю сборник вошли избранные фрагменты из работ архимандрита Киприана: «Образ и подобие Божие (Человек и Ангелы)», «Восхождение к Фаворскому свету», «Митрополит Антоний (Храповицкий)» и «Архимандрит Антонин (Капустин) — создатель Русской Палестины».