Райский день

Говорят, рая на земле не будет. И это правда в том смысле, что всеобщему благоденствию до скончания века будут препятствовать наши грехи и страсти… Но с другой стороны – ведь рай уже существует… здесь и сейчас. Только надо быть чуть внимательнее, чтобы его заметить. Вот ведь в чем дело… В чуткости нашей…

***

Крым. Утро Автор: Алексей Ефремов / artnow.ru

А по дороге мы еще подбираем наших двух прихожанок – Любаню и Татьяну. Они, как и я, живут в городе, но ездят исправно к нам в Почтовое на службу и летом и зимой и добираются иногда с какими-то невероятными трудностями… и уж точно встают часа в четыре утра и неведомо как добираются до автостанции каким-то первым дежурным троллейбусом, а потом впотьмах (если зимой) и в метель, и в мороз «ловят» какой-то севастопольский транзитный автобус, который вроде как и не должен останавливаться на этом месте, но останавливается, потому что… Потому что водители уже знают наших прихожанок и притормаживают, забирают их… и в этом есть какая-та удивительная словно бы духовная связь… Хоть я совершенно не знаю этих водителей, и они, может быть, даже люди не воцерковленные и в храм не ходят. Но они знают, что есть такие добрые люди – Любаня и Таня, – которые впотьмах ни свет ни заря добираются в дальнюю деревеньку на службу… и останавливаются для них… Ведь трогательно это, честное слово… И – в этом тоже есть ведь что-то райское, согласитесь.

Но от Новопавловки, я знаю, паломницы наши еще идут пешком километра два, и так в разную погоду – и в дождь, и в снег, и в метель…

И когда меня привозят в храм в начале восьмого утра – они уже, как правило, там. И я, всякий раз слушая их бесхитростные рассказы об очередных дорожных перипетиях, совершенно обыкновенные рассказы, – понимаю, что, наверное, и мне надо бы так добираться… по-простому… пешочком… на перекладных… С понуждением себя и с преодолением трудностей. Но у меня нет такой решимости, и я, оправдывая себя тем, что не могу рисковать случайностями дороги, нахожу возможность добраться на машине… Или просто остаюсь ночевать в храме. По-разному бывает…

Вот сегодня Олег приехал за мной, ну, и Любаню с Татьяной мы забрали попутно. И мне радостно, что им радостно и что мы вместе… И дорога такая легкая, и хоть впереди трудный день, но всё равно радостно…

А когда мы подъезжаем, главный наш и бессменный сторож – веселый и бойкий пес по фамилии Черныш – встречает нас с такой фонтанирующей радостью, словно большей радости для него на свете и быть не может. Он и топочет, и хвостом крутит, и вьется юлой вокруг, и чихает и как-то даже прихрюкивает от удовольствия, и подпрыгивает – словом, выражает всем своим видом совершеннейшие восторг и счастье. И пусть в значительной мере причиной этого счастья являются кости в сумках Татьяны и Любы, ну и что с того… Радость-то всё равно настоящая… и восторг неподдельный… И в этом, как мне кажется, есть тоже что-то немножко райское.

Просто рай, он, понимаете, как бы сквозит… он существует параллельно с сумерками и непогодой житейской, со всеми ее туманами, метелями и дождями. Он сквозит за унылой рутинностью нашего бытия постоянно, как чистое небо за толщей тумана. Иногда оно становится совсем видно, а иногда о нем разве что помнишь, но оно ведь всё время есть – чистое небо… и солнце… и ясный день… пусть даже где-нибудь там – за сумерками, над туманами и дождем. Ну и, в конце-то концов, ведь бывают же и ясные дни. Просто совершенные в своей пронзительной чистоте и свежести. Вот так и рай – он всегда рядом, только мы не всегда можем его разглядеть. Не всегда можем его почувствовать.

Да и служба, Божественная литургия – ведь это тоже борьба за рай. В том смысле, чтобы дотянуться до него, до-верить, до-молиться, до-жить… И борьба эта совсем не проста, скажем так. Ведь множество разных состояний и ощущений и чувств и помыслов находит на душу во время службы, стараются отвлечь… не от рая даже, а от самой необходимости его искать напряженно. И всевозможные лукавые помыслы, чувства и ощущения стремятся овладеть душой… причем незаметно, вкрадчиво… всё делают для того, чтобы ты занялся чем-то другим… вот чтобы ими и занялся. Стал бы, например, просто выполнять какие-то действия, совершать обряд, думая о другом… И этого достаточно, потому что в этом и состоит цель всех этих чувств, помышлений и ощущений, чуждых душе, не желающих рая. Они хотят тебя отвлечь. И в этом начало горестного забвения…

Для кого-то, может быть, это странновато звучит: что кто-то… мол, какие-то мысли, ощущения, чувства пытаются отвлечь человека от рая, а между тем это именно так, и именно важно сознательно, с усилием отвращаться от этих ветров, туманов и снова и снова настойчиво искать рай… Вопреки всему… настойчиво и неотступно. Ну, а рай – это осознание присутствия Божиего. Присутствия, которого мы, увы, попросту не замечаем часто, не осознаем, потому и томимся в плену бесконечных печалей, скорбей и… мечтаний, которые способны только увлечь, развлечь, но не напитать душу действительным светом, добром и истиной.

И литургия – это, конечно, сокрушенный поиск Бога в ожидании Его ответа. И сам ответ. Совершенно реальный и конкретный. Больше того – ответ Плоти и Крови. И это действительно рай, в самом обретении которого всегда присутствует ужас от осознания того, как ты от него привычно и повседневно далек. И горячее желание, просьба: не оставить вопреки всему… вопреки привычке к забвению. И «истаивание» души от умиления и благодарности Богу…

Так что рай всё-таки есть и здесь, на земле…

А вообще у нас хорошо на приходе… На Пасху во время ночной службы в алтаре было открыто окно, и всю службу пел соловей. А весной каждый год к нам прилетают скворцы, и как же они поют, как стараются, выводя свои трели, просто всю душу вкладывают, забывают обо всём на свете! Запрокинут голову и поют самозабвенно… И в этом есть какая-то простая чистая правда. Он поет, он ищет подругу жизни. Она ему очень-очень нужна, и не для глупостей каких-нибудь. У него еще много, очень много дел, ему еще так много нужно успеть сделать в этой маленькой жизни: и семьей обзавестись, и гнездо свое свить, и деток вырастить… а лето такое короткое… так что и в этом пении, в этой красоте и ликовании, в восторге любви есть напряженная и чистая радость созидания, стремления исполнить волю Божию… Вот бы и нам так!

А еще тот день – с которого мы начали и о котором речь – это суббота перед праздником Святой Троицы. И мы молимся в этот день за всех усопших отец и братий наших… К слову – «братий»… Я долго не мог понять, куда «девали» сестер. Почему забыли о них? Ведь во всех молитвах поминаются только «отцы и братия»… А потом вдруг понял удивительную вещь: братия – это все: и братья, и сестры, и матери, и чада… Все, во Христе живущие, те, кто составляют Его Церковь… И вот мы сугубо, как это называется, молимся в этот день за всех «отшедших отец и братий наших». И вот что я скажу… Ведь трудно же это – молиться не умом только, но и духом, как за самых родных – за всех… Трудно и невозможно даже. Но это не значит, что не нужно. Нужно стараться, стремиться, потому что за невозможностью этой, но и за желанием крайним, за осознанием своей неспособности в какие-то моменты, как небо синее в прорехах туманных, – открывается небо, и рай сияет солнечно и светло, и все-все тогда становятся действительно братьями и сестрами во Христе, и всё обретает полноту и смысл. И становится на свои места. И рай опять обретается здесь, на земле, во всей своей очевидности…

А после службы образуется такое межвременье (потому что через час нужно начинать крещение, а потом праздничную вечерню, так как сегодня канун Святой Троицы) и есть часок для отдыха. Во дворе под навесом за длинным столом расположились с разной снедью Любаня и Татьяна. Им тоже не резон ехать в город, а проще переждать до службы, и я присоединяюсь к ним и добавляю к столу то, что мне в пономарку принесли с панихидного стола. И пирожки-то какие вкуснячие, и блинчики, и творог, и капуста тушеная, и картошечка вареная с укропчиком, компот из кизила… ну просто пальчики оближешь! И мы, радуясь изобилию этому, собираем всех, кто не поехал домой, а остался в храме, и набирается нас человек семь, и мы, помолившись, с аппетитом обедаем и разговариваем о разном… А потом у меня еще остается время почитать правило в алтаре, потому что я знаю: вечером уже сил не будет. И вроде бы уже должна давить усталость, но ее странным образом нет, а, напротив, душа поет и ликует, и молиться так легко… и в открытое окошко повевает ветерок прохладный, и слышно, как петух по временам где-то горланит вдалеке, и жуки какие-то, пчелы проносятся с деловитым гудом мимо окна, и листва шумит в кронах ясеней, и… так хорошо, так хорошо, Господи! – что и высказать невозможно…

И вот я слышу, как входят в храм, переговариваются оживленно те, кто принесли младенца крестить, и Васильевич ставит столик, наливает из ведра воду. И мне радостно, что я успеваю дочитать правило, что всё так хорошо устраивается в этот чудесный день. И даже успеваю на пару минут выйти во двор, умыться, подышать воздухом. И опять – в самый, казалось бы, обычный момент, просто идя в солнечном, радостном дне мимо церковной стены к умывальнику, я вдруг понимаю, что счастлив самым совершенным и полным счастьем, понимаю, что нет у меня слов, чтобы выразить свою благодарность Богу за это счастье. И еще…

Еще я вспоминаю, что сегодня 22 июня и в этот день началась война… И я, увы! позабыв об этом, – всё равно молился на литургии и на панихиде за всех вождей и воинов, жизнь свою за веру и Отечество положивших… и деда своего – мальчишку 18-летнего, погибшего в ту войну, поминал… И мне радостно, что я, забыв о самой дате, не забыл милостью Божией обо всех причастных к ней. И я понимаю: даже то, что забыл, – это милость Божия, незаслуженное и безмятежное счастье мирной жизни, которое мы и не осознаем, именно потому, что не знаем, что значит его лишиться.

И то, что вспомнил, – тоже милость, потому что надо помнить, знать, как это бывает – когда от безумия человеческого случается ад на земле… Пусть даже для того, чтобы знать: и рай есть – здесь, на земле, в повседневной нашей обыденности, только бы нам не пренебрегать им, не забывать благодарить за него Господа!

А еще у нас была жесточайшая засуха, и вот – во время вечерней службы пошел дождь. Да не просто дождь, а ливень долгожданный, радостный, щедрый. С раскатами грома и свежестью животворящей. Мы молились, служили, а дождь всё шумел и шумел мощно и радостно, и в этом тоже было что-то райское, от милости, от благодати… Так покаяние изливается на иссохшее от греховности сердце…