«Показать восхождение русского человека во всей его полноте»

Алексей Варламов

28 мая 2015 года в очередной раз будет вручена ежегодная Патриаршая литературная премия имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия «За значительный вклад в развитие русской литературы». Церемония вручения пройдет в Зале Церковных Соборов храма Христа Спасителя в Москве.

Премия была учреждена решением Священного Синода Русской Православной Церкви в 2009 году, а 26 мая 2011 года был назван первый ее лауреат – писатель Владимир Крупин. В 2012 году премия была вручена Олесе Николаевой и Виктору Николаеву, в 2013-м – Алексею Варламову, Юрию Лощицу и Станиславу Куняеву, в 2014-м – Валерию Ганичеву, Валентину Курбатову и протоиерею Николаю Агафонову.

Мы продолжаем серию бесед писателя Александра Сегеня с теми, кому выпала честь получить из рук Патриарха Московского и всея Руси эту высокую награду. Сегодня читайте беседу с лауреатом 2013 года – известным русским прозаиком, исследователем русской литературы ХХ века Алексеем Николаевичем Варламовым, автором книг «Лох», «Рождение», «Купавна», «Пришвин», «Григорий Распутин-Новый», «Александр Грин», «Михаил Булгаков», «Алексей Толстой», «Андрей Платонов» и других.

– Алексей Николаевич, вы создали целую гроздь биографий знаменитых русских людей ХХ столетия, а ваша собственная биография распространяется на два века. О нас с вами будут говорить: писатель ХХ–XXI века. Начнем, пожалуй, нашу беседу с того столетия, откуда мы родом. Вы – лауреат Патриаршей премии, которую вряд ли может получить человек, не верящий в Бога, в существование души, в то, что Иисус Христос – Сын Божий и Спаситель мира. В какой среде начиналась ваша биография? Ваши родители были верующими?

– Я, Александр Юрьевич, дитя советского атеистического времени. В моем доме никогда не говорили ни про Христа, ни про Всевышнего Бога, не молились, ни в одном углу не висели иконы, не отмечали никаких праздников…

В Никольском красивая церковь стоит посреди кладбища, и в детском сознании это отпечаталось: Бог, красота и страх смерти

– Даже Пасху?

– И Пасху. Не пекли кулич, не красили яйца. Среди книг не было Библии. И моим первым религиозным впечатлением было, пожалуй, осознание того факта, что в мире наличествуют некие странные сооружения с куполами и крестами. Красивые, но бессмысленные. Когда я спрашивал, зачем они нужны, то получал ответ: есть-де такие отсталые люди, которые верят в Бога, Которого нет. Но церкви всё равно влекли меня к себе красотой. Особенно запомнился храм в селе Никольском, мимо которого мы ездили на дачу. В Москве – другое, мы жили возле метро «Автозаводская», и там был храм, ныне восстановленный, в котором покоятся мощи Пересвета и Осляби, но он находится на территории завода «Динамо» и не виден, и я ничего не знал о его существовании. А в Никольском очень красивая церковь стоит посреди кладбища, и в детском сознании это отпечаталось: Бог, красота и страх смерти.

– А когда вы пришли ко Христу?

– В старших классах школы я увлекся рок-оперой «Иисус Христос Суперзвезда». Много раз ее слушал, а поскольку в школе учил английский, то стал вникать в тексты арий. И, сколь ни парадоксально это может прозвучать, но рок-опера стала моим первым Евангелием.

Алексей Варламов

– Можете не смущаться: на многих ребят нашего с вами поколения опера Эндрю Ллойд Веббера повлияла в качестве отправной точки. Хотя в ней нет Воскресения Христова, а есть только смерть на кресте, оканчивающаяся словами: «Father! Into Your hands I commit My spirit» – «Отче! В руки Твои Я отдаю дух Мой». И, тем не менее, зараженные рок-музыкой, мы симпатизировали Иисусу в исполнении Яна Гиллана и начинали искать, где можно больше прочесть о Спасителе. Какова была ваша следующая ступень?

– Роман Достоевского «Преступление и наказание». Спасибо большевикам, что не выкинули его из школьной программы. В той сцене, когда Раскольников и Соня читают Евангелие, тронул сам евангельский стиль, синтаксис, интонация, и захотелось прочесть эту историю целиком. Среди наших родственников была одна женщина, очень богомольная, по имени Вера. Она казалась мне не слишком симпатичной, и никаких разговоров о вере у меня с ней не было. Но когда она умерла, среди ее книг оказалось Евангелие.

Оказалось, верующие ребята интеллектуально более развиты. А про внутреннюю независимость нечего и говорить

– А в детстве вас не крестили?

– Нет, я крестился уже в сознательном возрасте. Поступив в университет, познакомился с верующими ребятами, и вдруг оказалось, что они гораздо интереснее всех нас, своих сверстников, что полностью разрушало детские стереотипы: верующий – это значит отсталый, темный, чего-то боящийся. Как бы не так! Интеллектуально куда более развитые, с ними было очень интересно разговаривать. А про смелость, внутреннюю независимость нечего и говорить. Я считаю великим счастьем, что они мне повстречались и остаются друзьями по сей день. Один из них ныне профессор в Троице-Сергиевой Лавре – Алексей Константинович Светозарский. Другой – митрофорный протоиерей Максим Козлов, первый настоятель храма святой мученицы Татианы при Московском университете.

– А как и когда состоялось само таинство святого крещения?

– После окончания университета. Я уже ходил в храм, но не чувствовал себя готовым креститься. Догадывался, что должен буду поменять свою жизнь, а к такой перемене еще не имел достаточно сил. Но однажды решил обратиться к священнику отцу Александру Егорову в храме Илии Пророка в Обыденском переулке, о котором мне много рассказывали хорошего. Таинство совершилось 25 августа 1985 года. Я страшно волновался, с трудом осилил символ веры. Запомнилось еще и то, что было много комаров и они нещадно кусались.

Алексей Варламов

– Многие люди, и даже верующие, считают Христа лучшим Человеком в истории, но с трудом верят, что Он – Сын Божий. Я тоже долгое время в юности был во власти подобных сомнений. Алексей Николаевич, а когда вы пришли к осознанию Божественной сущности Спасителя?

– Дело в том, Александр Юрьевич, что я по своему складу – человек иерархического сознания. Для меня очень важен авторитет тех, кого я считаю мудрецами. Мне близка православная традиция доверия к священнослужителям.

– Если, конечно, тот или иной священнослужитель заслуживает доверия.

– Мне другие пока не встречались. И я осознаю следующее: если святые, прославленные Церковью, принимали Христа как Сына Божия, то мне не следует даже дерзать в помыслах своих хоть сколько-то сомневаться в этом или на эту тему рассуждать. Сказанное в Евангелиях не подлежит сомнению, это аксиома. А вообще для меня очень важен святоотеческий мир, русская и вообще шире – православная агиография. Она мне по-человечески не то чтобы ближе, чем Сам Христос, нет, но я понимаю, очень чувствую эту русскую традицию – не напрямую обращаться к Спасителю, а через людей, Ему всей жизнью послуживших. В этом смысле мне совершенно чужд протестантизм с его аксиомой, что между Богом и человеком не должно быть посредников. Мне они как раз очень нужны.

– Иной раз в беседе с мусульманами можно услышать: если Аллах так велик, то зачем Ему нужен был Сын? Странная логика. Ведь если Аллах так велик, то Он не обязан оправдываться в Своих делах, и если Ему понадобилось послать на землю Спасителя, то Он мог послать именно Сына Своего. В человеческом облике. Чтобы, как вы говорите, быть по-человечески ближе.

– Несомненно.

Мои герои пережили отход от Бога – и возвращение к Нему в конце жизни. Было интересно проследить, как и почему это происходило

– А как вы думаете, за что именно вам была присуждена Патриаршая премия?

– Это вопрос не ко мне, но если попытаться на него ответить… Наверное, за то, что я попытался показать в своих произведениях, как люди моего поколения идут к постижению Бога. Как из атеистической среды они стараются вырваться. Я ничего плохого не хочу сказать о своих родителях – не будучи верующими, они были очень добрыми людьми, соблюдающими заповеди Христа, не думая о Самом Христе. Это была чисто формально атеистическая среда, не воинствующая, не богопротивная. Скорее наоборот. И это еще большой вопрос, кто ближе к Богу – я или мой отец или моя бабушка, от Бога по разным причинам отшатнувшаяся. И тем не менее, имея свой собственный опыт, я старался показать, как человек, будучи изначально религиозно невежественным, приходит к Богу, к Церкви. Это есть в той или иной мере во многих моих произведениях – в повести «Рождение», в романе «Лох», есть у меня рассказ о человеке, который пришел к осознанию необходимости таинства крещения и что из этого вышло. И когда я писал книги для серии «Жизнь замечательных людей», меня, естественно, интересовал вопрос о религиозности моих героев. Драматургия жизни большинства из них заключалась в том, что, будучи выходцами из православной среды, они в определенном возрасте – кто раньше, кто позднее – пережили отход от Бога. Отход и возвращение в самом конце жизни. Мне было интересно проследить, как и почему это происходило, как это отразилось в их жизни и творчестве.

– А как вы относитесь к понятию «православный писатель»?

– С настороженностью. Да, есть категория писателей, не равнодушных к вопросам веры и Православия. Я причисляю себя к ней, но не дерзну назвать себя православным писателем. И не только потому, что это слишком большая честь. У нас ведь вообще нет такой традиции. Пушкина, Гоголя, Достоевского мы почему-то не называем православными писателями, и вряд ли это случайно. А почему себя должны так называть? Православный человек может быть писателем. Писатель может ходить в церковь, поститься, исповедоваться, причащаться. Но само понятие «православный писатель» вызывает во мне внутреннее несогласие.

Алексей Варламов. «Пришвин»

– А если часть писателей вступила в такой союз, то, по логике, все остальные – не православные. А уж такую черту проводить – верх абсурда.

– К тому же, на мой взгляд, выходит немало так называемой православной литературы, которая упрощает Православие и даже вредит ему. К сожалению, выходит немало умильной литературы, со множеством уменьшительно-ласкательных суффиксов: «могилки», «церквушки», «свечечки», «куличики», «храмики», «алтарчики», «иконостасики», «кошечки», «собачки»… И Православие получается некой старушече-детской религией, а ведь это строгая и суровая религия, в основе ее добро, за которое Спаситель принял тяжелейшие крестные муки, сонмы святых прошли через нечеловеческие страдания.

– К сожалению, действительно, иные писатели стараются заслонить свои творческие несовершенства тем, что бьют себя в грудь: «Я православный!» Получается, ты сам канонизируешь свое написанное. Это всё равно что заявлять о себе: «Я – безгрешный человек».

Шукшин считал Церковь враждебной русскому национальному сознанию, в котором он более всего ценил дух бунтарства

– А Шукшин? Герой вашей сегодняшней книги для серии «ЖЗЛ». Он был православным писателем?

– Сегодня многие пытаются записать его в таковые. Я сам до тех пор, пока не стал собирать материалы для книги о Василии Макаровиче, так считал. Оказалось всё гораздо сложнее. Большую часть жизни он считал Церковь враждебной русскому народу, русскому национальному сознанию, в котором он более всего ценил дух бунтарства. В 1960-е годы был по своим историческим взглядам близок к своего рода анархизму, отрицал русское государство, считая его враждебным народу. Об этом, собственно, его роман «Я пришел дать вам волю», посвященный Степану Разину, которого Церковь, как известно, предала анафеме, и этого Шукшин ни понять, ни принять, ни простить не мог. Я не хочу сказать, что Шукшин не был православным в своей душе. Но, Александр Юрьевич, не надо ничего упрощать. Он прошел свой очень сложный жизненный путь и незадолго до смерти стал приходить к Богу. Это видно по его письмам, в которых он, например, поздравляет свою маму с Пасхой.

– Кто-то, кажется, уговаривал его писать не о Разине, а об Алексее Михайловиче и самой эпохе…

– Алексея Михайловича он презирал. Есть воспоминания, что Василий Макарович хотел обратиться к фигуре Дмитрия Донского, но подтверждений этим предположениям нет. У Шукшина немало доброжелателей, которые задним числом хотят сделать его более правильным, чем он был на самом деле. А он был очень страстным, мятущимся человеком и совершенно точно не теплохладным. Об этом очень хорошо рассказано в воспоминаниях Василия Белова «Тяжесть креста».

Алексей Варламов

– Да, есть такая версия. И не только Заболоцкий так считает. Но я не думаю, что его убили. Он всю жизнь работал на износ, никогда себя не жалел, не щадил. В последние годы жизни выкуривал в день по две пачки сигарет, выпивал огромное количество кофе, а это разрушало его организм. И потом я не вижу серьезных мотивов убийства. Кроме некоего умозрительного суждения, что масоны-де хотели убить русского гения. Но никаких доказательств, что это было убийство, не найдено.

Мне всегда была любопытна драматургия перехода человека из жизни в царской России в жизнь советской страны

– Алексей Николаевич, а как выстроилась цепочка таких персонажей: Пришвин – Грин – Алексей Толстой – Григорий Распутин – Михаил Булгаков – Андрей Платонов – Шукшин?

– Она достаточно произвольна, и никакой логики, внутреннего замысла в ней искать не надо. Всё началось с Пришвина, который поразил меня как автор великих дневников, а не как писатель-натуралист. И далее выстроилась упомянутая вами череда персонажей, объединенных – за исключением Шукшина – одной эпохой рубежа русской и советской цивилизаций. Мне всегда была любопытна драматургия перехода человека из жизни в царской России в жизнь советской страны. Работая над книгами о них, я осознавал, насколько интересна и мало изучена судьба любого выдающегося человека. У каждого есть свои вершины духа и свой скелет в шкафу. Грин увлекал меня своей таинственностью, Толстой – поразительной смесью человеческого обаяния, цинизма, какого-то нутряного патриотизма, игры и верности государственной идее. У Булгакова я восторгался «Белой гвардией» и в общем-то оставался равнодушен к «Мастеру и Маргарите»…

– В вашей книге на удивление мало страниц посвящено этому роману, который многие ошибочно считают главным в булгаковском творчестве.

– Ну почему ошибочно? Каждый имеет право на свою точку зрения, и потом успех «Мастера» – тоже ведь вещь неслучайная. Другое дело, что этот роман, в отличие, скажем, от мольеровского сюжета, практически никак напрямую не повлиял на прижизненную судьбу Булгакова. Всё ушло в посмертное признание, чему едва ли сам его создатель был рад. А мой любимейший писатель – Андрей Платонов. Мне всегда очень хотелось понять, каким он был. Существует масса исследований его творчества и совсем немного книг о его жизни.

– А как выплыл Шукшин?

– Он мне всегда был интересен как человек, как художник, но по большому счету меня уговорили написать о нем в издательстве. Я собирался написать книгу для малой серии «ЖЗЛ», однако, когда стал заниматься изучением жизни и творчества Василия Макаровича, передо мной распахнулись такие бездны и тайны, что я неожиданно для себя написал большую книгу. Он оказался самым таинственным из всех моих героев, хотя жил в менее отдаленное время. Он сознательно шифровал свою жизнь, как никто – даже в эпоху Серебряного века. Вот попытаться его расшифровать, увидеть, какие смыслы стоят за его действиями и поступками, оказалось чрезвычайно любопытно. В итоге Шукшин оказался для меня своеобразным эталоном русского человека ХХ века. Он вобрал в себя все бездны и все высоты своего времени.

Одной рукой советская власть Шукшина изничтожала, другой – окормляла, и он это противоречие хорошо чувствовал. Тут нельзя ничего упрощать

– А откуда взялось столь неожиданное название книги о Шукшине «Русский Гамлет»?

– Это связано с убийством его отца. Василию было всего три года, когда арестовали и расстреляли Макара Леонтьевича Шукшина, и это было то, что он никогда не мог забыть и простить советской власти. Он люто ее ненавидел. Не только за то, что расстреляли отца, но и за то, что в определенный момент он вынужден был от него отречься. А когда отца реабилитировали, безмерно переживал и его смерть, и свое отречение. Как самый тяжкий грех в жизни. Но, с другой стороны, в какой еще стране парень из глухой алтайской деревни мог стать кинорежиссером с мировым именем? И он это понимал и был благодарен людям, которые ему помогали: секретарю райкома партии в Сростках, давшему ему паспорт, ВГИКу, куда его взяли на учебу, секретарю Ленина Ольге Михайловне Румянцевой, прописавшей его в своей квартире. Без этих добрых людей из власти не было бы Шукшина. В чем штука! Одной рукой Советская власть его изничтожала, другой – окормляла, и он это противоречие хорошо чувствовал. Тут нельзя ничего упрощать. Шукшин по рождению крестьянин, стал рабочим, потом матросом, школьным учителем, интеллигентом, актером, режиссером, писателем… И переходя из одного статуса в другой, он не отрекался от предыдущего, он себя усложнял, прибавляя и прибавляя смыслы, то есть был сложным человеком в прямом смысле этого слова. И если надо показать восхождение русского человека во всей его полноте, то это ярче всего можно сделать на примере Василия Макаровича Шукшина. Космическая фигура Шукшина оказалась для меня подлинным открытием.

Алексей Варламов. «Андрей Платонов»

– С любой книгой так происходит: начинать трудно, а когда доходишь до финала, жаль расставаться с героем. До слез жаль. Расставаться с Шукшиным особенно жалко было, потому что совершенно точно, что он ушел на творческом подъеме. Мы больше знаем Шукшина по его рассказам 1960-х годов. Шукшинские чудики, странные люди. А поздний Шукшин, автор так называемых «внезапных рассказов», еще интереснее, он во многом неожидан, непредсказуем. Читаешь и видишь, как он мощно рос по-писательски. Смерть вырвала его на очевидном взлете. Он ушел, не выговорившись до конца.

– А стремление к образу Разина – это тоже своеобразная месть советской власти за отца?

– Безусловно. При этом Василий Макарович понимал, что Разин не просто жестокий человек, а настоящий разбойник, безбожник. Но именно таким он был ему дорог. Он любил неправого. Шукшина привлекала разинская страсть к воле, желание защитить народ от притеснений со стороны государства. И Шукшин однозначно был на стороне восставшего народа, это не пушкинская концепция пугачевского бунта.

Шукшин видел в бунте Разина справедливость и даже святость, и это уже за гранью добра и зла

– Бессмысленного и беспощадного.

– Он видел в этом бунте справедливость и даже святость, и это находится уже за гранью добра и зла. Но думаю, что у Шукшина разинское помрачение возникло именно вследствие гамлетовского комплекса.

– Алексей Николаевич, а что у вас следующее?

– А следующее, Александр Юрьевич, у меня пока целиком и полностью в стенах Литературного института.

– Вы уже полгода исполняете обязанности ректора этого уникального учебного заведения. Что это для вас?

– Ну как сказать… До осени 2014 года у меня была вполне уравновешенная, можно даже сказать – комфортная жизнь. Профессор филологического факультета МГУ, свой творческий семинар в Литературном институте, главный редактор журнала «Литературная учеба»… А тут – ректорство. Время, чтобы писать, раньше у меня оставалось. А теперь его просто нет.

– Можно было и отказаться?

– Да, вы знаете, я считаю, что в жизни ничего не бывает случайно. Я никогда никаких должностей не просил, но от них и не отказывался.

Алексей Варламов. «Александр Грин»

– Совершенно верно! Никогда у меня не было административного опыта, но что ж, я стал его накапливать. За эти полгода как-то освоился. Жизнь повернулась на 180 градусов. Она стала еще более насыщенной. Много новых встреч, людей, тем.

– У Иосифа Волоцкого в его обители был такой обычай. Когда приходил новый монах, он спрашивал его: «Что ты больше всего умеешь и любишь делать? По столярному делу? Тогда будешь на кухне пироги печь и кашу варить». Когда тот привыкал хорошо работать на кухне и начинал любить это дело, он его переводил на скотный двор и так далее, чтобы монахи умели всё делать.

– Ну что ж, значит, говоря современным языком, Иосиф Волоцкий был превосходным и грамотным менеджером!

Каждый раз, когда начинаешь заниматься новым делом, расширяется твое жизненное пространство. Для писателя это очень важно

– Нечто подобное вы, наверное, испытали, и когда приняли предложение возглавить журнал «Литературная учеба».

– Конечно. Одно дело – печататься в журнале, и совсем другое – возглавлять журнал, отвечать за каждый его номер, болеть за свое издание. И каждый раз, когда начинаешь заниматься новым делом, расширяется твое жизненное пространство. Для писателя это очень важно. Делать это искусственно я бы не стал, а когда сама судьба подводит к этому…

– Что для вас Литературный институт, и что он собой представляет сейчас уже глазами ректора?

– Я преподаю в нем с 2006 года, но действительно глазами ректора увидел совершенно по-новому. Я лучше узнал всех людей, которые тут работают. Ко мне приходят студенты, преподаватели, аспиранты, и все со своими проблемами, которые надо решать. В МГУ к ректору просто так не попадешь, а у нас – пожалуйста. С любым вопросом. На очереди проект реконструкции здания, хотя более точно – это приспособление памятника архитектуры к требованиям учебного заведения, что само по себе очень сложно.

– Я помню, лет пятнадцать назад существовал проект превращения здания в нечто суперсовременное…

– Это был фантастический и столь же невыполнимый проект, дитя 1990-х годов. Невыполнимый потому, что у нас историческое здание, и мы обязаны полностью сохранить и внешний облик, и внутреннее строение. Наша задача – привести старинную усадьбу в надлежащий вид и приспособить ее к нуждам учебного процесса.

«Мысленный волк» – не интеллектуальная шарада, а история взлетов и падений в канун революции, которые и нас настигли столетие спустя

– Одновременно с книгой о Шукшине у вас выходит роман «Мысленный волк». Я только что прочел его и испытал разные чувства: поначалу недоумение, затем интерес, наконец появилось понимание, зачем это написано. Судя по всему, работая над книгами для «ЖЗЛ» о Пришвине и Распутине, вы тогда еще замыслили это произведение, в котором герои, в книгах «ЖЗЛ» действовавшие автономно, могли быть объединены. Пришвин, который в романе фигурирует под фамилией Легкобытов, центральная фигура произведения. Он и другие персонажи романа пытаются бороться с духовной порчей – она и есть тот самый мысленный волк, обозначенный в названии книги. Этот мысленный волк владеет не только героями романа, но и всем русским обществом начала ХХ века, особенно во времена накануне революции 1917 года, которые, собственно, и описаны вами в этом весьма неожиданном произведении. Книга написана хорошим русским языком, великолепно передает атмосферу эпохи, о многом заставляет задуматься, многое пересмотреть. И вот в связи с этим последний вопрос к вам, Алексей Николаевич: что бы вы посоветовали читателю, приступающему к чтению «Мысленного волка»?

– Не читать этот роман как интеллектуальную шараду. Это, прежде всего, история любви, искушений, соблазнов, взлетов и падений русского человека в канун революции. Это то, что настигло нас столетие спустя, к моему собственному удивлению, это вечные темы отцов и детей, учителей и учеников. Я писал его в течение многих лет, мне было ужасно жалко с ним расставаться и пускать его в свет, он мне очень дорог, важен, но он напечатан, он живет своей жизнью уже, и я хотел бы пожелать ему как можно больше читателей.