Диакон, доктор наук Сергей Кривовичев: «Не хочу вкладывать свои силы в развитие чужой страны»

Папа, ученый, дьякон

В феврале 2009 года доктор геолого-минералогических наук, заведующий кафедрой кристаллографии Санкт-Петербургского государственного университета Сергей Кривовичев получил премию президента России за фундаментальный вклад в развитие структурной минералогии и кристаллохимии материалов. Молодой ученый (ему всего 36 лет) – автор полутора тысяч научных работ, в том числе признанных как открытия мирового значения. Отец шестерых детей, диакон Русской Православной Церкви.

– Мой дед по отцовской линии Герасим Дмитриевич Кривовичев – из мордовских крестьян, после революции 1917 года получил геологическое образование в Ленинградском университете и работал полевым геологом. По материнской линии дед и бабушка – ярославские крестьяне. Таким образом, у меня вполне рабоче-крестьянское происхождение. Зато моя жена Ирина – из древнего дворянского рода Старицких, дальняя родственница В. И. Вернадского. Так что мне приятно, что у нас с Вернадским кроме бороды есть еще что-то общее.

– Как получилось, что вы выбрали именно геологию, поступая в Университет?

– Я с детства рос в окружении научных книг и камней. Мой дед и тетя были геологами, а дядя был маркшейдером и погиб при аварии в шахте еще до моего рождения. Мои родители заканчивали геологический факультет Санкт-Петербургского университета, когда я родился. В детстве я занимался в Клубе юных геологов в ленинградском Дворце пионеров, так что проблема выбора профессии передо мной никогда не стояла.

– Какое место занимают русские ученые в рейтинге других стран в области изучения минералов?

– Российская минералогия, как и геология, – одна из самых сильнейших в мире. У нас очень сильные научные группы – причем не только в Москве и Петербурге. Все это наследие золотого века советской геологии, когда было разведано большинство месторождений. Ведь мы до сих пор находим все новые минералы!

Однако в смысле минералогии как науки пальму первенства надо все же отдать американцам. У них создано мощное минералогическое общество, которое давно вышло за рамки национальной организации. Потом идет Европа (в области кристаллохимии минералов лидируют итальянцы), а потом уже Россия.

– Что вы думаете сегодня о состоянии российской науки?

– Несмотря на сокрушительные удары, которые были нанесены по российской науке в 1990-е годы, у России есть серьезный потенциал. Наш народ необычайно талантлив, и ценности духовные, нематериальные до сих пор у нас находятся на первом месте, несмотря на общую атмосферу какого-то дикого культа денег. Чтобы науке быть не Золушкой, а принцессой, нужно вернуться к нормальным человеческим ценностям – социальной справедливости, любви к родине, к своему народу, к своей истории. Причем не на словах, а на деле.

– Несколько лет вы проработали в США, Германии, Австрии… Почему вы приняли решение вернуться?

– Для вас что важнее – деньги или признание?

– Спасибо за прямой вопрос. Важнее признание, вернее – сознание того, что твой труд нужен и полезен твоей отчизне.

– У вас была возможность напрямую пообщаться с президентом России. О чем вы его спросили?

– Президент спросил меня, как поживает родной университет. Я сказал, что неплохо. Наша кафедра переехала в новое здание в переулке Декабристов, но там, правда, проблема с электросетями – до сих пор ждем подключения… Университет уже и деньги заплатил, а силы тока пока нет. Поэтому у нас лаборатории пока в одном месте, а кабинеты – в другом, что очень неудобно. Если можно было бы с помощью городских властей как-то ускорить подключение, мы были бы очень благодарны городу.

– В научном мире, как и в театре, много зависти, интриг… Между тем одни коллеги даже назвали в вашу честь минерал («Кривовичевит». – Прим. ред.)…

– У вас, как говорят, неправильная информация. Научный мир, конечно, полон недостатков, но это один из тех немногих оставшихся благородных уголков современной российской жизни, где человека ценят не по количеству денег и марке машины, а по реальным заслугам, которые носят не материальный, а духовный характер. Здесь никого не обманешь – или ты доказал теорему, или не доказал.

– Является ли по-прежнему актуальной сегодня для России проблема «утечки мозгов» на запад?

– К сожалению, да. Сегодня это затрагивает в первую очередь молодых ученых. Причины две: низкие зарплаты в российской науке и невозможность иметь свое жилье.

– Насколько мы реально отстаем в своем научном развитии от западных стран?

– Это очень сложно оценить. В академической науке, наверное, ситуация еще не так трагична – научные школы все же удалось сохранить, хотя и путем невероятных усилий. Вот совсем недавно академик М. В. Угрюмов приводил следующие цифры: только одно медико-биологическое направление в США имеет бюджет государственной поддержки 40 млрд долларов, а бюджет Гарвардского университета – 2 млрд долларов в год, что равно сумме содержания всей Российской Академии наук. Неудивительно, что американская наука лидирует по всем направлениям.

Мои западные коллеги удивляются: «Россия такая богатая страна, как же у нее нет денег на науку?». Ответ смотрите в рейтингах миллиардеров журнала Forbes.

И все же я уверен, что отставание можно наверстать, в том числе с помощью российских ученых, работающих сегодня за рубежом.

– Как вы оцениваете сегодняшний уровень государственной поддержки ученых по сравнению с тем, что было, допустим, 5 – 10 лет назад?

– Уровень поддержки, безусловно, сильно повысился, и это очень радует. Например, благодаря федеральному нацпроекту «Образование» у нас в СПбГУ сейчас прекрасно обстоят дела и с оборудованием, и с электронными базами данных, и с библиотеками. В этом году благодаря инициативе ректора СПбГУ Н. М. Кропачева мы покупаем еще один новый дорогостоящий прибор – и это в период кризиса!

В 2007 году по национальному проекту «Образование» мы закупили комплект самого современного научного оборудования (как западного, так и российского производства) на 1,5 млн долларов. Это большая сумма по любым меркам.

В этом году Университет выделил нам еще 13,5 млн рублей на покупку дополнительного оборудования. Кстати, нас тогда ругали, что мы, прикрываясь образовательными программами, на самом деле закупали оборудование для научной работы. Но как еще нам учить молодежь, как дать им возможность работать на мировом уровне? А теперь говорят: «Ну вот, молодцы, не проели деньги, а потратили с пользой».

На основе наших новых лабораторных возможностей мы создали научно-образовательный Центр молекулярной геохимии и наноминералогии и получили под него трехгодичный грант в рамках программы «Научно-педагогические кадры – инновационной России» на сумму 12 млн рублей. Это еще одна государственная инициатива, направленная на закрепление молодежи в научной сфере. Мы теперь сможем платить зарплату наиболее активным и заинтересованным в научной работе студентам – не менее 50% всего зарплатного фонда.

– Классик сказал, что, мол, нет пророков в своем отечестве. Мы так привыкли обращаться к западному опыту, стандартам жизни, образования, что будто забыли, что у нас есть примеры уникальных достижений…

– Вот недавно у нас на кафедре кристаллографии СПбГУ была впервые в мире расшифрована кристаллическая структура чароита – уникального поделочного камня с неповторимым сиреневым цветом. Я в этой работе не участвовал, но мне известно, что на Западе многие ученые из Европы и США пытались разрешить эту проблему. А решили ее у нас, в Петербурге. И, хотя в этой работе есть и иностранные соавторы, но первый автор – сотрудник геологического факультета СПбГУ Ира Васильевна Рождественская. И таких примеров, я уверен, можно привести много. Мы просто не знаем своих героев.

Из интервью журналу «Информ Наука»:

В интервью сайту «Президент России — молодым учёным и специалистам» Вы сказали о том, что чувствовали на Западе себя не в своей тарелке. Почему?

— Тяжело жить с сознанием того, что ты вкладываешь свои силы в развитие чужой экономики, чужой научной среды, в то время как — не побоюсь этого слова — Родина бедствует, уровень науки и образования продолжает неуклонно снижаться (говорю про ситуацию, которую наблюдал шесть-восемь лет назад в точных и естественных науках). Было совестно перед теми, кто здесь месил грязь, едва вытягивая ноги из болота, а ты прогуливался по солнечным лужайкам.

Учёному на Западе работать проще?

— По-разному бывает. Но, к большому сожалению, надо признать, что в целом за границей учёному жить и работать легче. Однако здесь в силу вступают уже мировоззренческие вопросы. Кто сказал, что жизнь надо прожить легко? Разве мы не имеем никаких обязательств, скажем, перед своей страной? А тем, кого мы считаем сейчас выдающимися, легко жилось? И за что мы их почитаем — за лёгкую жизнь или всё-таки за подвиг?

В этом-то и состоит вся проблема современного общества: утеряна жертвенность, идея служения чему-то выше тебя, выше твоего кармана. Отсюда и коррупция, и демографический спад, и утечка мозгов. Нормальный, здоровый, крепкий патриотизм в духе Солженицына, Ивана Ильина должен стать стержнем современной русской жизни. Подчеркну, не навязанный, а ясный, продуманный, просвещённый, открытый патриотизм. Тогда и в науке всё будет нормально.

Что же касается условий работы учёного, то приведу в пример свой Питерский университет. Что нужно учёному? Хорошее оборудование, хорошая электронная библиотека и хорошая зарплата. В прошлом году по нацпроекту «Образование» мы закупили оборудования на 1,2 миллиона евро. Очень приличные деньги по любым меркам! В этом году при поддержке ректора купим ещё. Электронная библиотека у нас прекрасная, к тому же она доступна из дома. Так что оборудование и библиотека в нашем институте, по крайней мере, не хуже, чем в западных университетах. С зарплатой, правда, пока проблемы, особенно у молодых сотрудников, так как свободных ставок для них нет (у нас ведь люди не уходят в 60 лет на достойную пенсию, как в Германии), а гранты — они то есть, то их нет. Надеемся на программу «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России», но она ещё только должна заработать.

Считается, что российские учёные, выехавшие за границу в течение последних 15—18 лет, занимают в основном временные позиции в зарубежных научных учреждениях, испытывают неуверенность в завтрашнем дне. Так ли это?

— Повторюсь, есть разные люди и разные ситуации. Но, в общем, у человека, не имеющего постоянной позиции, присутствует в подсознании панический страх, какая-то тоска. Я спрашивал: «Чего боятся люди?». Ответ потрясающий: «Они боятся… возвращения домой». Для них это равноценно тому, что их выбрасывают на улицу, как будто и жизни после этого нет.

Большинство наших первоклассных учёных, работающих на постоянных позициях за рубежом, с удовольствием внесут свой вклад в развитие российской науки. У многих уехавших учёных была сложная ситуация, и сейчас они хотели бы вернуться. Наше государство должно предоставить им такую возможность

Но всё же большинство российских учёных получают постоянные позиции. Жаль только, что некоторые начинают свысока смотреть на своих российских коллег — человеку необходимо внутреннее оправдание своих действий. Надо сказать, у многих уехавших учёных была сложная ситуация, сейчас они хотели бы вернуться. Наше государство должно предоставить им такую возможность.

Испытывают ли на первых порах уехавшие учёные проблемы адаптации и как их решают?

— Испытывают. Я, как правило, выезжал с семьёй, и это смягчало ситуацию. А так, конечно, были забавные наблюдения, особенно в Америке. Вот соберутся наши молодые учёные налаживать, так сказать, коммуникационную сеть выживания, купят бутылку «Столичной» за 20 долларов и, глядишь, начинается адаптация, неспешный разговор: «Американцы тупые, глупые, мы их тут обучаем-готовим, без нас они никуда и так далее». Но раз эта страна всё им дала, то её надо хотя бы уважать, а не ругать на чём свет стоит.

То, что наука космополитична, — миф. Учёные работают на государство, а государство им за это платит. В Белом доме извините, не дураки сидят и платят учёным не за то, что они такие гениальные, а за то, что они — маленькие винтики в американской экономике.

Надо понимать, работая по контракту, вы будете выполнять научную программу и задания вашего работодателя. А отнюдь не все из них относятся к иностранным учёным как к коллегам — есть и элементы, если можно так выразиться, рабовладельчества. Я предпочитал работать по системе гостевых государственных стипендий, когда деньги идут напрямую от фондов (например, с Фондом Гумбольдта, Национальным научным фондом Америки, Австрийским научным фондом). Впрочем, мне повезло с моими иностранными коллегами — они никогда не посягали на мою самостоятельность.

Для привлечения молодых в науку нужно создать информационное пространство. Хотя бы часть денег, которые направляются на всякие двусмысленные шоу, тратить на пропаганду науки и карьеры учёного, и рассказывать о подвиге тех, кто открывал месторождения, а не о «подвигах» тех, кто владеет ими сейчас

Справедливо ли создавать для «возвращенцев» особые условия? Или целесообразнее «строить» некие площадки, через которые можно передавать опыт и знания, не меняя постоянного места жительства?

— Создавать некие сверхусловия для «возвращенцев» считаю неправильным и несправедливым. А вот создавать возможности для общения и вовлечения наших коллег в российскую научную действительность — идея очень хорошая. Большинство наших первоклассных учёных, работающих на постоянных позициях за рубежом, с удовольствием внесут свой вклад в развитие российской науки. В этом я просто уверен.

Что важнее для привлечения молодой крови в науку: создать социально-экономические условия или сделать так, чтобы научные знания были востребованы?

— Полагаю, что для привлечения молодых в науку нужно прежде всего создать информационное пространство. Хотя бы часть тех денег, которые направляются на всевозможные двусмысленные шоу, фильмы про бандитов и других «хозяев жизни», надо потратить на пропаганду науки и карьеры учёного. Например, сделать цикл передач о славной истории отечественной науки советского периода, об истории отдельных дисциплин, о научных учреждениях. (Смогли же сделать прекрасные передачи о военной технике, такие как: «Ударная сила», «Крылья России» и другие.) Почему бы не рассказать об успехах советской геологии, на которых во многом основывается благосостояние нашего государства, о подвиге тех, кто открывал месторождения, а не о «подвигах» тех, кто владеет ими сейчас. Нужно возродить научную журналистику и всячески её «пиарить».

Кроме создания информационного пространства нужно показать, что в России сейчас учёные не только нужны, но и имеют для работы всё необходимое. В этом направлении государство делает важные шаги: учёные получают новое оборудование, доступ к научной информации расширяется, в Академии наук запущен пилотный проект по повышению оплаты труда.

– Как понять, станет ли молодой аспирант светилом науки? Есть ли у вас уже на факультете будущие звезды?

– К счастью, такие люди у нас есть. Станут ли они светилами науки – зависит от них. Вообще есть еще один важный аспект научной деятельности. Когда у Лайнуса Полинга спросили: «Что нужно сделать, чтобы стать хорошим ученым?» – он сказал, что нужно две вещи. Первое: правильно жениться. Второе: не разводиться. Это, конечно, сильно утрировано, но иметь хорошую семью для человека науки очень важно. Мне в этом отношении очень повезло.

– Вы бы хотели, чтобы кто-нибудь из ваших шестерых детей выбрал стезю ученого?

– В первую очередь мы бы хотели, чтобы наши дети стали серьезными людьми и чтобы их труд был на пользу России. Будет ли это наука или искусство (например, музыка) или какой-то другой род деятельности – может быть, не так важно.

– Есть ли у вас какое-либо увлечение, хобби, которое помогает вам отвлечься от работы?

– Сейчас уже в третий раз медленно перечитываю «Красное колесо» Солженицына. Меня вдохновляет жизненная энергия и концентрация воли, заложенная в его произведениях. Еще одна из моих любимых книг – «Преступление и наказание».

– Три года назад вы стали диаконом православной церкви на Удельной. Помогает ли вам вера в научной работе?

25-_MG_1633

– Что нужно, чтобы остаться позитивным человеком в современном, таком нестабильном мире?

– Думаю, что и человеку, и государству, и, простите, человечеству в целом очень важно уметь признавать свои ошибки и ограничивать себя. У Солженицына была даже такая статья – «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни». Не секрет, что кризис был вызван именно страстью к непомерному обогащению. Это как раковая опухоль, которая растет, пока носящий ее организм не погибнет. Если современное человечество не сможет признать свои ошибки и ограничить себя, то главные кризисы у нас еще впереди.