Любовь бывает и строгой

Иеродиакон Илиодор (Гайриянц) Сегодня девять дней, как отошел ко Господу отец Илиодор, многолетний келейник схиархимандрита Илия. Добрый и неутомимый труженик на ниве Христовой, монах и сострадательный человек.

Сложное у меня к нему отношение. Но сложное – не значит противоречивое. Это как серым осенним днем ты знаешь все равно, что где-то есть синее небо и солнце. И оба эти осознания (серого дня и сияющего над ним солнца) друг другу не противоречат. Или как в старых изданиях картинки предварялись папиросной бумагой, через которую очертания рисунка были видны, но смутно. Вот так и в отношении к отцу Илиодору: самые светлые чувства соседствуют в моей душе с печалью и огорчением. Светлое – от того, первого впечатления почти уже тридцатилетней давности, когда он меня, бестолкового и никчемного юношу, поддержал в Оптиной пустыни, обогрел добротой своей, заботой, ободрил мудрым словом… И на контрасте – несколько отстраненное и даже как бы суровое отношение при редких (по пальцам их можно пересчитать) встречах в последующие годы.

Впрочем, я и тогда, в Оптиной, несколько остерегался его, сторонился даже, хоть и любил, видел его искреннюю самоотверженность и какую-то воистину Павлову пламенную ревность по Богу. Оттого и остерегался. Потому что отец Илиодор мог быть прямолинеен и строг, гневен даже, и я видел примеры этой горячности и тоже побаивался попасть под его «громы и молнии». Но мне странным образом везло. При тех немногих встречах, которые состоялись у меня с ним в Оптиной, он неизменно проявлял какую-то прямо материнскую и, честное слово, никак не ожидаемую мною тогда заботу.

Выяснилось, что отец Илиодор собрал моим родителям посылку, не только с книгами, но и с иконами и даже с продуктами

Помнится, я вручную сделал из можжевеловых веточек четки и сдал их в оптинскую церковную лавку, чтобы на вырученные деньги отправить родителям (тогда некрещеным) какую-нибудь немудреную книжицу из Оптиной. Кажется, в лавке и застал меня за этими хлопотами отец Илиодор (тогда еще иеродиакон Феофил). Выслушал внимательно, пошел, помню, даже в алтарь, посоветоваться с отцом Илием, а потом взял у меня адрес и… всё. То есть о продолжении этой истории я узнал уже только тогда, когда через пару месяцев возвратился домой. А узнал я о том, что отец Илиодор собрал моим родителям посылку, не только с книгами, но и с иконами венчальными и даже с продуктами (а времена тогда были, прямо скажем, скудные). Да еще и сопроводил эту посылку ободряющим и теплым письмом, в котором называл меня «добрым, чутким, трудолюбивым и отзывчивым» сыном. Я бы не дерзнул, конечно, приводить здесь эти слова, но скажите, каким родителям не приятно услышать такое о своем бестолковом сыне? И это письмо являет как раз образец любви и милосердия отца Илиодора. Его отношения ко всем «скорбящим и озлобленным» (то есть утесненным и страдающим от действия зла в этом мире).

В следующий раз отца Илиодора я увидел через десять лет, когда в очередном накатившем недоумении (пусть и неизмеримо меньшем, чем в первый раз, но все же) приехал в Оптину «по второму кругу» в поисках ответа: что дальше? как жить? куда идти?.. Я тогда уволился из театра и в жажде перемен не только житейских, но и духовных не очень понимал, чем заниматься дальше. Увидел его тогда на службе в Казанском храме, но не подошел, понимая, что то, самое первое, светлое чувство и воспоминание – и есть самое верное и правдивое, а теперь батюшка и не помнит меня наверняка, и разговор будет иным, и отношение, вероятно, тоже… Так что я побоялся разрушить это первое чувство, побоялся разочароваться, что ли… Так и не подошел к нему, хоть и хотел. Но испытания новой встречей все равно не избежал. И случилось оно примерно через год.

«А что же ты десять лет делал?» – сурово этот вопрос прозвучал

Я тогда уже служил диаконом в симферопольском Свято-Троицком монастыре, и вот там проездом появился отец Илиодор. Я набрался смелости и подошел к нему, напомнил о прежнем знакомстве. Он меня не узнал, как я думаю, и не вспомнил (что вполне объяснимо), но, взглянув строго, спросил, давно ли я рукоположен. И на признание, что недавно, ответил: «А что же ты десять лет делал?» Сурово этот вопрос прозвучал. Но ведь и по делу же. Действительно, что я делал все эти годы? Маялся, по большему счету, всё «искал себя», бродил впотьмах, спотыкался… Горько, но что поделаешь. И эта строгость обличительная со стороны отца Илиодора была вполне справедлива. Но тогда она меня смутила и расстроила. Впрочем, и то – первое, светлое – чувство, не исчезло никуда, конечно, просто оно облеклось в броню новых, суровых и трезвенных отношений.

В следующий, и уже последний на земле, раз я встретился с батюшкой в Кастрополе. Это были светлые пасхальные дни, и знакомый позвонил, сообщил, что в Казанском храме будут служить отец Илий и отец Илиодор. И я, конечно, как на крыльях летел, так мне хотелось послужить с дорогими батюшками. Но я немного опоздал к началу службы, совсем чуть-чуть. Даже возглас начальный еще не был произнесен, а только завершали чтение часов. Но всё-таки ситуация сложилась не совсем удобная. Я как-то суетливо и с задержкой «ворвался» в алтарь и с поспешностью, прямо «с колес», обратился к отцу Илию с просьбой послужить с ним. На что отец Илий осторожно предложил приехать в другой день, например в субботу. Вот тут бы мне и послушаться сразу. Но я стал просить, и батюшка (как мне показалось, нехотя) согласился. И вот я служил (верх мечтаний!) с отцом Илием и отцом Илиодором пасхальным чином, и душа ликовала, конечно, но были и моменты смущения, омрачения даже, попущенные Богом, как я думаю, именно за проявление своенравия и гордости.

Я как-то очень скоро понял и почувствовал, что и для отца Илия, и для отца Илиодора эта служба была особенной в том смысле, что им выпала возможность послужить вместе в особенной пасхальной и вместе с тем сокровенной, домашней, если можно так сказать, обстановке. И тут я встрял. Не думайте, что я что-то выдумываю, наговариваю на себя. Это именно так и было, и я это очень скоро осознал, но поздно уже было что-то менять. И вот опять какая-то суровость, даже отстраненность чувствовалась со стороны отца Илиодора. Как бы мысль настороженная, что вот, де, прилетел, ворвался какой-то странный и непонятный священник… В общем, Господь маленько смирил меня тогда. Но после службы я все равно подошел к отцу Илиодору и от всей души (мне это было нетрудно сделать) с благодарностью рассказал, напомнил ему о том, что было четверть века назад. И что-то прежнее, а вернее будет сказать – подлинное, вечное – пробилось как бы из-за туч, блеснуло в своей сияющей и радостной неизменности.

Я ведь всегда понимал и понимаю сейчас, что отец Илиодор – человек действительно высокой духовной жизни, и если он проявлял крайнее снисхождение и любовь ко всякому немощному и ураненному грехом человеку, то он с этой же любовью бывал строг и требователен к тем, от кого уже можно было ожидать осмысленной и строгой трезвенности. И если он не видел, не чувствовал этого, не находил хотя бы «начальных» плодов духовной жизни, то бывал ревностен, опять же, с Павловой прямотой и энергией. И я ему за это искренне благодарен! Потому что и это есть проявление подлинной любви – не только утешать немощных, но и помогать человеку видеть себя таким, каков он есть на самом деле перед Богом и людьми. Иногда это осознание причиняет боль, но таковы уроки смирения, без которого не может быть покаяния и возвращения человека в утраченное Отечество.

Иеродиакон Илиодор (Гайриянц)

Да дарует Господь Царствие Небесное новопреставленному архидиакону Илиодору! Да сподобит его неизреченной радости пребывания в сонме святых преподобных отцов Оптинских!