Влюбленный в церковнославянский язык

Анатолий Алексеевич Матвеев

«Поминайте наставников ваших», – гласит апостольская заповедь. Помяни, Господи, новопреставленного Анатолия во Царствии Твоем! Много лет преподавал в московских духовных школах Анатолий Алексеевич Матвеев. Среди прочих и я ходил на его занятия. Потом встречались уже в преподавательской.

20 лет назад я впервые отправился на его лекцию. Откровенно говоря, думал так: «Есть у меня немалый опыт чтения на славянском, дома и в храме. Языковой барьерчик между русским и церковнославянским давно преодолен. Отсюда вопрос: что могут дать мне эти занятия?» Выяснилось – могут, и немало. Анатолий Алексеевич любил свой предмет всем сердцем и всем помышлением. Знал предмет досконально. Затрагивал такие нюансы, заходил в такие языковые дебри, о которых я и не подозревал. Ссылался на раритетные книги исследователей, которые надо было постараться раскопать…

Очень тонко давал грамматические особенности церковнославянского. Я слушал и удивлялся: «Постойте, это славянская грамматика такая? Но ведь такая же грамматическая форма была в древнегреческом!» Анатолий Алексеевич показывал живую связь церковного языка Руси и языка Византии. Надо было суметь. У него получалось, ненавязчиво и элегантно. А главное, давал почувствовать, что язык – церковный. Брал Анатолий Алексеевич языковые примеры прямо из нашего богослужения, и мы их вместе разбирали. Тут и выяснялось, что раньше мы понимали общий смысл тропаря. Теперь же, с преподавателем, начинали понимать еще два-три смысла. Он раскрывал красоту языка, поэтику, погружал студентов в интереснейшую языковую стихию.

Он раскрывал красоту языка, поэтику, погружал студентов в интереснейшую языковую стихию

До сих пор помню, как он рассказывал про канон «Волною морскою». Или объяснял ирмос, как морский зверь вынужденно отпустил «из утробы Иону младенца». Почему же пророк Иона был назван младенцем? Да потому, что он маленький в сравнении с морским зверем. Библия и богослужение говорят на языке символов, а не терминов. Говорили «младенец» вместо «сравнительно небольшой». Эти занятия были как путешествия во времени. Анатолий Алексеевич забирал нас с собой в древнерусскую ладью. И мы ударяли веслами, двигались по Святой Руси, из варягов в греки.

Сдержанный, с мягкой улыбкой, в строгом костюме. От него будто тихий свет исходил, как от лампадки. Иногда, объясняя языковой вопрос, позволял себе краткие, с улыбкой, отступления от темы: «Сосед за стеной сверлит – раздражает. А под окнами у меня детский сад, ребятишки играют, кричат, – это не раздражает». С любовью к детям сказано было. И с любовью к студентам. Надо заметить, среди студентов и двадцатилетние, и сорокалетние числились. До всех он мог достучаться, заронить в душу что-то нужное. Мог между делом назвать семинаристов: «отцы», «братцы». Это было по-особому хорошо. Такое случается, – в мединституте старые преподаватели тоже студентов «докторами» называют, «коллегами». Подобное уважительное, «с запасом», отношение воодушевляет студентов.

Анатолий Алексеевич был добрый и требовательный одновременно. Я его что-то по славянской Псалтири спрашивал… язык в ней очень архаичный, не все понятно, но красота необыкновенная. Если Анатолий Алексеевич ответа на возникший вдруг вопрос не знал, он так и говорил. Не хитрил, не старался показаться всеведущим. Но на занятиях исподволь чувствовалось, что объем его реальных познаний гораздо больше того, что мы видели и слышали. На вопросы семинаристов Анатолий Алексеевич отвечал обдуманно, ответственно, с уважением к спрашивающему. Это и нас дисциплинировало.

По-моему, он очень точно знал, что делал в учебной аудитории. И вообще на земле…

Царствие небесное!