«Написать икону сложнее, чем пейзаж или натюрморт»

Глеб Мамонов – потомственный иконописец. Он не только пишет иконы, но и занимается монументальной росписью храмов, разрабатывает программу росписей, следя за всем процессом художественного благоукрашения. Только вот он совсем не думал, что однажды станет профессионально заниматься церковным искусством, и мечтал о профессии… военного.

Глеб Мамонов, иконописец

– Вы из семьи художников-иконописцев?

– Да, бабушка и дедушка были художниками, отец – священник, пишет иконы, мама – тоже иконописец. Два младших брата и сестра – иконописцы, жена Наталья – тоже.

– Получается, вы с самого детства видели, как создаются иконы, и сомнений в выборе профессии не было?

– Вообще, я не думал, что буду писать иконы: собирался идти в военное училище, серьезно и сознательно готовился. Но буквально перед самим поступлением у меня резко упало зрение, и из-за этого путь в профессию военного оказался для меня закрыт. Я был в замешательстве, ведь все уже распланировал. И вот, не знаю, что делать, как быть дальше? Именно тогда родители и предложили попробовать себя на художественном поприще. Я прислушался к их совету, поступил в Тверское художественное училище, а параллельно заочно еще и в ТГУ на кафедру теологии, чтобы развивать свои умственные способности.

– В каком возрасте вы написали первую икону?

– Наверное, уже на втором курсе иконописной школы Московской духовной академии, куда я поступил после училища. До этого такого опыта не было.

– Насколько знания, полученные в художественном училище, помогли (и помогают) вам в работе над иконой?

– Конечно же, академическое образование – очень важное подспорье в работе. Рисунок, живопись, композиция: без понимания всего этого ты просто ничего не сможешь сделать, и всему этому очень хорошо учат в светском художественном учебном заведении. Потом, уже занимаясь иконописью, ты просто начинаешь сопоставлять понимание иконы со всем тем багажом, что получил ранее.

Я замечал, что нередко очень хорошие художники, буквально мастера своего дела, не могут хорошо написать икону

Только вот я замечал, что нередко художники, очень хорошие художники, буквально мастера своего дела, не могут хорошо написать икону. Почему? Думаю, здесь дело в отношении. Когда человек думает, что икону написать проще, чем портрет или пейзаж, например, то у него и не получается. Такое мнение – большая ошибка. Написать икону получится, если к ней относиться с профессиональной точки зрения как к чему-то более сложному, пытаться вникнуть в каждый нюанс, понять каждую линию, каждое движение, найти важные закономерности…

В иконе – те же законы композиции, рисунка, живописи и еще – работа с образом. То есть, получается, икона намного сложнее.

Мы с женой иногда любим написать пейзаж или жанровую работу, как говорится, для себя. Так вот из собственного опыта могу сказать, что икону писать гораздо труднее. Когда ты работаешь как просто художник, ты все равно морально отдыхаешь, чувствуешь некую эмоциональную разрядку. А в иконе, наоборот, тебе нужно очень сильно сконцентрироваться, чтобы что-то получилось. И потому икона забирает больше сил, чем живопись. Живопись, наверно, наоборот, больше расслабляет.

В пространстве большого храма…

Челябинск. Храм в честь Смоленской Иконы Божией Матери

– Как вы учились создавать именно программы росписей храмов? Ведь одно дело – создать один образ, другое – проект росписи всего пространства.

– Сначала очень много и внимательно смотрели древние храмы, как они расписаны, вникали в композиционные моменты, изучали системы росписей. Потом начали стараться что-то сделать сами, подражая. Следующий этап – собственное проектирование, когда смотрим саму архитектуру конкретного храма, ищем в ней какие-то положительные моменты, которые нужно выделить, пытаемся скрыть неудачные архитектурные, ищем ритмы, движения пятен, стремимся задать внутри храма структуру, в которую впишется сама система росписи.

– Но ведь система храмовой росписи – это не только художественная, но еще и богословская концепция…

– Естественно, ведь главное – богословское обоснование тому, что ты делаешь. Храмы разные, везде надо подходить индивидуально, но так, чтобы архитектурно-художественные решения как раз были подтверждены богословски, логически обоснованы.

Храм Вознесения Господня. Электросталь – Над каким из наиболее сложных с архитектурной точки зрения храмов вам пришлось работать?

– Самый большой – храм Вознесения Господня в Электростали, высотой около 50 м. Там пространство требовало много композиций, и кроме основного, кроме раскрытия евангельской темы, мы разрабатывали и сюжеты притч, смотрели, куда их вставить, чтобы тема, звучащая в них, логично раскрывалась на данном месте.

В маленьких храмах бывает наоборот – не всегда возможно разместить все важные значимые композиции, и здесь приходится думать, размышлять, исходить, например, из посвящения храма и так далее.

– Есть какой-то самый любимый объект?

– Да они все любимые, потому что с каждым храмом, над росписями которого работаешь, проживаешь часть жизни, вкладываешь туда душу, силы, пропускаешь через себя.

– Монументальное искусство – бригадное. Допустимо ли, чтобы в общей росписи было видно руку того или иного художника, не мешает ли это общей цельности?

– Допустимо. Как бы мы ни хотели, чтобы все писали более-менее одинаково, просто не получится. У каждого художника есть какие-то свои особенности, черты. Но при этом при грамотной работе как раз можно добиться того, что визуально будет казаться, что все написано одной рукой. Я знаю, кто у нас из ребят как пишет, и распределяю их по стенам таким образом, чтобы в итоге получилась целостная картина и все индивидуальные особенности художников не бросались бы в глаза, а работали на общую композицию.

Недавно мы расписывали один храм с художниками, которые работали артельным методом. То есть в отличии от нас, когда каждый художник пишет от и до конкретную композицию, у них один раскрывает, другой пишет горку, третий – лик, четвертый – руки, пятый – надписи. И вот они нам сказали: «У нас будет, как будто один художник все писал, у вас так не получится». Когда все было расписано, они признались мне, что у нас вышло более цельно.

Дело в том, что, когда работа идет по артельному методу, все с одинаковой тщательностью прописывают свой участок. В итоге нет того, что необходимо в любом художественном произведении – не выделено главное и второстепенное, все одинаково, пусть и очень качественно, прописано. А когда над композицией работает один человек, он смотрит, что в ней главное, что нужно выделить с помощью художественных средств, что – второстепенное. В итоге образ складывается, а весь храм – это совокупность вот этих небольших образов. Важно собрать их таким образом, чтобы выделить что-то самое главное в храме, тогда общая композиция сложится.

Поэтому я стараюсь брать комплексные работы в храмах, чтобы сочеталось все. Гармонично вписывать в интерьер иконостас и роспись, к ним подбирать полы и правильно создавать освещение, озвучку, подбирать церковную утварь в едином ключе. Бывает, проводим консультации для архитекторов по тематике внутренних архитектурных форм, расположению купели, вспомогательных помещений, комнаты матери и ребенка и т.д. с учетом опыта реставрационных работ. Современные реалии требуют комплексного подхода к созданию храма.

Про подростковые метания и вопросы

– Вы из верующей церковной семьи, так что какого-то прямого прихода к вере, как у ваших сверстников и людей более старшего поколения, не было. Но не возникало ли поисков, метаний в подростковом возрасте?

– Когда ты воспитываешься, растешь именно в церковной семье, когда церковная жизнь – не нечто загадочное и непонятное, а неотделимая часть жизни в целом, как-то в итоге все получается проще. Подростковые метания меня обошли, я всегда ощущал, что вот, Господь рядом, ты к Нему обращаешься каждый день с молитвами и получаешь ответы на них…

Если в детстве возникали какие-то вопросы – задавал их взрослым. Кроме того, просто сидел и слушал их беседы: в доме собирались священники, разговаривали, обсуждали что-то…

– Родители вас строго воспитывали в смысле церковной дисциплины?

В смысле церковной жизни родители специально не надавливали на нас. Они сами так жили и включали нас в свою жизнь

– С одной стороны, советское воспитание в принципе было строгим. С другой – в смысле церковной жизни родители не то чтобы специально надавливали на нас, детей. Они сами так жили и включали нас в свою жизнь. Посты в доме соблюдались строго – в какие-то дни без масла, каждое воскресенье – на службу. Но когда я поступил в художественное училище, стал ходить в свободном режиме, и отец мне по этому поводу ничего не говорил, позволяя делать выбор.

Так что все-таки важным был пример родителей. Я видел, что у них все по-настоящему, без фальши, и шел за ними. А в какой-то момент, когда мне захотелось больше свободы, родители специально не стали заставлять, ограничивать, так что сопротивления у меня никогда не возникало.

– В школе (а вы учились в постсоветское время) не было какого-то особого внимания, что вот, сын священника, из многодетной семьи?

С женой Натальей – С пятого класса я учился в епархиальной православной школе, которая как раз только открылась к тому времени. А раньше, в обычной, светской школе, я тоже не помню, чтобы как-то по-другому относились. Может быть, как раз дети священников более хулиганистые, потому что хотят показать, что они не отличаются от других мальчишек?

– Вы тоже хулиганили?

– Без этого в детстве не бывает, мне кажется (смеется). Все мальчики хулиганят, это нормально.

– У вас самого растут сыновья?

– Да. Старшему 12 лет, среднему 8, а самому младшему – 6. Что-то в их воспитании беру из семьи своих родителей, что-то пытаюсь делать иначе. Вообще, воспитание детей – это сложный процесс, страшно ошибиться.

Из семьи своих родителей я вынес, что важно приучить детей к труду. Если этот навык будет, то по жизни им придется намного проще, чем остальным.

Про стили и не только

Деревня Отмичи, Тверская обл. Храм Бориса и Глеба. Подворье Николо-Малицкого монастыря – Как работается вместе с супругой в одних проектах?

– Наташа мне очень сильно помогает, без нее я бы просто не справился с такими объемами. Мы с ней постоянно проводим худсоветы, совещания. Она сделала много проектов благоукрашения конкретных храмов, вот буквально от и до. Потому уже на месте, на лесах, я стараюсь собрать ансамбль в едином ключе. Наташа очень хорошо понимает и композицию, и рисунок, что-то мне подсказывает.

– Вы сами за какие образы в росписях храма беретесь: выбираете что-то или беретесь за то, что необходимо расписать в данный момент?

– Если спешим, то берусь за то, что необходимо, стараюсь взять самое сложное. Если не спешим, то, наоборот, на правах руководителя выбираю себе то, что мне больше всего хочется написать. Например, не раз писал образ Богородицы в конхе апсиды, Службу святых отцов.

– Иконы тоже пишите?

– Да, вот сейчас работаем над иконостасом в Спасо-Преображенский собор города Твери. Параллельно расписываем храм в городе Пласт Челябинской области. Также работаем в Твери, в селе Отмичи на подворье Николаевского-Малицкого монастыря.

– Случается, когда хорошие бригады, которые возглавляют сильные художники, берутся сразу за много объектов, качество начинает падать. Что вы делаете для того, чтобы подобного не произошло?

– Мне, опять же, в этом помогает жена. Без нее я бы, повторяю, не справился. Бывает, я что-то не замечу – она говорит: «Обрати внимание, у тебя вот в этом месте что-то пошло не так». Смотришь: точно, пропустил! Так что получается такой двойной контроль качества. И, конечно, слушаю советы. Бывают, в работе возникают спорные моменты, я собираю иконописцев, мы садимся, обсуждаем. Каждый озвучивает свое мнение по конкретной проблеме, я уже выношу окончательное решение. Так что, получается, в совете рождается истина.

Храм Св. князя Владимира, Челябинск – Что касается отношения к профессии, к иконе, что вы взяли от родителей – то, что вам помогает в дальнейшем?

– Мне кажется – насмотренность. Я был погружен в иконопись с детства, хоть ей и не занимался, рос среди икон, среди разговоров о них, смотрел множество подлинников. А в иконе (как, впрочем, и в архитектуре), когда человек изучает очень много древних и современных образцов, смотрит варианты разнообразных решений, ему в итоге проще на основе этого материала позднее создавать какие-то свои образы. Тем, у кого такой насмотренности мало, приходится сложнее – нужно все это изучать, больше работать.

– Можно сказать, что в работе вы остановились на каком-то конкретном стиле?

– Для конкретного храма стараюсь ориентироваться на конкретный период – условно говоря, на Палеологовский Ренессанс, творчества Дионисия, Рублева, мозаики древних западных храмов, на катакомбную живопись… Хотя катакомбная живопись сегодня может смотреться странно, поэтому мы можем взять моделировку формы, традиционную для Византии XIV века, и какие-то композиционные решения катакомб. Но при этом сейчас уже и получаются именно наши решения, но все-таки исключительно за счет того, что мы изучаем много разнообразных памятников.

Но в любом случае должно быть стилистическое единство. Смешение стилей, эклектика, когда берутся в одном пространстве элементы из разных периодов, сразу бросаются в глаза и мешают восприятию, вызывают диссонанс.

Все оформление должно быть решено в едином ключе. Например, Наташа, даже когда сама разрабатывает какие-то орнаменты, придумывает и стилизует их под конкретный период, на который мы опираемся при разработке росписей.

– Получается, нет стиля XXI века, и мы только смотрим назад?

Для меня стиль XXI века – это то, что мы изучили весь багаж прошедших веков, можем из него что-то брать и на его основе создавать новое

– Для меня стиль XXI века – это то, что мы изучили весь багаж прошедших веков и можем из него что-то брать и на его основе создавать что-то новое. Но глобально – все же уже сказано, и когда мы говорим о новом, то имеем в виду какие-то композиционные или технические решения.

– Не вспомните случай, когда что-то шло не так, образ не складывался? И, например, вы обратились к святому, которого пишите, и – получили прямой ответ?

– В работе такие ситуации постоянно случаются. Я считаю, что нужно просить Бога, обращаться к Нему непосредственно и через святых, – и обязательно решение проблемы придет. Это касается, конечно, не только ситуаций в искусстве, но и, конечно, в жизни.

Покровский храм, г. Тула У моей жены, в то время еще будущей, была такая ситуация: она пошла в Покровский монастырь к блаженной Матроне помолиться, понять, выходить за меня замуж в ближайшее время или подождать. И попросила какой-нибудь знак. И вот движется большая очередь к мощам святой, всем раздают гвоздики, а ей, изо всей очереди, – белую розу…

– Что вам не очень нравится из того, что происходит в современном церковном искусстве?

– Когда идут по пути неумелого примитивизма или слепого подражания западу.

Мне не нравится, когда вместо стилистических особенностей канонической живописи создают примитив без понимания формы и гармонии цвета. Для меня важна эстетика в храме. Или, когда в попытках создать минимализм, получается интерьер протестантского храма. Тут, конечно, все зависит от мастерства иконописца.

– А что кажется важным, интересным в современном церковном искусстве?

– В 1990-е годы был достаточно простой подход к церковному искусству, и качество в целом было тогда невысокое (я имею в виду картину в целом; понятно, что тогда появлялись отдельные прекрасные примеры церковного убранства). А сейчас, опять же, если брать картину в целом, качество церковного искусства растет. Видимо, у людей появляется та самая насмотренность, новые возможности. В целом, я вижу, что церковное искусство очень развивается в России, у нас большой подъем в этой области, если сравнивать с другими странами с православной традицией. У нас, при бережном отношении к традиции, появляется много новых интересных решений росписей храма в целом. Уже все реже и реже начинаешь встречать халтуру.