Фимкина метель

С бабушкой в глубоком детстве Бабушка уходила. Постепенно, незаметно. И это уже становилось абсолютно неотвратимым. Предчувствуя её скорую потерю, я инстинктивно всё больше и больше «прижимался» к ней душой – всё чаще навещал у мамы, подолгу беседовал, тормошил, расспрашивая о прожитых годах в милом её сердцу патриархальном Саратове, задавал вопросы о наших с ней дальних родственниках. В её жизни меня интересовало буквально всё.

Все те люди, о которых она рассказывала мне тогда, давно уже были там – далеко, за пределами бытия. Но в памяти моей бабушки они по-прежнему оставались для неё Вовками, Шурками, Сашками, Кольками…

Мы с мамой даже не знали точно, сколько ей лет и когда у неё день рождения, – записей не осталось вообще никаких.

Паспорта у неё отродясь не бывало. Единственное, что она определённо о себе знала, так это то, что мама родила её в поле под стогом ржи во время уборки хлеба. Поэтому, когда моя мама оформляла ей пенсию, паспортистка написала ей в графе «месяц рождения» – июль, поскольку рожь убирают в июле. А год рождения написали – 1898. Мы вычислили его примерно, по совокупности многих её воспоминаний. Что же касается дня рождения, то этого вообще никто не знал, поэтому дату в паспорте ей поставили просто «с потолка».

Обычный «советский» церковный самиздат – фотографическая чёрно-белая иконка, подкрашенная красным фломастером

Баба Сима (звали мы её в семье именно так) вставала уже редко, в основном лежала. Мама выделила ей уютную, чистенькую изолированную комнату, и ей там было хорошо – много света, зелени и родные семейные иконы напротив на стене: аналойная «Всех скорбящих Радосте», подаренная её родителями к свадьбе, и святитель Николай Угодник. Обычный «советский» церковный самиздат – фотографическая чёрно-белая иконка, искусно подкрашенная кем-то красным фломастером. Но выглядела неплохо.

Бабушка часто и подолгу смотрела на них, беззвучно шевеля губами, и тихонечко крестилась.

Было…

И вот что однажды она мне рассказала.

***

Шёл примерно 1912–1913 год. Моей бабуле (Горбуновой Евфимии Маркеловне) было тогда около 14–15 лет. Жили они в селе Жерновка Аткарского уезда Саратовской губернии, и была она в семье из шести детей старшим ребёнком. Родные и соседи звали её просто – Фимка.

Стояла зима. Однако в тот день было тихо и не очень холодно, поэтому родители со спокойной душой отпустили её одну в гости к родственникам. До вечера.

Жили те родственники на небольшом расстоянии от них, может быть, в несколько вёрст по снежной целине – и между их сёлами протекала небольшая речка. Зимой все жители перебегали её по льду без всякой опаски.

Выйдя с утра, моя бабушка без приключений добралась до родни, повидалась с подружками и ближе к вечеру засобиралась домой. Попрощалась с родственниками и пошла.

***

Однако, выйдя в поле и продвигаясь по тропочке среди сугробов, она увидела, что погода стала стремительно портиться. И без того короткий зимний световой день «скукоживался» на глазах.

Погода стала стремительно портиться. Поднялся ветер, завьюжило, узкую тропочку стало заметать снегом

Поднялся ветер, вокруг завьюжило, узкую тропочку стало неумолимо заметать снегом. И с каждой минутой ей становилось всё труднее и труднее понимать – куда же надо идти?!

Метель застала её ровно на середине пути – она в равной степени не знала, ни как вернуться к родственникам, ни как добраться-таки до родительского дома. Вместе с холодом, усталостью и противным ощущением от промокших ног подобралась и самая главная опасность – паника! Евфимия, в самом деле, уже совершенно не знала, в какую сторону и куда ей идти! Звёзд не было видно – ночное небо заволокли плотные облака, лая собак, печных запахов какого-либо человеческого жилья она не слышала и не чувствовала.

Словом, силы духа стали её неумолимо покидать…

***

Бабушка не помнила, сколько времени она шла вот так, наугад, в кромешной тьме, пурге и холоде, как вдруг, оступившись, она сначала стремительно заскользила, а затем просто кувырком полетела в какую-то глубокую снежную яму!

Достигнув её дна, замерла:

– Руки, ноги целы. Вроде жива! – с облегчением подумала она. – Господи! Как же хорошо и покойно в этой мягкой снежной «перине»!!

Юной Евфимии там было хорошо. До предела уставшее тело требовало немедленного отдыха, и ей подумалось, что, наверное, вот так, в блаженной сладкой дрёме, и замерзают люди в снегах.

Одним словом, она полностью сдалась!..

***

Однако, падая в яму, она успела и чуть-чуть приглядеться. И с удивлением поняла, что это была не яма, а резкий береговой обрыв их речки. А значит, впереди должна быть её ровная, без сугробов, поверхность!

Он стоял в воздухе, примерно в одном метре над снегом, и был облачён в какие-то странные длинные одежды

Но вдруг впереди, в плотном вихре метели, словно зародился непонятный ей свет. Девочка вгляделась и с изумлением увидела фигурку незнакомого ей дедушки! При этом он стоял не на льду, а в воздухе, примерно в одном метре над снегом, и был облачён в какие-то странные длинные одежды.

Лик старца, его облачения источали яркий внутренний свет! И глаза, глаза! Таких добрых и ласковых глаз моя баба Сима не встречала потом во всей своей долгой жизни.

– Девочка, девочка! Не спи! Вставай! Иди, иди ко мне! – словно услышала она его ласковый старческий голос.

Таинственный старец с любовью и лаской глядел на неё с воздуха и манил к себе обеими руками.

Евфимия, собрав последние силы, начала медленно подниматься из своей снежной «постели». Вот она уже поднялась на четвереньки, затем встала, сделала первые шаги к незнакомцу, и тут внезапно… звонко залаяла свора невесть откуда взявшихся собачонок!

– Глянь! Глянь! Да это же Фимка, нашего Маркелыча дочка! – услышала она чей-то весёлый сильный голос.

Это группа их сельских соседей-мужиков возвращалась домой с дальнего пруда, с рыбалки.

– Ты что тут делаешь, Фима?! – спросили её мужики.

– Да меня тут вот этот дедушка позвал, – растерянно сказала моя бабуля и показала на фигурку старца.

Но, повернувшись к нему, она никого и ничего уже не увидела. Пропал и свет.

***

Вернувшись домой и попав в объятия перепуганных родителей, она взахлёб рассказывала им о чудесном старце, которому была обязана своим спасением, о его необъяснимом стоянии в воздухе и о том, как он таинственно исчез.

Родные слушали, дивились и в недоумении разводили руками.

Но вот подошёл воскресный день, и вся их семья, как обычно, пришла на литургию в свой сельский храм. Пришли загодя, чтобы до первого возгласа священника успеть не спеша помолиться у образов и расставить свечи.

Родители услышали радостный вскрик Евфимии: «Да вот же он! Вот! Мой ‟дедушкаˮ! Тот самый!!»

И вдруг родители услышали радостный вскрик Евфимии:

– Да вот же он! Вот! «Мой дедушка»! Тот самый!!

С огромной храмовой ростовой иконы на всю их семью ласково и в тоже время строго, в торжественном архиерейском облачении, смотрел сверху сам Чудотворец Николай, архиепископ Мир Ликийских…

***

Постепенно придя к вере и собирая себе домашний иконостас, я особенно возлюбил эту «советскую» иконку-фотографию. Ведь я же знал уже об этой прекрасной истории спасения мой бабушки. Нашёл образ в её вещах и с радостью в сердце поставил его у себя в ряду других.

Как говорится, «связь времён и поколений». В чистом виде…