Возвращение

Художник: Екатерина Кизилова

Ехать до окраины города ей теперь было не так уж близко. Но именно это оказалось сейчас нужно, и когда дочь спросила: «Мам, а сколько туда ехать?» – Арина было ответила: «Да хоть сто лет!» Но, видя недоумение Анюты, обняла ее и поправилась: «Всё хорошо, дочка. Минут 30, да и тех нет, если на дорогах спокойно будет: будний день же».

У дочки каникулы, а Арина взяла отгул: откладывать поездку в этот храм она больше не могла.

Арина взяла отгул: откладывать поездку в этот храм она больше не могла

Анюта села у окна и сразу же открыла телефон. Евангелие, сегодняшнее чтение. Молодец дочь. Вот уж точно: Матерь Божия, наверное, воспитывала Анютку, – за нее, непутевую. Как молилась Арина в Анютином детстве над кроваткой: «Матерь Божия, воспитай сама, я грешная, я не смогу!» Так и вышло: Аня, теперь уже старшеклассница, церковь не забывала, ходила на службы и к таинствам. Хотя бы немножко, да молилась перед школой и перед сном. И в самых отчаянных жизненных ситуациях говорила матери: «Мама, да ты что? С нами же Бог – Он поможет!» И Господь, действительно, помогал. Чего бы Арина ни натворила за эти свои грешные годы, которые она для себя называла «обмирщенными».

Иногда она сопровождала дочку в собор. Стояла, пыталась сосредоточиться на том, что читают и поют. Но больше думала про то, что с акустикой в здании не все в порядке, по дороге домой надо будет зайти в магазин, а еще – найти бы подработку, а то Анютке скоро на репетиторов может много денег понадобиться.

Скоро, скоро они подъедут к храму, где Арина когда-то делала свои первые шаги в вере. Молодой девчонкой была, порог храма дрожа переступала: здесь же все не так, здесь все Божье! Что такое «страх Божий», ей потом не пришлось никому объяснять, именно его она и чувствовала тогда: трепет перед величием Того, к Кому пришла, волнение – вдруг что не так сделаю перед Ним? – и радостное замирание сердца: здесь Тот, Кто любит меня.

В только что построенном маленьком храме было немного людей – и прихожан, и тех, кто трудился. Пара бабушек, с ворчанием чистивших подсвечники. На клиросе – девчонки чуть старше нее. И батюшка, который однажды вдруг сказал ей: «Иди-ка на клирос!» И велел ей читать утренние молитвы, пока собирается народ. Арина волновалась как никогда. Сердце бешено стучало: Господь дает ей что-то прочесть в Его храме!

– Хорошо читаешь, – сказала ей потом одна из бабушек. Но она поняла смысл этих слов только дома, потому что ну совсем не до того было: читала же перед Богом!

Скажи ей кто тогда, что придут дни, когда она не будет бегом спешить в храм, – она бы не поверила. Еще и рассердилась бы: разве можно такую напраслину возводить? А вот как жизнь сложилась. Одно, другое, работа, глупости всякие. «Но имею я против тебя, что оставил ты первую любовь свою» (Откр. 2, 4), – читала недавно Анюта («Как это ты, дочь, у меня до сих пор Апокалипсис не открывала? Даже неверующие подростки все читают!»). И на этих словах Арина заплакала, не стесняясь.

Анютка взбежала по деревянным ступеням храма. Арине казалось, что ступени – живые, настолько ярко и сильно вспомнилось все, что было здесь, в этой церквушке, все радости на праздники, и скорбь Страстной, и чистое спокойствие постов.

Те же иконы на стенах, хотя прибавились и другие, тоже старинные и отреставрированные. Подойти своим прежним «маршрутом» к образам Богоматери, Михаила Архангела, святых – Николая Чудотворца, батюшки Серафима, преподобного Сергия, Екатерины-великомученицы. Ноги сами идут. Хотя и несмело. Сменились только люди в церкви. Ее здесь больше никто не знает, а кто и знал – вряд ли узнает сейчас.

Как давно она не была на Исповеди? Да и когда была в последние годы – отделывалась общими словами.

Как давно она не была на Исповеди? Да и когда была в последние годы – отделывалась общими словами

«Зачем, – считала она, – смущать батюшек лишний раз: им и так достается!» А когда-то и просто не подходила. «Все равно же, – думала, – исправляться не получается». Да, о таких мыслях и их вреде ее учили еще в самые первые церковные дни. Да и в каждой брошюрке об этом пишут, чего уж там. Но Арина давно плыла по течению и действительно ничего не меняла.

Анютка рванула к аналою, как будто ее там давно ждали. Арина боялась. Не «страхом Божиим», а просто страхом. «Господи, а если Ты меня за все за это не простишь? А может – дашь мне какой-то знак, как бывало в молодости? Да нет, глупости говорю. Разве такой грешнице можно?»

Подошла, начала говорить. И слезы хлынули потоком. «Простите», – сказала она священнику, давясь слезами. Он ждал, когда она сможет снова заговорить.

Ушла потом на лавку, отсидеться рядом с дочерью. Оглушенная, и будто светлее вокруг стало – света, что ли, больше зажгли? Анютка и сама вытирала слезы.

– Что с тобой, дочка?

Девочка всхлипнула:

– Понимаешь, вот я вчера читала на ночь Евангелие, и тоже без слез не получилось. Помнишь, где Он блудницу спас? Вот представь: все ее презирают, и она такое натворила – знала же, что закон есть. А Он спасает ее. И – прощает, представляешь? Тут же! Это какая у Него милость к любому грешнику, к каждому из нас? Кого угодно Он может простить, если мы каемся! Да что блудница – любой преступник может к Нему прийти!

Арина обняла дочь, стараясь скрыть свое удивление. Попросила знак от Бога, называется. Это – тот самый знак? Что есть и для нее прощение, что можно вернуться и снова быть с Богом так же, как в молодости, как блудный сын вернулся – и снова был сыном, и не переставал им быть? Или нельзя так думать?

Попросила знак от Бога, называется. Это – тот самый знак?

Может, и нельзя. Ладно – Анютка впечатлительная, а она-то, грешница, куда. Да, только что казалось, что так и есть, и что стало легче, светлее. Но...

Она вздохнула:

– Выйду пока на воздух.

Она вышла в сени. Как и в прежние годы, у подоконника располагалось место для вещей «на сожжение». Обычно это были старые газеты с фотографиями храмов, календари. Изображения икон на календарях, брошенных к подоконнику, не могли оставить равнодушной Арину: «Это же иконы, как их жечь, что еще за комсомольские костры?»

Она взяла в руки скомканную бумажку, которая вот-вот бы упала с импровизированной полки на пол. Расправила и ахнула: в ее руках оказался напечатанный на тонкой бумаге образ святого старца Гавриила Самтаврийского.

– Ну, ничего ж себе, – вслух возмутилась Арина. – Ты, святый старче, в безбожные годы по помойкам образа собирал, очищал, реставрировал, – а тут твой собственный образ вот так выкинули?

Икона отправилась в сумочку. А в церкви зазвучали первые слова Третьего часа, и женщина вернулась в храм.

К Причастию идти она тоже боялась. Однако «благословили – иди», так ее когда-то учили.

Анюту задарили просфорками, и ее заодно. «Это потому, что детей сегодня почти нет», – смеялась дочь, уплетая подарки за обе щеки.

Служба заканчивалась. Чувство растерянности – светлой, но растерянности – не покидало.

И вдруг к ней выбежала пожилая женщина, хрупкая, в белом платочке, и сунула ей в руки старую потертую книгу, оказавшуюся молитвословом:

– Читайте!

Арина не успела опомниться, как та уже открыла страницу с благодарственными молитвами. И ничего не объяснила, и уже куда-то скрылась.

Сердце стукнуло громко, как колокол. Блудному сыну дали когда-то одежды и перстень – как возвращение сыновнего достоинства. А у нее все начиналось с чтения на клиросе. Так что же?..

Дрожащим, как тогда, голосом она прочла первые слова последования.

Анютка стояла рядом и чинно крестилась.

По дороге они купили рамку для иконы святого Гавриила.

– Хорошо, что ты ее увидела и подняла, мам, – сказала дочь.

Эти слова Арина вспоминала вечером, стоя перед новой иконой с молитвословом в руках. Думала о том, что Господь вот так же ее саму и увидел, и поднял. И тогда, и сейчас.

Лишь бы теперь удержаться, Его милостью.