«Выкорми ворона» – широко известный шедевр Карлоса Сауры, перешагивающий пределы формата социально-философской притчи, которым этот выдающийся постановщик заслужил мировую славу («Охота», «Анна и волки», «Кузина Анхелика»), и выходящий на простор общечеловеческих обобщений. Наряду с «Духом улья» Виктора Эрисе, картина Сауры послужила источником вдохновения для многих выдающихся фильмов 2000-х о детстве (от «Страны приливов» Гиллиама до «Лабиринта Фавна» Дель Торо). Однако, в отличие от своего соотечественника, сконцентрировавшего внимание зрителя на парадоксальных поворотах детского воображения, создав таинственную притчу о присутствии невидимого в повседневном, об ущербности материалистического, схематичного взгляда на мир, режиссер «Выкорми ворона» более конкретен.
Если проводить эстетические параллели, то «Дух улья» – фильм символистский, будто снятый Блоком или Сологубом, а «Выкорми ворона» – фильм акмеистский, предлагающий почти гумилевско-ахматовское понимание детства, в котором впечатления конкретны до физической боли. Несомненное влияние Ингмара Бергмана, в особенности его картины «Шепоты и крики», ощущается во многих структурных элементах «Выкорми ворона»: неторопливый, замедленный ритм, вызывающе игнорирующий принципы кинематографической увлекательности, пронзительные, полные неподдельного, достоверного страдания, фронтально снятые исповедальные монологи в камеру, объемный взгляд на человеческую личность, отрицающий примитивный экономический и социальный детерминизм, поверхностный бихевиоризм и жанровые клише в изображении людских эмоций.
Все это формирует концептуальное и стилевое родство фильма Сауры с художественной вселенной Бергмана – художника столь же экзистенциально неистощимого, как Шекспир и Достоевский. Однако эта эстетическая преемственность не означает вторичности, заимствований и тем более плагиата – вселенная «Выкорми ворона» уникальна, она шокирует зрителя своей продуманностью, лаконичностью используемых элементов, их архитектонической выстроенностью, отсутствием лакун, как в замысле, так и в его исполнении. Что характеризует художественный мир «Выкорми ворона»? Прежде всего, бескомпромиссность, даже агрессивность в раскрытии главного конфликта между детским восприятием, не знающим полутонов и потому часто жестоким к своим близким, – и опустошенными, разочарованными в жизни взрослыми, дезориентированными в мире обанкротившихся ценностей. Новаторский подход Сауры в изображении темы детства в том и состоит, что он не стесняется показывать ребенка жестоким.
Мы привыкли в кино к слащавому изображению детей, как ангелов во плоти, забывая, что именно в детском возрасте дают первые всходы ядовитые семена эгоизма, проявляясь во взбалмошности, эмоциональной неуправляемости, капризах. Дети часто безжалостны к своим родителям, считая, что весь мир вертится вокруг них, а взрослые – что-то вроде слуг. Конечно, взрослые тоже изображены Саурой неприглядно, во всем многообразии своих недостатков, а главное, как люди, которые не знают, зачем живут, куда ведут своих детей, не знают, что им дать.
Взрослые изображены Саурой как люди, которые не знают, зачем живут, куда ведут своих детей, не знают, что им дать
Они строги от бессилия, от непонимания смысла жизни. Дети это чувствуют, потому ищут смысл сами, но, будучи лишены рассудительности зрелого сознания, они идут опасным путем, раскрепощая свое воображение, и уже с малых лет начинают ненавидеть реальность. Фундаментальную роль в фильме играют картины смерти – не эпизоды, а именно картины, создаваемые режиссером с почти иступленной горячностью Гойи. Смерть, созерцать которую учится еще маленький ребенок, – тема столь страшная, сколь и неподъемная, однако Саура раскрывает ее с виртуозностью гениального художника. Эмоциональный эпицентр картины, сбивающий зрителя с оси восприятия, ввергая его в смятение и реальную, физически ощущаемую душевную боль, – сцена смерти матери маленькой героини, которая наблюдает за этим страшным таинством.
Эмоциональный эпицентр картины – сцена смерти матери маленькой героини, которая наблюдает за этим страшным таинством
Во взгляде Анны Торрент, играющей девочку, есть боль, смешанная с бесстрастностью, она смотрит на мать будто из невидимого мира. Возможно, именно так смотрят ангелы на страдания людей (вспомним «Небо над Берлином»). Саура выжимает из маленькой девочки, начинающей актрисы, все необходимые ему эмоции, но проявляются они почти незаметно, сдержанно, так, что уловить динамику характера Анны зрителю чрезвычайно сложно. Умение передать почти аутичный ступор ребенка, оцепенение при столкновении с болью окружающего мира – высший пилотаж для зрелого человека, снимающего фильм о детстве. Дети очень легко закрываются, когда сталкиваются со злом, для них спасением становится мир фантазий, которым они живут, к сожалению, часто и во взрослом возрасте. Если бы мы, родители, понимали, насколько важно создавать нравственно здоровый психологический климат в семье, чтобы своим примером, свидетельством искренней обоюдной любви научить детей не бояться реальности, но защищаться от ее зла каждодневным кропотливым альтруистическим жестом и отвержением себя во имя Бога и людей. Если бы мы только понимали это! Мы воспитали бы детей по-другому – и тем спасли бы их от пагубных химер виртуальной реальности!
Однако экзистенциальные выводы Сауры пессимистичны, ведь он – атеист, поэтому для него смерть дика и физиологична, непереносима не только для детских, но и для взрослых глаз. Страшна смерть неверующего, не стремящегося к Богу человека, человека, привязанного к земному… Как говорил протоиерей Олег Стеняев, его душу во время кончины будто вырывают из тела, как вырывают зуб – с мясом, с нестерпимой болью. Ибо такая оземлившаяся душа привязана к телу, и вот эти узы рвутся, причиняя ей невыносимую боль. Уже в агонии такая душа познает адские муки. Так умирает мать Анны, так умирает одна из сестер в «Шепотах и криках», так умирает Иван Ильич Головин в повести Толстого. Разрываясь между иллюзиями воображения и физиологической конкретностью смерти, атеистическое сознание не видит самого главного, оно лишает себя духовности. Будучи привязано к страстям, атеистическое сознание порабощает дух, превращая его существование в каждодневную муку, и вдруг, при разлучении души от тела, атеист познает, наконец, свое бессмертие, но уже не может ничего сделать. «Сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление» (Гал. 6, 8).
Ведь, по большому счету, нет различия между жизнью ради эстетических иллюзий воображения и жизнью примитивно материальной: и то, и другое – жизнь ложная, химера для души. Жизнь духовная, жизнь для Бога и в Боге – не абстрактная конструкция теоретизирующих умов, а конкретное, реальное подвижническое отрицание себя, когда осознанно, целенаправленно утесняешь себя, утруждаешь свое тело, ум и душу, чтобы в этой тесноте воссиял Нетварный Свет благодати. Свет нестерпимый, Свет неприступный, попаляющий всякое беззаконие и тление, огонь Неопалимой Купины, в котором ты стоишь, освещаешься Им и не сгораешь. Это и есть присутствие Бога в жизни и в душе. Это бытие в огне благодати, ставшее константой, и есть победа человека над самим собой, и есть победа Бога в человеке, и есть то Царство Небесное, которого многие святые достигли еще при жизни.
Саура интуитивно ощущает неполноценность предлагаемой им экзистенциальной дилеммы, ущербность как пути буйства воображения, так и пути привыкания к повседневности. Он ищет третий путь, но не видит его, хотя он так близко. Каждый смирившийся перед другим неосознанно, но верно движется к Богу. Подобное познается подобным. Истина Христа, истина Его Царствия познается лишь через практически осуществленное самопожертвование, которое совершенно необязательно завершается смертью ради людей, но оно должно быть ежедневным самозакланием во имя другого. Начиная с малого, незаметно и постепенно переходя к полному забвению себя. Так расцветает в нас сокровенный человек, так совлекается ветхий. Это и есть спасение, ибо кто не будет с Богом, тот не спасется, а Ним будет лишь тот, кто Ему уподобится.
Кто не будет с Богом, тот не спасется, а Ним будет лишь тот, кто Ему уподобится
«Выкорми ворона» отсылает нас к парадоксальной пословице: «выкорми ворона, он тебе глаз выклюет», намекая на неблагодарность и большие требования, которые предъявляет детство по отношению к взрослым. В том то и дело, что не надо кормить своего внутреннего врага, свое капризное эго, пусть оно умрет от голода, будучи не в силах удовлетворить свои неумеренные аппетиты, пусть ворон умрет в человеческом сердце, а на его месте расправит крылья голубь – благодать Святого Духа, плоды которого: «любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал. 5, 22–23).
Потому смею утверждать, что Саура снял христианский фильм от противного, показал бесперспективность и безысходность жизни в соответствии со страстями, тщету и ужас атеизма перед неизвестным, бессмысленное блуждание личности, проживающей жизнь ради себя, вокруг границы, соединяющей ее тленное, несчастное, слепое бытие с вечностью, в которой «все деяния обнажатся». Ибо в Свете Христовом обнажится все, и никто не устоит, кроме тех, кто пожелал «распять плоть свою со страстьми и похотьми» (Гал. 5, 24), уподобившись во всем Единому Богу, Распятому, Умершему и Воскресшему.