Любовь к себе на пересечении богословия и психологии

Рельеф с изображением пеликана. Кладбище Нотр-Дам-де-Неж, Монреаль

• Часть 1
• Часть 2

Гармонизация святоотеческих позиций

Конечно, наличие лишь четырех кратких святоотеческих цитат, где слово «самолюбие» или фраза «любовь к себе» использованы в положительном значении, а также уникальные рассуждения свт. Игнатия о правильной любви к себе не меняют сути православного учения о пагубности самолюбия (любви к себе). В святоотеческой традиции и даже в Священном Писании иногда в пастырских и риторических целях негативные слова и выражения наполняются положительным смыслом, чтобы избавить слушателя от обыденного восприятия и донести им новые смыслы. Например, апостол Павел славный день Второго Пришествия Господа Иисуса Христа сравнивает с неожиданным появлением вора: «День Господень так придет, как тать (κλέπτης – вор) ночью» (1 Фес. 5: 2). Страстная влюбленность юноши и девушки может стать прообразом возвышенной любви души человека к Богу (Песнь песней). Существование таких библейских аналогий не делает воровство добродетелью, а страстную влюбленность не избавляет от примеси похоти.

Нечто подобное имеет место и в вышеприведенных святоотеческих цитатах, где общий смысл сводится к тому, что человек, живущий по заповедям Божиим, оказывает благодеяние прежде всего не Богу, Который всеблажен и самодостаточен, не людям, которые имеют разные источники помощи, но самим себе, что и можно в переносном смысле назвать благим самолюбием (любовью к себе). Такое редко используемое переносное прочтение данного понятия ни в коей мере не является равнозначным или альтернативным основополагающему евангельскому и святоотеческому учению о катастрофичной опасности самолюбия (любви к себе).

Однако в этой теме есть затруднение, которое требует особого рассмотрения. Если человек, согласно Евангелию, становится на путь самоотвержения, то как на этом пути должна исполняться заповедь «полюби ближнего, как самого себя»? Правомерен следующий вопрос: если я решил жить по Евангелию, отвергая самого себя, то не должен ли я, согласно с вышеуказанной заповедью, отвергнуть и ближнего? Возникает ощущение некоего противоречия между любовью, которая соединяет, и самоотвержением, которое разделяет, особенно если учесть слова Христа, что отношение к себе должно быть прототипом для отношения к ближнему. Как это недоумение разрешить?

Решительная борьба с внутренним злом требует настроя на предельное самоотвержение

Здесь необходимо снова вернуться к святоотеческому толкованию евангельского призыва отвергнуть себя, где самоотвержение – это не самоуничтожение, а избавление от греховности и страстности, которые, будучи инородными, «вросли» в природу человека так, что избавление от них субъективно переживается людьми как самоуничтожение. Поэтому и решительная борьба с внутренним злом требует настроя на предельное самоотвержение.

Если в этом состоит отвержение себя и это одновременно является правильным отношением (любовью) к себе, то отсюда следует, что правильная любовь к ближнему в новозаветном смысле – это уже не просто накормить голодного, одеть нагого, поддержать больного, что характерно для ветхозаветного прочтения данной заповеди, но помощь ближнему – в спасении и соединении со Христом, что является высшим благом, но далеко не всегда сопряжено с положительными эмоциональными переживаниями.

Конечно, доброе слово, сострадание, помощь, совершенные с искренней любовью и в содействии с благодатью Божией, облегчают скорби ближнего, помогают перенести боль и страдания, производят глубокие изменения в людях. Необходимо всячески пользоваться этими возможностями, тем не менее наличие таких средств не отменяет главного принципа, что внутренние изменения в человеке сопряжены с переживанием боли и скорбей, которые успешно преодолеваются в меру восприятия евангельского самоотвержения.

Таким образом, заповедь о любви к ближнему, как к самому себе, имеет ветхозаветное и новозаветное прочтения, подобно тому, как это имеет место в отношении заповедей, рассмотренных Спасителем в Нагорной проповеди. Ветхозаветное прочтение любви к ближнему, как к самому себе, дано в книге Левит – восполнение естественных нужд ближнего, физическая поддержка нуждающихся людей в той мере, насколько мы это делаем для себя, а также неделание ближним того, чего не хотим себе. Новозаветное же прочтение заповеди – полюбить ближнего, как самого себя, не устраняющее ветхозаветный смысл, – содействовать ближнему в деле спасения, приближения ко Христу в той мере, как мы это делаем для себя. Осознание опыта собственной боли в борьбе со своими грехами, опыта самоотвержения, стремления пройти этот путь с наименьшими страданиями, должны стать хорошим подсказчиком в оказании помощи ближнему на пути обожения. В этом случае собственное самоотвержение греховности становится залогом правильной любви к ближнему.

На эти два способа исполнения библейской заповеди можно посмотреть не только в аскетическом, но и в антропологическом ракурсе. Тогда оказывается, что ветхозаветный смысл более сконцентрирован на поддержании тела, а новозаветный – на преображении души ближнего человека.

Популяризация любви к себе: проблемные аспекты

Если популярные ныне психологические интерпретации любви к себе будут внедряться в жизнь Церкви и верующих людей, то возникает ряд проблем, которые необходимо обозначить заранее.

В свете евангельского учения популярные концепции любви к себе являются не чем иным, как безудержным вскармливанием греховного самолюбия

1. В свете евангельского и святоотеческого учения популярные концепции любви к себе, практики повышения самооценки, даже если в них используются рассмотренные выше евангельские цитаты или слова о любви к себе как образу Божиему, являются не чем иным, как безудержным вскармливанием греховного самолюбия. Удовлетворение греховных страстей, особенно самолюбия и гордости, всегда приносит кратковременное удовольствие, что потребителями этих учений и практик интерпретируется как признак существенного улучшения. Однако вскоре этот эффект заканчивает свое действие, и пациент (клиент) оказывается в сложном положении. Он хочет продолжения удовольствия, но, как правило, окружающие не собираются подыгрывать его раздутому самолюбию. Остается два пути:

1) продолжать консультации у психолога, который будет развивать самолюбие дальше, но за вполне ощутимую сумму;

2) бюджетный вариант – начать делать это самостоятельно, для чего требуется чужой опыт и методики, что открывает раздолье для издателей такой литературы и производителей подобного контента в интернете (см. факты, приведенные в начале статьи).

Очень часто итогом таких упражнений для человека является повальное обвинение окружающих людей в токсичности, разрушение семьи, одиночество, депрессия.

2. В подавляющем количестве святоотеческих и богослужебных текстов нет содержательного различия между любовью к самому себе (ἀγάπη εἰς σεαυτόν) и самолюбием (φιλαυτία). Оба эти понятия в православной традиции чаще всего синонимичны и интерпретируются в негативном смысле как корень всех греховных страстей и пороков человека. Поэтому продвижение положительной интерпретации любви к себе входит в противоречие с господствующей святоотеческой традицией и на терминологическом уровне.

3. Христианское отношение к себе в значительной степени основываются на призывах Христа к самоотвержению, терпеливому несению своего креста, жертвенности, смирению, покаянию, признанию своей вины, своей греховности, что сторонниками популярных психологических концепций любви к себе или замалчивается (мягкий вариант), или открыто отвергается (жесткий вариант). Указанные христианские добродетели преподносятся такими психологами как причины неврозов, а церковная жизнь как токсичная, что по сути является уже противостоянием христианству.

4. Обнаруженные в значительном объеме святоотеческих текстов только пять примеров положительного использования терминов «самолюбие» и «любовь к себе» не являются альтернативной точкой зрения в святоотеческом богословии, но примером употребления традиционных церковных понятий в переносном смысле.

5. Интерпретация любви к себе не как самоотвержения, а как сугубо позитивного психоэмоционального отношения к себе, к своим желаниям и мечтаниям без различения в себе добра и зла, греха и добродетели, воздействий Бога и диавола – явление, возникшее в современной жизни под влиянием популярных психологических концепций, в особой степени – учения Э. Фромма. Ему же принадлежит нехристианская трактовка заповеди о любви ближнему, как к самому себе, несовместимая с самоотвержением, которая распространилась не только в работах психологов, но и стала проникать в христианский дискурс.

6. В популярных психологических концепциях любви к себе, с христианской точки зрения, дается извращенное толкование любви: вместо того чтобы быть направленной на других личностей, она замыкается на самого себя, приводит к развитию самолюбия и гордости – корневых греховных страстей, исправить которые светская психотерапия не в состоянии.

7. Есть еще одна проблема, которую необходимо учитывать при обсуждении данной темы. К сожалению, искаженные нравственные представления общества накладываются на правильные христианские понятия и формируют их ложное прочтение. Приведем лишь один пример – радуга. В Библии радуга описывается исключительно положительно – как символ Завета Бога с человечеством после потопа (Быт. 9: 13). Однако в современном общественном сознании этот символ прочно оккупировали сексуальные извращенцы. Даже несмотря на то, что количество разноцветных полос в классическом изображении радуги и в изображениях этими сообществами может несколько различаться, негативная ассоциация в общественном сознании уже сформировалась. Поэтому, если какой-либо христианин возьмет в руки радужный флажок или повесит на грудь радужный значок, пусть даже в память о завете Бога с людьми, то, скорее всего, никто его даже спрашивать не будет о его мировоззрении, но сразу сочтут его представителем ЛГБТ-сообщества и пропагандистом их мировоззрения. Печально признать, но этот библейский символ почти «похищен» и наполнен антихристианским содержанием, и с этим приходится считаться.

Аналогичная проблема имеет место и с фразой «любовь к себе». Теоретически возможно начать общественную работу по наполнению этой фразы правильным христианским содержанием, уравняв ее смысл с фразой «отвергнуть себя и взять крест свой», как это делал свт. Игнатий (Брянчанинов). Однако, если какой-либо проповедник сейчас выступит с таким учением о «любви к себе», то общество услышит, скорее всего, не его аргументацию и интерпретацию, а воспримет лишь общий настрой оправдания фразы «любовь к себе», и наполнение этого понятия содержанием все равно будет происходить в общественном сознании из популярных книг психологов, отчасти упомянутых в начале нашей работы, растущих в геометрической прогрессии, из которых следует, что любовь к себе – это стремление к личному комфорту, это антисамоотвержение, антихристианство.

В этой ситуации, возможно, правильнее будет не пытаться очистить общественное сознание, которое почти не прислушивается к голосу Церкви, от ложных прочтений, но вернуться к святоотеческой традиции интерпретации самолюбия и любви к себе как нравственно негативных понятий, как корневой страсти, противодействие которой может стать началом духовного возрождения. По мере духовного взросления можно будет христианину донести тонкости в понимании данной темы, но на первом этапе важно освободиться от сладкого, липкого, лживого, убийственного тумана самолюбия, и здесь без евангельского самоотвержения обойтись невозможно.

Игнорирование и даже дискредитация евангельского учения о самоотвержении становится тревожной тенденцией, проникающей даже в церковную среду

Таким образом, проповедь о любви к себе в современном психологическом дискурсе имеет мало общего с христианским учением, а игнорирование и даже дискредитация евангельского учения о самоотвержении становится тревожной тенденцией, проникающей даже в церковную среду. Однако спрятать эту трудную сторону христианского учения или спрятаться от нее не удастся. Она была, есть и будет важнейшим условием подлинной духовной жизни. Даже если замалчивать крестоношение, оно проявляется в жизни верующих людей постоянно, и лучше быть готовым к нему изначально, чем познавать его через глубокую личную трагедию, как это имело место в жизни Ф. М. Достоевского, который, пройдя путь каторги и личных утрат, написал слова, которые удивительно созвучны святоотеческому учению:

«Возлюбить человека, как самого себя, по заповеди Христовой, – невозможно. Закон личности на земле связывает. Я препятствует. Один Христос мог, но Христос был вековечный от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек. Между тем после появления Христа, как идеала человека во плоти, стало ясно как день, что высочайшее, последнее развитие личности именно и должно дойти до того (в самом конце развития, в самом пункте достижения цели), чтоб человек нашел, сознал и всей силой своей природы убедился, что высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего я, – это как бы уничтожить это я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно. И это величайшее счастие»^[1].

Через самоотвержение рождается во Христе новый человек. Этот парадокс – отдавая себя, себя обретаешь, – удивительная, чудесная сторона подлинного христианства, где таинственно присутствует и смерть, и воскресение Христово. Новые попытки подменить этот путь культом любви к себе, несомненно, разрушатся, но насколько быстро – это уже зависит от личного выбора и действий каждого человека.