О всегдашней радости

Протоиерей Александр Авдюгин

Прекрасно помню слова святительские: «Люди самолюбивы и не могут совершать над собой бесстрастного суда» (Василий Великий), но когда до собственной круглой даты остается совсем немного, невольно реверсируешь мыслью в годы прошедшие.

От данного «реверса» очень редко остаешься в позитиве и приходишь в симфоническое согласие с незабвенным попом из «Неуловимых мстителей»: «Все мы немощны, ибо человецы суть». Нет, я далек от утверждения Михаила Задорнова, что собственные «круглые даты» в возрасте преклонном надобно отменить и не любить, так как они есть реальная репетиция похорон. Итоги годов прошедших подвести все же хочется, да и вспомнить о том, что умиляет, вдохновляет и радость вселяет, всегда приятно. Да и нет ничего зазорного и неправославного в радости. Апостол об этом однозначно сказал: «Впрочем, братия, радуйтесь, усовершайтесь, утешайтесь, будьте единомысленны, мирны, — и Бог любви и мира будет с вами» (2Кор. 13:11).

Понятно, что сегодня значения слов и определений изменились. Мир привнес даже в казалось бы четкие понятия свои смыслы, далекие от веры и от Бога, но мы ведь православные и акафисты любим, а там, что не строфа, то «Радуйтесь!»

Именно поэтому я и позволю себе не только порадоваться, но и поделиться своей радостью, тем паче, что она именно сейчас за моей спиной вполне объективно, реально и вполне ощутимо располагается.

Отсчитаю десятилетий пять с хвостиком назад и обязательно вспоминается:

«Скачет сито по полям
По болотам и лугам…»

Мама читает, а мне Федору жалко, да и как не жалеть, если:

«А бедная баба одна
И плачет, и плачет она.
Села бы баба за стол,
Да стол за ворота ушёл.
Сварила бы баба щи,
Да кастрюлю, поди, поищи!
И чашки ушли, и стаканы,
Остались одни тараканы.
Ой, горе Федоре,
Горе!»

Отец не читал мне Чуковского и Маршака. Он знал наизусть иное. О том, что такое дружба, и кто такой герой, узнал из симоновских строк:

«Ты слышишь меня, я верю:
Смертью таких не взять.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Никто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была»,

А как не быть трусом и не бояться ночью меня научил Пушкин в отцовском исполнении:

Трусоват был Ваня бедный:
Раз он позднею порой,
Весь в поту, от страха бледный,
Чрез кладбище шел домой.

Шли года. Сказки из трехтомника Афанасьева вкупе с Буратино и Снежной королевой сменили волшебник из Изумрудного города с Урфином Джюсом и подземными королями, затем пришел Жюль Верн с капитаном Грантом, Айртоном и Немо.

Детство, оно ведь имело удивительную особенность. С утра до вечера — целая вечность. Это нынче время считаем по принципу Рождество — Пасха — Троица — Покров… и опять Рождество. Все скоропроходяще, а порой кажется, что мгновенно. В детстве — по-иному, там каждый день удивителен, с поражающей новостью и увлекательным событием. Все впервые.

Школьные годы — открытие русской классики. Ее нельзя было не открыть, так как учительницей была Мария Ивановна. Так что все бесчисленные добрые рассказы и истории про «марьивановну» — это о моей учительнице. Именно благодаря ей до дня нынешнего к месту и не к месту цитирую несравненного Скалозуба: «И чтобы зло пресечь, собрать все книги бы да сжечь», как и перефразирую Молчалина: «В мои года “достойно” сметь свое суждение иметь». Мария Ивановна дала умение понимать изучаемые произведения не только по учебнику литературы, но и с точки зрения их всегдашней современности. И хотя фамилия учительницы была абсолютно советской — Комиссарова, нынче понятно, что мыслила она отнюдь не в ракурсе социалистического реализма. Наверное, именно поэтому, когда мы с другом решили защитить бедного Грушницкого и обвинить гордеца Печорина из «Героя нашего времени», Мария Ивановна молча, но с улыбкой вернула нам сочинения, где просто не было оценки.

Уже много лет спустя, в старших классах и армии, когда впервые открыл Библию, стало ясно, что многие сюжеты Писания мне известны. Наш историк, не указывая на источник, рассказывал нам и о потопе, и об Иове, и об Аврааме. Урок у него практически всегда заканчивался красивой, как он говорил, «легендой», которые, как позже выяснилось, были изложением Библии.

С книгами в те годы было не просто, а читать хотелось. И даже когда половину своей первой зарплаты я растратил на ростовском полулегальном книжном рынке, родители практически не бурчали, потому что для них та истина, что «книга — лучший подарок», действительно была непререкаема.

Шли годы, кардинально менялось время. Стало не боязно произносить имена тех писателей, о существовании которых мы знали лишь из «критических» разгромных статей в советских газетах. Хотя в армии замполит и отобрал у меня изъятый из библиотек «Один день Ивана Денисовича», но при демобилизации вернул журнал обратно. А институтский преподаватель по сопромату, увидев, что я вместо изучения закона Гука и гипотезы Бернулли читаю «Бодался теленок с дубом», лишь усмехнулся, погрозил пальцем, а после лекции попросил посевовскую брошюрку «до утра».

К годам зрелым, уже можно сказать семейным, к тридцатилетию, вместе с толстыми литературными журналами с текстами Трифонова, Дуденцева, Платонова, Шаламова пришел неизвестный Лесков, Бунин, Шмелев и Куприн.

Тогда же, именно через книги, начался осмысленный интерес к Православию. Уже можно было найти Евангелие, а в ростовском кафедральном соборе купить ЖМП, где всегда (всего лишь на нескольких страничках!) были проповеди и исторические статьи. На безмерно разросшейся ростовской книжной толкучке почти свободно стали продаваться не только «Вестник русского христианского движения», но и книжки Нилуса вкупе с репринтными, наскоро сшитыми «Лествицей» и «Отечником».

Вера становилась необходимостью, так как понималось и осознавалось, что в основе всех любимых произведений была именно православная культура, православное наследие.

На маленьком поселковом железнодорожном вокзале в Белгородской области (уж и не помню, что меня туда занесло) встретился мне священник моих лет, в рясе (!), с последним выпуском «Нового мира» в руках, что несказанно удивило. Познакомились. Разговорились. Пошли пить чай к батюшке, увлеченно обсуждая последние литературные новинки.

Чай как-то забылся, а вот два шкафа с богословской литературой, старинными изданиями, неизвестными авторами и таинственными, еще непонятными названиями стали, по сути, определяющими в дальнейшей жизни. Они просто ее изменили.

Часто спрашивают у тех, кто в зрелые годы стал священником:

— Почему ты служишь в Церкви?

Есть абсолютно верный, отнюдь не стандартный ответ:

— Господь привел.

Книги дали понять, что человек без веры ущербен, сколь бы образован и нравственен не был

Это действительно так, но я бы добавил: книги дали понять, что человек без веры ущербен, сколь бы образован и нравственен не был.

Как-то в Великий пост мой белгородский священник предложил съездить в самое мудрое и святое место на Руси.

— Это куда? — не понял я.

— В Оптину. Монастырь уже вернули.

Об Амвросии Оптинском, старцах монастырских я уже что-то знал, так как «На берегу Божьей реки» Нилуса и джорданвилльская книжка Концевича «Оптина пустынь и ее время» числились в любимых.

Приехали на пару дней, а задержался я в обители почти на целый год. Изначально решил, что до Пасхи побуду. Слишком же все необычно. Удивительная служба, пока еще непонятные монахи и постоянное ощущение, что живешь не в реальном времени. Прошлое столь тесно сочетается с настоящим, что если бы встретил на скитской тропинке Льва Толстого вкупе с Гоголем, не удивился бы…

Оптина заставила перечитать и переосмыслить нашу классику XIX века. Достоевский стал понятен, Гоголь — любим, а славянофилы оказались не только борцами за «Третий Рим», но и интересными писателями.

Вечерами облюбовал я себе уголок в монастырской гостинице и там книжки читал. Монахи в ту пору еще келий отдельных не имели и жили, где придется. Один из них, высокий, худой, в очках, чем-то на меня схожий, заприметил мою личность и пару раз поинтересовался, чего, мол, не сплю и что читаю. Оказалось, что заинтересованность эта была не просто любопытством.

Вскоре меня вызвали к монастырскому эконому и предложили потрудиться в издательском отделе монастыря. Быть в Оптиной среди монастырского богослужения, умных монахов и книжек и заниматься книжками — не верилось.

Неугомонный наш руководитель, тогдашний игумен и нынешний ахимандрит Мелхиседек (Артюхин) — человек, который к книге относится благоговейно. Не удивительно, что первое после революции 1917 года издание «Душеполезных поучений» аввы Дорофея вышло именно в Оптиной, как и стало знаковым событием репринтное издание всех томиков «Житий святых» Димитрия Ростовского.

Есть еще один человек, ныне известный издатель православной литературы, с которым Господь даровал познакомиться в обители. В то время он был не только ярым приверженцем монархического устройства государства, но и читателем моих первых неказистых литературных опусов. Так что, Георгий Михайлович, вы вместе с Юлией Николаевной Вознесенской соавторы и вдохновители…

Время скоропроходяще. Прошло уже четверть века с тех монастырских дней. 25 лет священства, которое без книги представить невозможно.

Книга и есть та радость, которая учила, воспитывала, образовывала и привела к вере.

Православному современнику, уверен в этом, необходимо читать постоянно. И не только лишь святых Отцов, богословов и православных писателей. Великие произведения имеют Божьи основания — оттого они и «великие».

Сегодня много споров о будущности книги. Уже не надобно искать непрочитанное и сиюминутно нужное. Достаточно зайти в интернет. Поисковик выдаст десятки ссылок и даже определит то место, ту мысль или цитату, которую ищешь, но все же вечером берешь из стопки очередную книжку, раскрываешь её наугад, чтобы услышать непередаваемый книжный запах, а затем переходишь к закладке…

Вот и сейчас, когда набираю эти строки, за моей спиной полки с необходимыми, нужными и любимыми книгами. Моей всегдашней радостью, берущей начало в βιβλίον («книга» по-гречески), то бишь в Библии.