Православный календарьПравославный календарь
Невидимые пустынники Буковинских гор
Ч. 1. Восхождение на Джумэлэу
Традиция отшельничества в Румынии не прерывалась никогда. Она жива до сих пор, и монахи по-прежнему продолжают подвизаться в ущельях и пропастях земных.
«Каждую неделю левые грозятся меня убить»
Свящ. Франциско Сальвадор
Десятки молодых людей были готовы стать мучениками, умереть за Христа.
Математик Алексей Савватеев: «Нагорная проповедь — это что-то запредельное»
В школе я постоянно думал над тем, что Ермак рисковал ради Какого-то Иисуса Христа.
«Закон духовной жизни таков: если я сяду, то мои дети лягут»
Прот. Василий Гелеван
Все слова меркнут, если твой личный пример противоречит тому, что ты говоришь. Я уважаю таких людей, которые говорят одно, а делают… то же самое.
Иван Сергеевич Шмелёв (1873–1950)
Павел Тихомиров
Иван Сергеевич попытался создать православный роман, самим фактом своего существования указывающий на возможность возвращения культуры в лоно Церкви.
Иконописец Андрей Патраков
ГАЛЕРЕЯ РАБОТ
Андрей Александрович – член Творческого союза художников России и Международной федерации художников ЮНЕСКО.
Невидимые пустынники Буковинских гор
Ч. 2. Отшельницы
Жизнь, незаметно протекающая в этих горах, – будто ожившие страницы древнего Патерика.
«Я чувствую в себе мрак. Что мне делать?»
Иером. Серафим (Алдя)
Каждый человек, которого ты спасаешь, возлюбленный мой, — это твое сокровище. Твое сокровище перед Христом в день Суда.
Дети! Последнее время
Прот. Лаврентий Фарли
Воскресение Христово – это не столько окончание повествования о Христе, сколько начало повествования о грядущем веке.
Духовный закон
Валентина Ульянова
Бог «меняется» тогда, когда меняются люди. Человек своим покаянием может изменить решение Бога! Это дело нешуточное.

Крест по силам, силы по вере

Священник Владимир Семенов умер в 2008 году, в Светлое Пасхальное Воскресенье. За считаные часы до смерти он приехал в семейный детский дом в Рыбушке — дом, для которого он был всем: и основателем, и директором, и духовником, и просто отцом. Дети поздравили его с праздником, показали небольшой концерт…

— В тот день он был необыкновенно красив и радостен, — рассказывает Женя Черных, в прошлом актриса, а ныне мама этой необычной семьи, — а когда мы сели обедать, он очень много и очень хорошо говорил обо всех людях, которые связаны с нами, которые помогают нашему дому. О каждом человеке сказал лучшее. На этот обед пришел один из рабочих, которые строили нам баню, человек выпивающий, с непростой судьбой. И отец Владимир сразу обратил на него внимание, стал с ним разговаривать, потом они вышли и поговорили еще наедине. Потом батюшка сказал: «Ну всё, мне надо ехать». И на пороге вдруг обернулся и поцеловал меня. Чего раньше никогда не делал. Я убеждена — он знал, что уходит.

У отца Владимира не было уже тогда обеих ног, причина — тяжелая форма диабета. Он передвигался на костылях и одном протезе. Что не мешало ему действовать, радоваться и любить.

— Конечно, остаться сначала без одной ноги, потом без обеих — это совсем, совсем непросто. Но это преодолевалось. И никому не приходило в голову его жалеть, это было совершенно не нужно: он бы вышел из себя, если бы кто-то попытался отнестись к нему как к больному и немощному, — так говорит вдова отца Владимира Татьяна Борисовна.

О том же свидетельствуют самые разные люди, общавшиеся с отцом Владимиром в последние годы его жизни. Друг семьи Семеновых Ольга Кишиневская — врач, и в силу этого прекрасно понимала, насколько серьезно он болен. Ольга не православная; но многолетняя дружба с Владимиром Семеновым и особенно то, что увидела она в нем в последние месяцы его жизни, оказалось для нее важнейшей духовной ступенью. Вот что она рассказала о последней встрече с ним:

— Я собиралась в заграничную командировку, и у меня совсем не было времени, просто ни одного свободного часа. И вдруг возникает такой непреодолимый, сильнейший импульс: я хочу сейчас поехать к отцу Владимиру в Парижскую Коммуну. Это было просто безумие! Но я чувствовала, что иначе не могу. И папа мой вдруг сказал: поеду с тобой. Мои родители были хорошо знакомы и с Володей, и с Татьяной, и это была взаимная любовь. Но раньше папа никогда не изъявлял желания поехать к ним деревню…

И вот мы в Коммуне. Володя сидит на терраске своего деревенского домика в кресле-каталке, выглядит гораздо старше своих лет… А вокруг него кипит жизнь, и именно он создает это бурное движение. Это надо было видеть! К нему постоянно приходили люди с какими-то идеями, проектами, которые он вдохновлял и направлял; кому-то требовался совет, кому-то утешение и поддержка. Володи хватало на всех, он отвечал каждому, продолжая общаться с папой и со мной. Веселился, показывая ночную видеосъемку: лесной зверек соня-полчок пробирается в кухню и пьет кефир из его чашки. Надо было несколько ночей ее караулить, чтобы поймать момент! Никакие физические недуги не могли остановить его, охладить этот неисчерпаемый интерес к жизни. Для меня это был огромный жизненный урок.

А через два дня, когда я уже ехала в поезде, мне пришла эсэмэска, что он умер. Невозможное ощущение, что такого живого человека больше нет… Но потом эта пустота стала как-то заполняться, потому что живо всё то, что он создавал. Я и сейчас продолжаю встречать новых для меня людей, которым он помог обрести опору, а кого-то и от суицида отвел, и они живут дальше, и веры не теряют.

* * *

Здесь надо пояснить, что такое Парижская Коммуна. Это заброшенное село меж холмами, покрытыми лесом, близ Широкого Карамыша, в Лысогорском районе: название свое оно получило, по некоторым сведениям, в начале 20-х годов XX столетия. В свое время Семеновы купили в Коммуне за какие-то копейки ветхий домик. Для отца Владимира это было — не просто место загородного отдыха. И даже не только место общения с природой, хотя в природе ему все было родным: и холмы, и деревья, и травы, и звери, и птицы, и даже местные гадюки, которых он поил из блюдца парным молоком. Дело в том, что в многотрудные 90‑е годы вслед за Семеновыми в забытое людьми, но не Богом село потянулись — семья за семьей — их друзья, люди, которых что-то с отцом Владимиром связывало. Кто-то продавал и оставлял в городе всё — и квартиру, и бизнес, чтобы жить здесь крестьянским трудом, а главное, быть поближе к батюшке. Кто-то и теперь живет как бы между Коммуной и Саратовом. Но, в общем, коммунары, или парижане, как они сами себя в шутку называют, — это одна семья. Близкие отца Владимира всегда были благодарны людям, которые не оставляли его без помощи и поддержки:

— Вот Саша — он же просто на руках батюшку носил, — говорит Татьяна Борисовна, — и Тамара Россова, и Мартыновы, Станислав с Леной, и Наташа — делали для него всё, что могли.

Наташа — Наталья Федюкова, Сашина мама, — говоря о батюшке, смеется. Ее рассказ — череда веселых, забавных эпизодов и батюшкиных шуток.

— Чувство юмора ему, стало быть, не изменяло?

— Ему? Что вы! Никогда!

— Мы с ним на рыбалку ездили, — рассказывает еще один парижанин, Костя Карпов, — сажали его в лодку и гребли на большую воду. Он всегда видеокамеру с собой брал. Очень любил снимать.

Вот к этим-то людям и вернулся отец Владимир тогда, в первый день Пасхи 2008 года, из Рыбушки. И умер у них на руках — в пятьдесят четыре года.

* * *

Поэт Светлана Кекова:

— Хорошо помню, как познакомилась с отцом Владимиром. Был Великий пост, одна из суббот, когда сугубо поминаются умершие; я как раз незадолго перед тем потеряла маму, и мне очень хотелось успеть на панихиду. Но так случилось, что я опоздала: вошла в храм, когда панихида уже закончилась. Захожу, смотрю — стоит незнакомый батюшка. Подхожу, говорю, что опоздала, не знаю, как теперь быть, — а он отвечает: «Ничего, сейчас мы с вами вместе за вашу маму помолимся». И насколько же мне сразу стало легче!

Потом я попала к нему на исповедь. И это было такое чувство удивительное — нужно сказать, что оно не часто переживается… Когда он читал разрешительную молитву, я совершенно реально физически ощущала, что от меня отсекается греховная часть моего существа.

Отец Владимир сразу же отзывался на любую беду, на любую боль человека. И помогал всеми способами, которыми только можно помочь. Трудно перечислить всех людей, к которым одна только я его просила прийти: исповедать, причастить, освятить квартиру, отпеть… В его присутствии менялась жизнь. Бывают такие люди — твою жизнь сразу меняет одно только их присутствие. Отношение отца Владимира к людям, к Богу — оно было совершенно особым, и когда ты находился рядом с ним, ты попадал в какое-то особое поле. И сам менялся. Для этого не всегда нужна была беседа, какие-то наставления — достаточно было пребывания в одном пространстве.

От его благословения сердце наполняла радость. Он сам был исключительно жизнерадостным человеком, и это проявилось прежде всего в отношении к болезни. Я думаю, это был идеал христианского отношения к страданию. Оно для него как бы и не существовало. Он никогда не унывал, и после операций, после каких-то мучительных вещей он бывал гораздо бодрее окружающих, тех, кто навещал его в больнице. Не они искали способа его поддержать, а он их поддерживал.

Опыт страдания, который был ему дан начиная с детства, раскрыл его сердце. Не закрыл, не ожесточил, как у иных, а наоборот: это было сердце, раскрытое настежь. Поразительный результат — человек, изведавший немало темных сторон жизни и как бы все это покрывающий — любовью, прощением, пониманием других людей. Очень много народу в Церковь пришло именно через него, потому что в нем чувствовали эту любовь к человеку. Люди приходили в храм и встречали священника, который их любит.

А еще у него была редкая способность прямо и спокойно говорить с человеком о его смерти. Я видела однажды, как он соборовал умирающую старую женщину. Он спросил ее: «Ну что, не боишься?». Она ответила: «Нет, чего мне бояться — ты же пришел мне помочь».

* * *

Начало 1990-х годов, храм в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали». Отец Лазарь и отец Владимир Начало 1990-х годов, храм в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали». Отец Лазарь и отец Владимир
Так откуда же он взялся, такой батюшка, где возрастал, чем вскормлен? И о каком опыте страдания, данном уже в детстве, говорит Светлана Кекова? Вот как рассказывал об этом сам отец Владимир — в интервью своем, данном незадолго до смерти моей коллеге Ольге Новиковой:

«В нашей семье было четверо детей, мама, бабушка, две кошки, собака — все в однокомнатной квартире. Счастливое детство. Мать не справлялась. Зарплата у нее была очень маленькая — 120 рублей, да бабушкина пенсия рублей пятнадцать. Я был вторым ребенком — старшей была сестра, и меня отдали, чтобы разгрузить семью.

Я попал в третий интернат. Раньше он находился на углу Радищева и бывшей Ленина. Часто ходил с синяками, был битым, голодным, обиженным, все время смотрел в окно и ждал свою маму. Помню, с третьего этажа смотрел на проспект Ленина и в каждой женщине ее видел. Но они всегда проходили мимо.

— Вы не в обиде на родителей?

— Да вы что! Никакой обиды, все было правильно. Отца я почти не знал — его осудили на 15 лет, когда я еще был маленьким. Потом отец приехал, его освободили досрочно, реабилитировали, но он умер от туберкулеза — заболел в тюрьме.

Закончил восемь классов. Помню, что всегда хотелось есть, поэтому пошел в повара. В армии тоже поваром был. Я служил в ракетных войсках в подмосковном Балабаново, и два года мне снилось, как я уеду оттуда на волю. Ощущение несвободы — это очень тяжело…

Когда я вернулся домой, работал на фабрике­кухне авиационного завода. Я и поваром был, и музыкантом (…) всегда сам себя обеспечивал: у меня четырнадцать профессий, которыми я свободно владею. Я и сапожник, и столяр, и чеканщик, и музыкант, и много чего еще умею. В 27 лет женился, привез жену из Твери. В 1982 и 1984 годах родились дети: Родион и Анастасия.

Одна из профессий, которую я очень люблю и к которой хотел бы вернуться, — переплетчик. (…) Мне надоело переплетать эти “Маркизы ангелов” и “Анжелики”. Я пошел в Свято-Троицкий собор к настоятелю, отцу Евгению Зубовичу. В то время про Церковь я ничего еще не знал. Отец Евгений сразу дал мне три книги, как сейчас помню, святителя Иоанна Златоуста, и я занялся их реставрацией…».

А затем последовала встреча с отцом Лазарем. О протоиерее Лазаре Новокрещеных, родившемся в эмиграции, в китайском Харбине, и приехавшем в СССР в пятидесятых годах, нужно рассказывать отдельно; а сейчас просто предоставим слово ему самому: он расскажет нам о событиях 1990–1991 годов.

— Отец Владимир — тогда еще просто Володя — практически воскресил мою библиотеку, у меня очень много старинных, дореволюционных книг, и все они от ветхости рассыпались. Руки у Володи были действительно золотые. Когда он пришел к нам на Первомайскую, в тогдашнее епархиальное управление, он не был еще воцерковленным человеком; они всей семьей крестились совсем незадолго до этого. Но я сразу увидел в нем служителя Церкви. Увидел, посмотрев в его глаза. И, познакомившись поближе, в приватной беседе спросил: «Володя, ты не хочешь принять сан?». Он в ответ: «А откуда вы знаете состояние моей души?». Я ответил: «Чувствую, что ты — такой человек, который нужен Церкви».

Никакого времени на размышление он не просил, согласился сразу, без колебаний. Уже потом я попросил его разъяснить мне эти его слова — про состояние души. Он сказал: «У меня было подспудное желание служить Церкви, но я никогда не думал, что такое может со мною произойти».

Это был человек высокой души. Высокой и чистой. Он очень смиренный был. И очень жадно читал. И в моей библиотеке, и в библиотеке храма перелопатил всю духовную литературу. И благодаря своему чтению достиг уровня знаний семинариста. Все, что они постигают за годы учебы, он догонял на практике. Но когда он начинал служить, он очень волновался. Говорил, что колени дрожат и голос перехватывает. И всегда просил подсказки. Я ему говорил: Володя, мы все так начинали. Молись, чтоб Господь дал тебе сил преодолеть этот маленький барьер.

А теперь посмотрим на те же события глазами супруги отца Владимира Татьяны Борисовны:

— Я долго не могла освоиться и раскрепоститься в Церкви, многое в ней давалось мне с огромным трудом. Но это не о Володе — он пришел туда с абсолютно открытой душой, абсолютно готовым к миру, который перед нами открывался, — к миру, для меня очень сложному и противоречивому. Он вошел туда — как рыба в воду. В свою стихию! И это меня потрясло. Меня, может быть, больше всех, потому что я — жена.

Когда Володя сообщил мне, что согласился принять сан, я сказала: откажись немедленно. Иди и скажи, что ты передумал! Меня это пугало, потому что это подразумевало совершенно другой образ жизни. Мне представлялось, что мы недостойны рядом находиться; что это совершенно не его путь, что в нем разочаруются, или — что он сам переоценивает свои силы.

Но сейчас я понимаю, что он оказался — в нужное время на нужном месте. Он прекрасно понимал, какой труд ему предстоит, сколько ему придется в очень короткие сроки прочитать, в каких непростых вещах разобраться. Но его это совершенно не пугало. Меня пугало, просто в ступор какой-то приводило, а его нет. Он набирал у отца Лазаря вороха книг и читал, читал…

* * *

За этим крутым поворотом Семеновых ждала совсем нелегкая жизнь — во всех смыслах, в том числе и в материальном…

— Но мы не жаловались. Он не велел нам жаловаться, да мне и в голову не пришло бы — жаловаться, — продолжает Татьяна Борисовна. — Папы не было дома неделями, но мы как-то весело его ждали. А когда он приезжал наконец из села, где служил, и привозил какую-нибудь банку сметаны, пожертвованную доброй прихожанкой, — это был такой праздник в доме! Трудности были, да, но радость была в другом, счастье было в другом.

Храмы, в которых служил в те годы отец Владимир, только восстанавливались, возвращались из небытия — усилиями священников «старой школы», таких, как отец Василий Стрелков, и усилиями отца Владимира тоже. Ему пришлось поменять несколько приходов — и в глубинке, и в Саратове. И следом за ним из храма в храм, из прихода в приход перебиралась быстро прираставшая семья его духовных детей — весьма разношерстная:

— Мы склонны, может быть, делить священников на тех, кто для интеллигенции и кто для паствы попроще, — говорит филолог, преподаватель консерватории Руслан Измайлов, — но отец Владимир был выше этого разделения. К нему тянулись самые что ни на есть простые люди, и в то же время он многих из интеллигенции привел ко Христу. Многие воссоединялись с Церковью уже на смертном одре, и только благодаря ему.

* * *

Мне рассказали несколько историй о людях, обращенных отцом Владимиром к Истине в последние для них годы, месяцы или дни. Одна из них — история Владимира Пугачева, ученого-историка, известного не только в России, но и в мире, специалиста по пушкинской эпохе и вольнодумца эпохи советской. Ее нам расскажут люди, хорошо знавшие профессора Пугачева, — ученый-филолог, преподаватель филфака СГУ Людмила Герасимова и ее дочь Наталья.

Наташа:

— В 80‑е годы, когда я была школьницей, Владимир Владимирович был практически единственным в мамином окружении человеком, который кроме общественных, политических, научных вопросов всерьез интересовался еще и метафизическими. А главное — жил как христианин, был очень добрым, всегда деятельно помогал всем, кто попадал в беду, — и людям, и бездомным зверям. Но отношение к Церкви у него было сложным. Ему казалось, что всякое целостное мировоззрение — аналог марксистско-­ленинской догмы. Он говорил, что в христианстве, как и в советской идеологии, тебе вместо аргумента предлагают цитату. Но говорил и другое — еще при советской власти: «Хочу, чтоб хоронили меня по православному обряду и чтоб на могиле стоял крест». Я очень переживала за него, а позднее, когда сама крестилась, уговаривала исповедаться, причаститься, но успеха это не имело. И вдруг, когда он уже очень серьезно заболел, когда у него отнялись ноги, он сам сказал, что хотел бы исповедаться. И мы с мамой, естественно, обратились к отцу Владимиру.

Людмила Ефимовна:

— Эта первая в жизни Владимира Владимировича исповедь пришлась на совершенно жуткое для всех нас время: на следующий после исповеди день врачи сказали нам, что его болезнь смертельна… По дороге я рассказывала батюшке о человеке, которого ему предстояло исповедовать, но отец Владимир вроде бы и не слушал меня: был очень сосредоточен. У постели больного он провел час. Мы все сидели за закрытыми дверями на кухне. Когда батюшка наконец вышел и я смогла увидеть Владимира Владимировича — он был такой счастливый. Такой светлый и тихий. Я расплакалась от… от всего. А Владимир Владимирович удивленно посмотрел на меня и сказал: «Все хорошо». Я кинулась к отцу Владимиру, и он очень строго, серьезно мне сказал: «За один раз я все из него не мог вытянуть. Буду исповедовать его еще». Последний раз отец Владимир исповедовал своего тезку — за два дня до его смерти. Владимиру Владимировичу было уже совсем плохо, но он все равно обрадовался, увидев батюшку…

Крещение детей в сазоновском детском доме Крещение детей в сазоновском детском доме
Дальнейший рассказ Людмилы Ефимовны помогает нам увидеть еще одну — можно сказать, истинно духовническую — черту иерея Владимира Семенова: пастырскую ответственность за доверившуюся душу. Ответственность, которая не снимается смертью окормляемого. Он отпел Владимира Пугачева, он служил панихиду на девятый день по его смерти. А когда наступили сороковины — батюшка лежал в больнице, нога у него болела так, что он не мог обуться, а мороз на улице был за двадцать. У него попросили совета: кто из священников мог бы совершить панихиду по рабу Божиему Владимиру на сороковой день? Отец Владимир ответил категорически: «Я сам». Договорился с настоятелем Духосошественского собора, благо этот храм рядом с 9‑й больницей, привязал к больной ноге тапочку — и пошел служить.

Впрочем, о подобных его поступках, о стремительных уходах из больничных палат, о подписанных по просьбам перепуганных врачей бумагах — предупрежден, дескать, о возможных последствиях, всю ответственность за них беру на себя — мне рассказывали немало. Татьяна Борисовна говорила с долей принятого в их семье юмора: «Если бы я на порог легла, он бы на своих костылях через меня перескочил и поскакал бы к тем, кому он сейчас нужен».

* * *

Догадываюсь, что Наташа Герасимова лучше других понимала, как нелегко на самом деле отцу Владимиру. Наташа сама с детства инвалид и совсем не может передвигаться без посторонней помощи. Более всего ей запомнились такт, терпение и чуткость этого батюшки. Она рассказывает, как внимательно, без спешки, без поверхностного скольжения читал он ее письменную исповедь — целую стопку листов формата А4, исписанных бисерным почерком с обеих сторон. И как однажды, когда мама с тетей привезли ее к батюшке в храм…

— Мелкая деталь, но меня она очень тронула. У меня волосы были повязаны лентой, и я почти риторически спросила: можно мне так остаться? Потому что все священники до отца Владимира считали такой символический покров на моей голове достаточным. Но отец Владимир ответил: «Лучше вот так». И очень бережно взял у меня с плеч пуховый платок и накинул его мне на голову. С одной стороны, это был предельно деликатный жест, а с другой — урок уважения к церковным традициям. Многие считают, что строгость отпугивает, но на самом деле она создает ощущение прочности.

* * *

Еще одна моя собеседница — журналист Наталья Абрамова:

— Мне уже никогда не забыть богослужения в храме Архангела Михаила в Михайловке в 1996 году — молебна за спасение России. Полуразрушенный храм. Двадцать градусов мороза. Мы все в шубах, отец Владимир просто в облачении и как будто не чувствует холода. Крыши у церкви нет, снег падает на головы. Людей немного — те, кто способствовал восстановлению храма в Михайловке, бизнесмены, михайловские бабушки, которые помогали его очистить. А мы снимаем материал для телевизионной программы «Какие мы, Россия?». О том, что есть Россия, чем она жива, как нам жить дальше. Я в своих программах усиленно искала ответ на этот вопрос. И отец Владимир помог мне его найти, а может быть, в какой-то мере сам стал ответом. Он стал одним из моих любимых героев, я часто брала у него интервью для православной радиопрограммы «Отче наш», которую вела на ГТРК «Саратов». В моем представлении таким и должен быть священник: как служит в храме, так и живет за его стенами — единая жизнь. Внешние события неотрывны от мира духовного. Цельность и абсолютная искренность. Отсюда и сила: разбитый человек всегда слаб. Это пример не только для священников, для всех нас: человек должен быть цельным. Если ты как журналист не будешь цельным, герой и материал тебе не дадутся. Люди не будут с тобой откровенны. И то, что я стала делать для православных радиопрограмм, стало для меня вот таким единением работы, души и образа жизни. А когда я поехала потом в Оптину пустынь, я благодаря общению с отцом Владимиром уже знала: не я буду проверять, что там и как, а меня проверит Оптина пустынь. Насколько я окажусь готова, настолько она откроется мне.

Я не могу сказать: это был настоящий священник. Я просто говорю: он — настоящий священник. Он — покинул землю, но его служение продолжается, я в этом уверена.

А то, что он создал дом для детей­сирот, взял на себя за них ответственность, — это вполне естественно для него. Он всегда хотел реальной помощи людям. Чтобы был результат. Дети, спасенные души, несломанные жизни — это настоящий результат. Это тоже вопрос цельности: раз мы внутренне выбрали Православие, значит, наша внешняя деятельность должна этому соответствовать.

* * *

В одной из этих Наташиных радиопередач отец Владимир говорил (привожу текст по звукозаписи с сокращениями, но без всякой иной редактуры):

— Никому сильная Россия не нужна. Почему? Потому что Россия что-то может сделать в мире вообще. В общем житии человеческом, и, однозначно, хорошее может сделать. Пора бы уже определиться нам, мы всё дробимся и дробимся, нас разобщают всеми способами — наверное, они боятся объединения нашего. Объединения людей, желающих добра себе. Раньше в деревне был сход, и он решал, что сделать с пастухом, загнавшим стадо в пруд. А сейчас каждый на своем огороде копается и возмущается, что пастух загнал стадо в пруд. Такой гвалт стоит, все орут, и не слышно ничего. Ничего не свято, как пел Высоцкий, — а нам нужна святость. Нам нужно что-то родить. <…> Нужно открыться и друг другу, и всем вместе. Надо свою веру открыть миру, не стесняться. <…> Нужно дух в себе ощутить, он есть в каждом. Насколько много составных этого нашего открытия — открытия себя и открытия России. Одному человеку трудно очень это определить, но собравшимся — где двое или трое соберутся во имя Мое, там Я посреди них (ср.: Мф. 18, 20). Представляете, какую силу мы можем родить? Есть эта сила, она ощущается. Идешь мимо церкви — отгони корову, которая стоит у ворот. Это не ее место. Хотя бы это сделай. Кто-то далеко идущий увидит человека, заботящегося о храме, и сам что-то захочет сделать, хотя бы мало-мало. Самое главное — объединение, но сразу это невозможно. Видите, мы сначала распались, а теперь опять все примыкают… Ни одна страна в мире этого бы не понесла на себе. Тот крест, который несет Россия, дается только сильным.

…А отец Лазарь вспомнил: когда он впервые собирался лететь в Америку, где живут его сестры, он попросил у отца Владимира совета: что бы такое привезти, чтоб сестры, никогда в России не жившие, сразу ее ощутили? И отец Владимир принес отцу Лазарю два пучка лесной земляники — «с листочками, со стебелечками, аккуратно так увязал». И какой же радостный ажиотаж вызвали эти пучки там, среди русских эмигрантов! Каждый просил — ну хоть одну ягодку.

* * *

Мама Женя и ее сыновья Мама Женя и ее сыновья
— …И вот, я теперь думаю: как тесно он с нашим театром связан. Мало того что он всю труппу крестил, он еще в каждой судьбе поучаствовал. Мы все сразу почувствовали в нем такое отцовство, что всё время стремились к нему, и знали, что он о нас печется, переживает. Но, когда жизнь театра прекратилась, он сказал: слава Богу, я об этом молился, — рассказываетЕвгения Черных, бывшая актриса театра АТХ (Академия театральных художеств), а ныне, как сказано в начале, мама семерых приемных, но при этом совершенно родных сыновей.

Был в Саратове в 90‑х такой театр — бездомный, безумный, спорный, голодный, талантливый. Во главе с Иваном Верховых. Когда театра не стало, Женя и ее подруга, хорошо известная саратовским театралам Елена Блохина, решили создать семейный детский дом. Женя с этим замыслом пришла к батюшке в больничную палату. Ему только что сделали первую из операций. Но обсуждению Жениной идеи это обстоятельство нисколько не помешало.

Для отца Владимира эта тема совсем не была новой. Дети-сироты, дети из детдомов, интернатов и спецшкол были его постоянной болью; что это такое — он знал и по собственному опыту тоже.

А вот Женя с Леной — они и близко не видели этих обездоленных детей, разве что читали о них. Именно поэтому отец Владимир взял их с собой в Сазоновку — в тамошний детский дом, где его к тому моменту уже хорошо знали. Женя показывает снимок — крещение в сазоновском детдоме: батюшка в окружении трех десятков детей со свечами, купелью служит белое эмалированное ведро.

Обстановка в Сазоновке, физическое и нравственное состояние детей, условия их жизни — произвели на наших актрис такое впечатление, что они долго не могли прийти в себя. Но рядом был отец Владимир, поэтому Женя с Леной не пали духом и стали искать способы этим детям помочь. Сазоновка оказалась для них прелюдией к Рыбушке, к созданию собственной семьи для сирот. В сазоновском детдоме, по их словам, за четыре года удалось сделать немало, в частности — обеспечить детей нормальной одеждой и обувью. А главное — внести в их жизнь радость и любовь, научить вере и молитве:

— Как они тянулись к этому! Многие молились на коленях… Все девочки у нас за это время побывали в Свято-Алексиевском монастыре — мы привозили их туда по очереди небольшими группами на несколько дней. Заодно гуляли с ними по Саратову, угощали мороженым…

А потом началась многотрудная, сложнейшая эпопея — создание семейного дома в Рыбушке. На Рыбушку отец Владимир возлагал большие надежды. Ему виделась целая детская республика — с подсобным хозяйством, мастерскими, и именно для мальчиков, потому что он особенно важным для страны считал — воспитание мужчин. Масштабным планам не суждено было сбыться, но небольшая рыбушкинская семья во главе с мамой — Женей Черных — вопреки всем трудностям состоялась, здравствует и поныне. В ней семь мальчиков: Василий, Михаил, Максим, Яков, Родион, Игорь, Александр. Периодически гостит еще один Александр. А все те люди, которые помогали дому в Рыбушке при жизни отца Владимира, помогают и сегодня. Их много, это самые разные люди, от крупных бизнесменов до сельских бабушек, привозивших в Рыбушку ведра с клубникой и всяческие домашние заготовки. Мальчики часто гостят в Парижской Коммуне — зимой катаются с гор, летом собирают грибы-ягоды. Отец Владимир создал вокруг себя большую общность людей, всегда готовых помочь друг другу и любому иному человеку. И эта общность не рассыпается, не умирает, как не умирает вообще ничего из того, что осталось по нем, даже обреченная, казалось бы, деревня — ее давно бы уже не было, если бы не «семеновский десант», а теперь в нее даже газ провели...

Поклонный крест в Парижской Коммуне Поклонный крест в Парижской Коммуне
Многие помогали осиротевшей семье. Прихожанин отца Владимира Дмитрий Карташов взял на себя установку памятника на могиле «народного батюшки» — так и поныне называют отца Владимира.

…А здесь, высоко-высоко над неумирающим селом, над всей округой, стоит Поклонный крест. Устанавливали его — по решению отца Владимира, по благословению Владыки Лонгина всей «парижской» компанией. Отец Владимир крест освятил, теперь его друзья ухаживают за крестом, красят его каждое лето.

Я долго лезла к кресту по крутому склону, цепляясь за мокрую траву, борясь с ветром, с тревогой поглядывая на предгрозовое небо. А добравшись, увидела, какая красота кругом и как необходим, оказывается, этой красоте крест, как органичен он на этой земле. И вспомнила слова Татьяны Семеновой — о супруге:

— Это была его жизнь, и он вот так ее прожил, а иначе прожить не мог бы. Он сам говорил: Бог не по силам креста не дает, значит, это мне по силам. А силы даются по вере. А вера у него была — настолько живая…

Журнал «Православие и современность» № 30 (46)

Рейтинг: 9.5 Голосов: 15 Оценка: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

Псковская митрополия, Псково-Печерский монастырь

Книги, иконы, подарки Пожертвование в монастырь Заказать поминовение Обращение к пиратам
Православие.Ru рассчитывает на Вашу помощь!
Смотри также
Смысл жизни</br>Памяти отца Глеба Каледы Смысл жизниПамяти отца Глеба Каледы
Анастасия Рахлина
Смысл жизни</br>Памяти отца Глеба Каледы Смысл жизни
Памяти отца Глеба Каледы
Анастасия Рахлина
Восемнадцать лет он был тайным священником, на службах которого молилась его семья и узкий круг близких. Священником, не получавшим за свое служение никакой человеческой мзды. Он просто служил. Делал то, к чему призвал его Господь.
Дом священника стеклянный Дом священника стеклянный
Протоиерей Андрей Юревич
Распад семьи священника - не просто личная трагедия, это катастрофа, тем более, если это случается в небольшом городке или селе.
«Все у вас да будет с любовью» «Все у вас да будет с любовью»
(О протоиерее Борисе Развееве)
Иеромонах Иов (Гумеров)
Отец Борис сознавал, насколько высокими и трудными были священнические обязанности. Любил Церковь. Считал, что священнослужители не должны для Церкви искать благ ни у властей, ни у богатых. Церковь должна быть великой духовно-нравственной силой общества и не мириться со злом. Тогда придет от Бога всесильная помощь.
Комментарии
Галина 4 февраля 2015, 19:15
Спасибо Вам, пишите так что за душу берет. Спасибо.


вадим 8 ноября 2014, 01:43
Упокой Господи, душу почившего раба твоего,иерея Владимира.И даруй ему Царствие небесное!
Ольга 6 ноября 2014, 15:19
Вечная память отцу Владимиру.
Сила его молитвы и дел да укрепит нас в вере.
Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все комментарии будут прочитаны редакцией портала Православие.Ru.
Войдите через FaceBookВКонтактеЯндексMail.RuGoogleили введите свои данные:
Ваше имя:
Ваш email:
Введите число, напечатанное на картинке

Осталось символов: 700

Подпишитесь на рассылку Православие.Ru

Рассылка выходит два раза в неделю:

  • Православный календарь на каждый день.
  • Новые книги издательства «Вольный странник».
  • Анонсы предстоящих мероприятий.

Новинки издательства
«Вольный Странник»

Другие статьи автора Марина Бирюкова

Новые материалы

Выбор читателей

×