Не точка, но многоточие

Ремонт невозможно окончить, говорят шутники. Его лишь можно приостановить. То же справедливо в разговоре о книгах. Никуда мы, к счастью, от них не денемся. Разговор о них не прекращается, но лишь на время замолкает. И даже следующие слова, выражающие мысль противоположную, – не более чем молодежное хулиганство. Талантливое, но хулиганство:

Славьте меня! Я великим не чета.

Я над всем, что сделано, ставлю "nihil".

Никогда

ничего

не хочу читать.

Книги? Что книги! (Маяковский «Облако в штанах»)

Что книги? – спрашиваешь. А ведь сам книги пишешь! Говоришь – не хочешь читать? Хочешь – не хочешь, а читать будешь. И еще как! Что история и доказывает, хотя бы на том же Маяковском. Есть, правда, такое явление, как добровольное умолкание, когда откладывают в сторону слова вообще, в том числе и написанные. Но это что-то из разряда неведомых для нас озарений и погружений в иную реальность. Есть китайский афоризм на эту тему. «Слова подобны силкам, а смысл подобен зайцу. Поймав зайца, отбрасывают силки. Найдя смысл всего, уже не пользуются словами». И в конце: где бы мне найти мудреца, уже не нуждающегося в словах? Я бы поговорил с ним…

И если ты читаешь, но не думаешь; читаешь, но не молишься, то зачем все это?

Да, друзья. И разговор о книгах, и чтение их действительно уводят нас в молчаливые пустыни и на вершины молчаливых гор. Чтобы думать. И молиться. Не только старцы молчат. И великие ученые отказываются от интервью. И великие писатели прячутся от мира в своеобразных затворах. Великое знание, как и великая скорбь, требуют одиночества. А где одиночество, там и тишина. Туда и ведут нас книги. И если ты читаешь, но не думаешь; читаешь, но не молишься, то зачем все это? Ведь «составлять много книг – конца не будет, и много читать утомительно для тела» (Екклесиаст).

Прочь от шума уводят книги. Потому замирает барышня на картине с томиком стихов у заросшего пруда. Потому с книгой на лавочке сидит человек в пустынной аллее. Потому тихо в залах библиотек. А где еще сегодня тихо? Разве на кладбище, но разговоров на эту тему, как бес ладана, избегает современный человек. А мы, пожалуй, поговорим на прощанье о кладбище. Ну, не на прощанье даже, а просто в конце этого замыкающегося цикла коротких бесед о книжном слове.

У Данте в «Раю» есть длинный перечень святых, которые наслаждаются блаженной жизнью. Среди них поминается некий Петр, прозванный «Едок», от слова «есть». По латыни Petrus Comestor. Это французский богослов 12-го века, названный «едоком» за любовь к книгам. Жил и преподавал в Париже. Он буквально питался книгами, и его от них было не оторвать, как гурмана – от вкусной пищи. Есть у книжных монахов такая ненасытимая любовь к келье и книге. Кто знает, вспомните нашего Нестора Летописца и его похвальные слова книжной учености. Кто не знаком с Нестором и «Печерским патериком», вспомните хотя бы Пимена из «Бориса Годунова». Что и зачем он там пишет?

Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу,

Своих царей великих поминают

За их труды, за славу, за добро –

А за грехи, за темные деянья

Спасителя смиренно умоляют.

Вот такие же Несторы и Пимены были по всему христианскому миру и за стенами келий вели летописи, изучали богословие, занимались переводами. Таким был и Петр Едок. Он интересен тем, что составил себе заранее эпитафию. Вот она:

Я Петр (камень) – лежу под камнем

Назван «едоком», но ныне сам съеден

Живым учил, учу и по смерти

Вам говорю, а вы повторите:

Я тот, кто жил, и я буду живущим.

Это, по сути, гимн духовному писательству. Все здесь есть: ирония и игра слов (Петр – лежу под камнем); смелый взгляд в могилу (сам съеден); вера в вечную жизнь (жил и буду живущим); преодоление смерти через духовное знание (учил – учу и по смерти). Эпитафия – это же целый жанр словесного искусства. Рожденная в античности, она была чаще всего двух смысловых направленностей. Обращаясь к проходящему читателю от лица усопшего, текст говорил либо «поскорби обо мне, воздохни, вспомни», либо «не трать времени, живи в полную силу (с разными пониманиями «полноты»), скоро сам таким станешь». Христианство внесло в эпитафию смелость, надежду на милость Бога, нравственное увещание живым. И Петр Едок пятью своими строчками, написанными прежде пришествия смертного часа, оставляет назидание всем пишущим и читающим.

Горе тем, кто и по смерти не перестает совращать, соблазнять, сбивать с толку. Горе тем, кто был уверен, что со смертью прекращаются все земные счеты, тогда как они лишь только проясняются и усиливаются. Благо тем, кто учил добру при жизни и продолжает учить по смерти. Горе одним и благо другим. И тут я ловлю себя на мысли, что пересказываю мораль басни Крылова «Сочинитель и разбойник». Самую сильную, без преувеличения, басню Крылова, которую можно вместо «Мартышки и очки» или «Слона и Моськи» включить во все хрестоматии. Я ловлю себя на этой мысли и, значит, разговор о книгах таки не хочет заканчиваться. Он Крылова к себе тянет, а там и Эзопа, а там и еще кого… Он хочет заходить на новые круги и новые виражи, не оставляя возможности для ленивого отдыха.

Открывайте неизведанные страны, что в двух шагах от вас.

Но, нет. Этот цикл мы, все-таки, замыкаем. Ради других тем и иных разговоров. Ради самостоятельного поиска, открытого для многочисленных любителей книжного слова. В добрый путь все, кого не нужно убеждать в том, что чтение – это богатство! Спускайтесь пчелами в цветочные бутоны за пыльцой. Открывайте неизведанные страны, что в двух шагах от вас. Узнавайте новое о себе самих и о Господе Боге, Чье имя благословенно во веки. И дай вам Бог на этом пути больше таких авторов, которые через все творчество говорят «я тот, кто жил, и я буду живущим». Если это верно в отношении написавших, то столь же верно и в отношении читающих.