Русская Церковь в патриаршество Филарета (Романова)

Патриарх Московский и всея Руси Филарет

Митрополит Московский и всея Руси Филарет прибыл в Москву после долгих 8 лет польского плена сильно изменившимся внутренне. В период заточения он многое обдумал, переосмыслил и, вероятно, покаялся в допущенных грехах и ошибках. Если раньше это был не чуждый политических интриг боярин в митрополичьем клобуке, то теперь в Москву вернулся иерарх, готовый заняться возрождением Церкви и государства после страшного разорения, вызванного смутой.

Въезд митрополита Филарета в Москву был триумфальным: сам государь выехал, чтобы за 5 верст от столицы встретить своего отца. Встреча прошла со взаимными земными поклонами и весьма растрогала ее очевидцев.

Вскоре после возвращения Филарета произошло его избрание на Патриаршество. Конечно, оно было формальным: исход выборов был не просто очевиден, а заранее определен царем Михаилом. В единогласном избрании Филарета (Романова) на Патриаршество помимо русских архиереев принял участие Иерусалимский Патриарх Феофан, приехавший за милостыней в Москву. Филарет, как было принято, отказывался от Патриаршества, ссылаясь на недостоинство, старость и изнурение, а также желание пожить уединенно и безмолвно, как и подобает монаху. Но, вняв настояниям архиереев, митрополит Филарет согласился принять Патриарший куколь.

22 июня 1619 г. состоялось наречение Филарета на Патриаршество. Проходило оно в Золотой палате царского дворца. Государь не только объявил об избрании своего отца на Патриаршество, но и от себя лично просил его не отказываться от этого служения. На следующий день усложненный чин наречения был продолжен на Патриаршем дворе с участием Феофана Иерусалимского, которому Филарет выказал сугубое почтение. 24 июня в Успенском соборе Московского Кремля было совершено поставление нового Патриарха по тому же чину, каким поставляли св. Иова, с повторной хиротонией. Патриарх Иерусалимский Феофан вместе с русскими архиереями подписали особую грамоту о поставлении Филарета, в которой вновь навечно подтверждалось право русских самостоятельно ставить своих Патриархов. Филарет направил собратьям – Восточным Патриархам грамоты с уведомлением о своем избрании и поставлении.

Положение Патриарха-отца при царе-сыне, разумеется, было совершенно исключительным. Влияние Филарета на Михаила, а следовательно, и на государственные дела, было весьма велико. Это видно уже из окружной грамоты Михаила Романова, направленной 3 июля 1619 г. ко всем воеводам и начальникам городов и областей Российского государства. В ней царь не только называет отца «Великим государем», но и сообщает о том, что инициатива новой переписи населения в стране исходила именно от Филарета и была вызвана его заботой о народе и государстве (прошлая перепись уже не отражала реального состояния дел, отчего многие страдали: налоги приходилось платить и за «мертвые души», т.е. погибших и умерших в годы смуты).

Патриарх Филарет посоветовал сыну собрать Земский Собор и выступил инициатором его проведения. На соборе представители от всех сословий могли правдиво обрисовать реальное положение дел в государстве. Вообще Земские Соборы при Михаиле и Филарете созываются довольно часто по важнейшим вопросам жизни страны. Государь старается прислушиваться к голосу народа, что после смуты имело огромное значение для восстановления и укрепления государства. Эта мудрая политическая линия была подсказана Михаилу его отцом. И в дальнейшем Филарет продолжал активно участвовать в политической жизни России, что имело особое значение по причине молодости государя и его неопытности в государственных делах. Во многом такая ситуация напоминала симфонию времен св. Алексия и малолетнего Димитрия Донского. В обоих случаях характерно, что участие Первоиерархов Русской Церкви в политике отнюдь не приводило к утверждению клерикализма в Российском государстве, хотя Патриарх Филарет и воспринимался народом фактически как соправитель своего сына-царя.

Еще одним важным вопросом, на который практически сразу обратил внимание новый Патриарх, стало дело Троицкого архимандрита Дионисия и его соработников по книжной справе. Уже Феофан Иерусалимский посочувствовал невинным страдальцам и помог им выйти из заключения (преп. Дионисий вместе со своим судьей – митрополитом Ионой даже был в числе встречавших вернувшегося из плена Филарета). Заступничество Феофана в глазах царя и нового Патриарха Московского и всея Руси, вероятно, имело решающее значение. Кроме того, Иван Наседка подал Патриарху Филарету состоявшую из 30 глав «Речь», в которой подробно изложил все обстоятельства дела о книжной справе.

Царь Михаил Романов

Тем не менее, несмотря на столь яркое и впечатляющее оправдание преп. Дионисия и его соратников Филарет все же не решился ввести в Требник сделанные ими исправления. Едва ли это было проявлением «узости кругозора», как, считал А.В. Карташев, говоривший о Филарете, что «психологически и умственно он был на уровне московских консерваторов». Если бы это было так, то на Соборе 1619 г. не было бы устроено триумфа справщикам-страдальцам. Скорее всего, Филарет, видя сколь значительной уже стала привязанность русского народа к обрядовым моментам, поостерегся вносить предложенные Дионисием поправки из боязни вызвать возмущение среди простого люда. Патриарх поступил в данном случае по-пастырски мудро, понимая, что вносить раздор спорами о книжных исправлениях в то время, когда страна еще не оправилась от последствий смуты, было бы и опасно и неразумно. Однако постепенно он готовил свою паству к будущему внесению поправок: к тексту молитвы на Водосвятие, в котором сохранялись слова «и огнем», Филарет повелел добавить примечание «быть сему глаголанию до соборнаго указу».

Патриарх Филарет подошел к делу справы очень тактично. Он просил Феофана Иерусалимского по согласованию с другими Восточными Патриархами прислать выписки из древних Требников, чтобы окончательно решить проблему справы чина Водосвятия. О том, что опираясь на авторитет Восточных Патриархов, Феофан постепенно готовил свою русскую паству к предстоящей обрядовой перемене – упразднению погружения свечей на Водосвятии – свидетельствовала и обширная апология данного исправления, написанная в 40 главах священником Иваном Наседкой. Сделано это было в весьма спокойном духе, без всякой полемики. Причем, скорее всего Наседка написал свой труд не по собственному почину, а по просьбе Филарета.

В 1625 г. пришел, наконец, ответ с Востока, полностью и безоговорочно отвергавший добавку «и огнем», и Филарет повелел вымарать ее в русских Требниках. В целом все дело внесения изменения в Требник прошло неспешно и вполне спокойно. Так что Филарету всю эту историю надо вменять не в вину, а, напротив, в заслугу. Быть может, если бы позднее Патриарх Никон действовал столь же тактично и осмотрительно, удалось бы избежать возмущения его реформами в народе и, в конечном счете, не допустить возникновения старообрядческого раскола?

Еще одна проблема стала предметом соборного рассмотрения при Филарете – вопрос о чиноприеме католиков и прочих инославных в лоно Православной Церкви. В отличие от греков, которые в XVI–XVII в.в. католиков принимали через миропомазание, в России при Филарете перешли к очень жесткой практике приема католиков и других инославных исключительно через перекрещивание. Ранее это не было как-либо регламентировано, хотя уже св. Ермоген настаивал на повторном крещении Марины Мнишек и королевича Владислава. О необходимости перехода в Православие только через перекрещивание было постановлено в 1620 г. на Соборе, состоявшемся по делу о принятии митрополитом Ионой Крутицким двух поляков-католиков вторым чином – через миропомазание (в соответствии с прежде бытовавшей на Руси практикой, заимствованной от греков).

Безусловно, такое новшество, как обязательное перекрещивание при переходе в Православие, было болезненной реакцией на страдания православного народа от поляков-католиков в годы смуты. И опять-таки едва ли прав Карташев, утверждавший, что дело было в богословской неграмотности самого Филарета и других русских иерархов того времени. То, что богословская аргументация Филарета в поддержку нового чиноприема латинян была шаткой, спорить не приходиться. Однако объяснять инициативу Патриарха одними лишь его страданиями в польском плену было бы большой натяжкой. Скорее всего, Филарет выражал в этом случае общее отношение православных русских к латинянам, которое после смуты было резко отрицательным. И если не богословски и канонически, то чисто нравственно Филарет был прав, приравнивая католиков к еретикам или нехристям, которых надо крестить заново. Ведь с точки зрения русского человека, пережившего ужасы польской интервенции, поляк-католик не имеет права называться христианином, если он пытает, убивает и насилует, грабит и оскверняет храмы, глумится над святынями и богохульствует, а напоследок еще и занимается каннибализмом. А ведь русский народ стал свидетелем именно этих деяний католического воинства Речи Посполитой и судил о католицизме по тому, что видел воочию.

Собор 1620 г. постановил перекрещивать не только католиков, униатов, кальвинистов, но даже и православных, крещенных обливательно, а не в три погружения, как предписывают каноны Православной Церкви. Правда, при этом велено было подходить к делу не формально, а выяснять, как именно крещен человек. Тех, кто утверждал (даже без свидетелей), что крещен правильно, принимали третьим чином, оставляя это на совести самого человека и его духовника. У недоверчивого отношения к выходцам с Западной Руси тоже были основания. В первую очередь, это то, что к данному времени уже имелось значительное число русских-униатов. И в этом московиты также могли убедиться в годы смуты, когда среди поляков оказалось немало вчерашних православных русинов в разной степени ополячивания и латинизации – начиная с Сапеги, Вишневецкого, Ходкевича и кончая казаками, в которых зачастую от Православия оставалось не более нательного креста. Униатство, внешне еще мало отличимое по обрядности от Православия, воспринималась так обостренно, что подрывало доверие ко всем малороссам и белорусам вообще, тем более, с учетом участия многих из них в польской интервенции. Отчасти уже здесь можно усмотреть истоки того болезненного неприятия малороссийского влияния, которое станет столь характерным для консервативной части русского общества времени Никоновских реформ.

Декабрьское 1620 г. соборное постановление о перекрещивании латинян подписал и архиепископ Киприан Тобольский, только что рукоположенный на учрежденную в этом же году новую кафедру. Это также весьма показательно: Патриарх Филарет много ревновал о духовном просвещении и окормлении Сибири, расширяя православное миссионерство на ее необъятных просторах.

Филарет во всем старался добиться справедливости, что проявилось не только в его отношении к преп. Дионисию Радонежскому и его справщикам, но и в деле Вологодского архиепископа Нектария. Последний был в 1616 г. Ионой Крутицким без всякого расследования, в нарушение канонов, лишен сана и сослан в монастырь на покаяние. В 1621 г. Филарет тщательно расследовал его дело и признал Нектария безвинно пострадавшим. Но на Вологодскую кафедру Нектарий был возвращен лишь после кончины занимавшего ее архиепископа Корнилия. В этом тоже сказывается столь присущие Филарету осторожность и такт в разрешении болезненных вопросов церковной жизни, его умение добиться результата с наименьшими издержками.

Многочисленные вскрывшиеся неблаговидные деяния бывшего Местоблюстителя вскоре обусловили уход митрополита Ионы с Крутицкой кафедры на покой. Он не подвергался со стороны Филарета никаким репрессиям и прещениям (хотя и было за что), а просто уехал в Спасо-Прилуцкий монастырь под Вологдой.

Еще одной заботой Патриарха Филарета стало попечение о книгоиздании и духовном просвещении. Быть может, личная богословская необразованность и делала Филарета таким активным поборником развития книжности? Тем не менее, при его участии типографское дело в Москве стало быстро развиваться. В 1620 г. был восстановлен старый Печатный двор на Никольской улице, сгоревший при поляках. Возрожденная в 1613 г. в Кремле типография была возвращена на свое исконное место в Китай-городе. При Филарете в ней работало 7 печатных станков. Справщики при типографии были подобраны весьма квалифицированные. В их числе были уже упомянутые Арсений Глухой и Иван Наседка. К ним добавились старец Антоний Крылов, Богоявленский игумен Илия и мирянин Григорий Онисимов. Большинство из них знали греческий, и справщики использовали в своей работе греческие книги. При справщиках состоял целый штат писцов и чтецов. Для них было выделено специальное помещение – «Правильная палатка», куда со всей России свозились древние книги для сличения с ними текстов при справе.

Печатный двор на Никольской улице. Москва

Книгопечатное дело при Филарете достигло небывалого прежде расцвета: за время его Патриаршества на Руси было издано книг больше, чем за всю предшествующую эпоху, начиная с Ивана Федорова! Были изданы все 12 томов Миней месячных. 6 раз издавался при Филарете Служебник. 5 раз – Часослов. По 4 раза были изданы Апостол, Требник и Минея Общая. Три раза издавались Евангелие, Псалтирь, Псалтирь Следованная, Церковный Устав и Постная Триодь. Цветная Триодь при Филарете выдержала два издания, так же, как Евангелие учительное и Шестоднев. Единожды изданы Октоих и Канонник. Причем, в послесловиях к этим книгам нередко указывалось, что они лично свидетельствованы самим Патриархом. Достойно внимания и уважение то, что очень часто в тех же послесловиях справщики добросовестно сознавались, что они по неведению наверняка допустили какие-то ошибки или опечатки и просили за то прощения. В это время еще не наблюдается того утрированного подхода к букве текста, который проявится впоследствии и станет одной из причин появления старообрядческого раскола. Справщики Филаретовой поры понимали, что их труд далек от совершенства, но искренне к нему стремились. То есть в целом в деле книжной справы при Филарете царил весьма здоровый подход. К сожалению, последующие справщики не смогли его сохранить и развить.

Патриарх и государь были настолько озабочены тем, чтобы в России поскорее был восстановлен порядок в церковной жизни и продвинулось вперед дело образования, что велели рассылать книги по всему государству исключительно по их себестоимости, не получая от типографского дела никакой прибыли. В Сибирь, где при скудости новоучрежденной Тобольской епархии миссионерские задачи требовали обилия книг, их и вовсе присылали бесплатно. При этом разрешалось употреблять и старой печати книги, хотя при этом делалось предупреждение об обилии в них погрешностей. Выявленные ошибки эти старались как можно скорее исправлять.

Наиболее строго поступил Филарет с Уставом 1610 г., который редактировал неуч и скандалист Логгин Корова, головщик Троице-Сергиева монастыря. В 1633 г. Патриарх своей грамотой повелел отобрать экземпляры этого Устава по всем храмам и монастырям России. Они были свезены в Москву и публично сожжены. В грамоте же говорилось, что «те Уставы печатал вор, бражник, Троицкаго Сергиева монастыря крылошанин чернец Логин без благословения Святейшаго Ермогена, Патриарха Московского и всея Русии, и всего Священного Собора, и многие в тех Уставех статьи напечатаны не по апостольскому и не по отеческому преданию, своим самовольством».

Отношение Филарета к богослужебным и учительным книгам, напечатанным в Речи Посполитой, в типографиях Виленской, Львовской Братской, Киево-Печерской, Супрасльской, поначалу было вполне терпимым. Но взгляд Патриарха на печатную продукцию Западной Руси резко изменился после того, как в 1627 г. в Россию была завезена книга Кирилла Транквиллиона-Ставровецкого «Учительное Евангелие». Игумен Московского Никитского монастыря Афанасий, родом киевлянин, ознакомившись с книгой своего земляка, докладывал Филарету, что православному христианину никак нельзя содержать ее в своем доме и читать, поскольку она уже осуждена и запрещена соборно в Киеве за многочисленные еретические идеи. Афанасий проанализировал сомнительные моменты, присуствующие в книге Транквиллиона. Справщики игумен Илия и Иван Наседка также исследовали это произведение и нашли в нем еще больше еретических мест. В результате царь и Патриарх издали окружную грамоту, которая повелевала «Учительное Евангелие» и все прочие книги Кирилла Транквиллиона, которые имеются у кого-либо, повсеместно изъять и сжечь. Книг же литовской печати и даже рукописей из Речи Посполитой впредь не принимать под страхом наказания от гражданских властей и анафемы от Патриарха.

Вероятно, к вопросу о еретических суждениях в упомянутой книге добавились и опасения относительно повреждения Православия среди выходцев из Западной Руси, о которых уже говорилось. Филарет испытывал серьезную озабоченность в связи с возможным проникновением латинства и ересей через книги литовской печати. Поэтому в 1628 г. последовали еще более жесткие распоряжения со стороны Патриарха и царя. Велено было учесть все богослужебные книги литовской печати по храмам и монастырям и по возможности отправить их в Москву. Не может вновь не поразить на редкость мудрый и взвешенный подход Патриарха к делу. При всей своей решимости бороться с литовскими изданиями он все же объявляет, что литовскими книгами можно пользоваться, пока на замену им не пришлют новые, московской печати, что Патриарх старался сделать как можно скорее. Вновь можно сопоставить такой подход с деятельностью Патриарха Никона, который в подобных ситуациях обычно шел напролом, действуя самыми крайними мерами без учета возможных последствий.

Проблема отношения к западно-русским книгам оказалась связанной и с еще одним весьма необычным по тем временам для Москвы произведением – «Катехизисом» Лаврентия Зизания-Тустановского. Лаврентий был братом Стефана Зизания, виленского клирика, активного борца против Брестской унии. Как и Стефан, Лаврентий был дидаскалом в православных школах Западной Руси (в том числе – во Львовской братской школе). Он издал в Вильне свои «Азбуку» и «Славянскую грамматику». Затем Лаврентий стал священником в Ярославе в Галиции, откуда был изгнан поляками-католиками. В Москву он прибыл в 1626 г. с двумя своими сыновьями, везя послания к царю Михаилу и Патриарху Филарету от православного митрополита Киевского Иова Борецкого и епископа Перемышльского Исайи Копинского.

Катехизис Лаврентия Зизания. Рукописный фонд ТСЛ.

Лаврентия в Москве приняли с честью. Он представил на рассмотрение Патриарха Филарета рукопись своего «Катехизиса», прося исправить ее и напечатать. Дело поручили игумену Илии и справщику Григорию Онисимову. Поправки были сделаны, и книга напечатана. Весь тираж Филарет подарил автору, оказывая тем самым помощь гонимому православному священнику из Речи Посполитой. Однако по поводу поправок к «Катехизису» с Лаврентием уже после издания книги были проведены три собеседования – своего рода богословские прения между представителями киевской и московской учености. Патриарх повелел Илии и Онисимову «поговорити с ним любовным обычаем и смирением нрава». В книге Зизания обнаружились не самые удачные, с точки зрения православной догматики, места.

Филарет, которому доложили о прениях, почувствовал, что книга Зизания не безупречна. Патриарх проявил столь присущую ему осторожность и не велел напечатанную книгу выпускать в продажу. Филарет считал, что «Катехизис», содержащий основы православного вероучения, не должен вызывать нареканий и споров. К сожалению, в то время ни Киев, ни Москва, по объективным причинам не могли похвастать высоким уровнем богословского образования. Но вновь следует отметить замечательное духовное чутье и такт Патриарха Филарета, при всей его богословской неучености. Он поостерегся публиковать несовершенную в догматическом плане книгу, и тем самым ограждал свою паству от возможного соблазна.

Между тем, основания для опасений, что москвичи могут поддаться еретическому вольномыслию, имелись. Если большинство народа, и особенно духовенство, после смуты заняли остро консервативную позицию неприятия всего латинского, то отдельные западники в русском обществе все же появлялись. Таковым был, например, князь Иван Хворостинин, в прошлом приближенный Лжедмитрия I, который, похоже, от самозванца набрался идей, близких к протестантским. Князь стал хулить веру отцов, отказался от соблюдения постов и прочих форм православного благочестия. При Шуйском Хворостинина сослали в Иосифо-Волоцкий монастырь. Но при Михаиле Феодоровиче освобожденный князь вновь принялся за прежнее. Он сносился с польскими знакомыми, получая от них сомнительные книги, что обнаружилось при обыске. Михаил Романов на первый раз пощадил князя и ограничился лишь строгим внушением. Но князь Иван после этого ничуть не изменился. Он по-прежнему не ходил в церковь сам и не пускал в храм своих дворовых, избивая ослушавшихся. Хворостинин был по своим убеждениям близок к крайним протестантам: он отрицал молитвы, культ святых и даже всеобщее воскресение из мертвых.

При Патриархе Филарете Хворостинина сослали в Кириллов-Белозерский монастырь, под начало опытных старцев, с повелением строго соблюдать келейное правило, ежедневно посещать церковные службы и ни с кем, кроме монахов, не общаться и монастыря не покидать. Уже через год князь Иван покаялся на исповеди в своих прежних заблуждениях и даже был допущен к Причастию. На редкость дотошный и обстоятельный в любом вопросе, даже самом незначительном, Филарет остался недоволен. По его повелению в 1623 г. в Кирилловом монастыре было устроено собеседование с Хворостининым, которое проводили соборные старцы. Самым тщательным образом князя проэкзаменовали по важнейшим вопросам православного вероучения. И лишь когда князь объявил, что признает все изложенные в присланном Филаретом списке догматы веры, он был прощен и вскоре отпущен в Москву.

Положение Ризы Господней в Москве, икона XVII в.

В последние годы своего Патриаршества Филарет Романов обратил сугубое внимание на проблему духовных школ. Их отсутствие в Московской Руси отрицательно сказывалось на церковной жизни. Попытки заведения в Москве серьезных духовных училищ всякий раз оказывались неудачными. Отчасти это было связано со страхом перед тем, что новые школы, устроенные за неимением православного опыта образования по латинскому образцу, неминуемо превратятся в источники католического влияния и вольномыслия. Опасения подобного рода со стороны православного духовенства были отнюдь не беспочвенны: Годунов и Лжедмитрий I намеревались создать университет в Москве именно по западному типу, а какой урон Православию нанесли иезуитские университеты и коллегии в Западной Руси, всем в Москве было хорошо известно.

В то же время, отказываясь от латинского типа школы, Филарет мыслил достаточно широко: он хотел начать строить дело духовного просвещения практически на пустом месте, но на твердых православных устоях. С этой целью он решил связаться с греками, что также свидетельствовало об отнюдь не узких и косных воззрениях Патриарха на школьное дело. В 1632 г. в Москву по приглашению Филарета прибыл протосинкелл Александрийского Патриарха архимандрит Иосиф, человек ученый и, к тому же, говоривший по-славянски. В том же году он получил от царя и Патриарха грамоту на устроение в Москве школы, где Иосиф должен был учить молодежь греческому и переводить с греческого духовные книги. Как воинственный борец с латинством Филарет и в эту грамоту вставил пожелание о том, чтобы, в первую очередь, переводились книги, обличающих католиков. О том, что Иосифа в Москве ценили очень высоко и к школьному делу относились серьезно, свидетельствовало и гигантское, по тем временам, жалованье, положенное архимандриту, – аж по полтине в день!

Патриарх Константинопольский Кирилл Лукарис

Подводя итог Патриаршеству Филарета Романова, явившегося прямым предком всех последующих Русских царей и императоров, следует прежде всего отметить, что положение этого Предстоятеля Русской Церкви было совершенно исключительным. Подобного более в истории России не бывало. Фактически Филарет Никитич был соправителем своего сына, «соцарствовал» Михаилу Феодоровичу. Прошения и челобитные подавались на имя двух «великих государей» – царя и Патриарха. Указы и грамоты по стране рассылались также от лица обоих. Послов от иностранных государей принимали также оба – царь и Патриарх. Причем, иногда Патриарх давал прием послам отдельно, но с тем же царским церемониалом, что и его сын. Более того, иногда Патриарх принимал даже единоличное решение по государственным вопросам. Особое положение Патриарха Филарета государь подчеркнул еще одним специфическим образом: в его Патриаршей области были отменены все тарханные грамоты и упразднен порядок, согласно которому судебное разбирательство на церковных землях, за исключением собственно духовных дел, велось Приказом Большого Дворца. Лишь уголовные дела, совершенные в пределах Патриаршей области, включавшей в себя около 40 городов, оставались в ведении гражданского суда. Остальными ведали Патриаршие бояре и чиновники. В своей Патриаршей области Филарет был полным хозяином. В этих привилегиях также следует видеть меры, способные закрепить столь благоприятное в тяжелые годы после смуты «двоевластие» царя и Патриарха, которые как отец и сын, безусловно, не могли не быть едиными во взглядах. Все это в конечном счете способствовало скорейшему водворению в стране порядка и упрочению новой династии.

Однако далеко не всем была по душе деятельность Патриарха Филарета, что в общем-то вполне объяснимо. Сохранился очень недружелюбный отзыв о Патриархе Филарете, который оставил архиепископ Астраханский Пахомий (1641–1655 г.г.). Сам он в годы Патриаршества Филарета еще не был архиереем, а потому едва ли имел возможность лично знать Патриарха. Писал он, скорее всего, по отзывам других лиц, следующее: «Божественныя писания отчасти разумел, нравом опальчив и мнителен, а владетелен таков был, яко и самому царю боятися его. Боляр же и всякого чина царского синклита зело точаше заточениями необратными и инеми наказаниями. До духовного же чина милостив был и не сребролюбив. Всякимим же царскими делами и ратными владел, а в грамотах и челобитных писали его имя с "-вичем"».

Как видно, милостивый к духовенству Патриарх был нелюбим именно боярами, которые и старались очернить его имя. За что? В общем-то понятно. Филарет, сам выходец из крупного и родовитого боярства, не чуждый в молодости участия в боярских интригах, хорошо понимал настроения своего класса. Но став Патриархом и соправителем при сыне-царе, Филарет должен был полностью изменить свое отношение к боярству, которое со своими притязаниями на власть и вечными крамолами и смутами теперь было для Филарета помехой на пути водворения порядка в пережившей Смутное время стране, возможного лишь при твердой царской власти. Ее-то и укреплял Филарет, ставший теперь твердым государственником, как и все Предстоятели Русской Церкви, традиционно видевшие в крепкой монархии идеал православной теократии и залог процветания Церкви. Филарет как Патриарх и фактический соправитель царя использовал, с одной стороны, свой авторитет Предстоятеля Русской Церкви, с другой – слабость боярства после смуты, в которой оно себя так неблаговидно показало. В результате Патриарху тихо и бескровно удалось то, что так кроваво утверждал Грозный и что безуспешно пытался проделать Годунов: боярство было укрощено, а царская власть укреплена. Земские Соборы, столь частые при Филарете, проводившиеся как бы по традиции, идущей от Народного ополчения, также были противовесом боярству. В результате Романовы, опираясь на средний класс – дворянство и посадских людей-горожан – смогли полностью укрепить свое положение. Это была мудрая политика, бесспорно, разработанная Филаретом. По сути, именно он стал истинным миротворцем России после смуты. Ему государство и Церковь более, чем кому-либо, обязаны водворением порядка и мира.