С чего начинается Родина?

Для того чтобы сделать разговор о патриотизме предметным и конкретным, следует прежде всего сосредоточиться на обсуждении двух ключевых вопросов:

1. Чем определяется предрасположенность человека к любви, неприязни и теплохладности к чему-либо? Если мы хотим управлять каким-то процессом, следует ясно представлять себе факторы, его определяющие.
2. Какие политические практики и культурные традиции препятствуют естественному развитию чувства любви к Отечеству?

Не добившись ясности понимания этих вопросов, заводить разговор о стратегиях патриотического воспитания преждевременно.

Рассмотрение первое: наука любви. 

Семейные психологи часто отмечают любопытный факт: если один из супругов совершает измену, ему первому становится в тягость присутствие рядом того, кого он обманул. Казалось бы, все должно быть ровно наоборот. Но нет: именно изменник-муж первым начинает ненавидеть свою подругу по бытию и инициирует большинство семейных скандалов.

Впрочем, духовно просвещенный разум не найдет здесь ничего необычного, ибо подобный психологический комплекс проявился еще у первых людей – прародителей Адама и Евы. Если обратить внимание на их поведение сразу же после нарушения заповеди о Древе познания, бросается в глаза одна странность: «И услышали (они) голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня; и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая». Разве это не смешно: пытаться укрыться от Всевидящего Ока, спрятавшись за дерево? Если отвергнуть гипотезу о временном умопомрачении, следует признать, что человек не столько хотел скрыть себя от Бога, сколько, наоборот, скрыть Бога от себя. Ведь из них двоих только один не обладает способностью видеть сквозь деревья рая. Поэтому смысл адамова жеста читается легко: «Я не хочу тебя видеть». Эти слова первым говорит не Преданный, а сам предатель. Мы любим более всего тех, кому сделали добро, и склонны испытывать неприязнь к тем, кому сами же причинили зло. Присутствие рядом Бога делается для согрешившего Адама чем-то тягостным и неприятным.

Именно с этого жеста начинается адамово изгнание из рая. Не Бог, не ангел с огненным мечом, а сам человек делает себя отверженным. Отрицательная сила адамова комплекса, вытолкнувшая первых людей из рая, продолжает действовать в современниках и сейчас, когда Крестная Жертва Спасителя вновь открыла нам райские врата. Так в Евангелии есть притча о человеке, попавшем на брачный пир в повседневной одежде. Он чувствовал себя не в своей тарелке и не мог радоваться вместе со всеми. Причем, по-видимому, ему было настолько неловко, что он даже не пожелал разговаривать с Царем, подошедшим с приветствием и вопросом: «Друг! как ты вошел сюда не в брачной одежде?» Не дождавшись ответа, Царь приказал слугам выгнать этого человека «во тьму кромешную». Нетрудно заметить, что причиной этого решения послужила вовсе не одежда, а молчанием выраженное: «я не хочу тебя видеть». Похоже, что наши грехи чреваты не столько гневом Божиим, сколько нашим молчанием перед Ним. Опасность не в том, что Бог не сможет или не захочет нас простить, а в том, что мы сами не захотим просить у Него прощения и пройдем мимо Небесного Царствия в поисках места, где можно было бы укрыться от Творца неба и земли.

Блаженный Августин, размышляя о вере и знании, натолкнулся на замкнутый круг: с одной стороны, невозможно верить (или не верить) в то, чего не знаешь, о чем не имеешь представления. Но с другой стороны, Бог – это личность. Поэтому существует только один способ познать Его – вступить с Ним в общение через молитву, которая уже требует веры. Вероятно, именно об этом говорит апостол Павел: «Никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым».

Однако очевидная неспособность самостоятельно придти к вере не означает, что столь важный поворот судьбы происходит без участия человека. Тот, кого энерция совершенного зла заставляет скрываться от Творца, подыскивая аргументы против бытия Бога, неспособен откликнуться на призыв Святого Духа. И наоборот, человек, совершивший подвиг, носит в себе самом залог будущего Царствия, ибо он хочет, чтобы правы оказались те, кто говорит о бытии Божием утвердительно. Положительное действие адамова комплекса выражается в желании верить, которое запускает августинов механизм веры и знания: знание Бога укрепляет веру в Него, а вера, день ото дня крепчая, открывает новые возможности для богопознания и богословия.

Так в «Бесах» Достоевского старый офицер, оказавшись в кругу «передовой» молодежи, восклицает: «если Бога нет, то какой же я после этого штабс-капитан?» Аргумент в пользу веры только на первый взгляд кажется наивным и смешным. Если Бога нет, то «положить жизнь за други своя» – значит сделать глупость. Если Бога нет, то нет и настоящей славы, а офицер оказывается неудачником, руками которого «загребают жар» разумные эгоисты. Атеизм оказывается противоестественен самой природе героя. «Нет Бога» – в это хочется верить разве что Петру Верховенскому, «растлевшемуся и омерзившемуся в беззакониях».

Если плохой ученик, действительно, склонен ненавидеть школу и учителя, то для того, кто хорошо пишет контрольные, школьные годы остаются светлым периодом жизни. Мать более остальных детей любит самого болезненного или неудачливого ребенка именно потому, что она просидела бессонные ночи у его постели или выстаивала многочасовые очереди у окошка тюрьмы, добиваясь свидания. Врач привязывается более всего к тем пациентам, которых он «вытащил с того света». Христианин молится за своих врагов именно для того, чтобы, совершив им добро, перестать ненавидеть.

Любовь – это творческая сила, которая сама создает свой предмет. Ветеран, принесший своей стране победу в Великой войне, не испытывает трудности с чувством патриотизма. И наоборот, юноша, который палец о палец не ударил для того, чтобы сделать что-то хорошее для своего народа, затрудняется даже определенно сказать, что такое Отечество.

Игнорирование духовно-психологического механизма, который ведет человека к любви или неприязни, образует досадное противоречие: мы говорим о необходимости воспитывать в молодежи любовь к Отечеству, но сами при этом стремимся упразднить один из последних институтов, создающих объективные предпосылки для этой любви. Отмена всеобщей воинской повинности, возможно, оправдана экономически и военно-стратегически. Но почему только эти два соображения принимаются во внимание? Как в человеке должно проявиться патриотическое чувство, если у него отнимаются последние объективные возможности быть полезным своей стране?

Армия нуждается в реформе, но это не означает необходимости отмены призыва. Те, кто сегодня возвращаются из армии, сетуют совсем не на то, что их оторвали от семьи, учебы и любимой девушки. Их удручает формальность службы: мобилизовали, но настоящим делом не обеспечили. Если Министерству обороны не нужны миллионы рекрутов, то, может, ими заинтересуется МВД, МЧС или медицинские учреждения, испытывающие хроническую нехватку младшего персонала? Одним словом, нам следует всячески стимулировать развитие институтов волонтерства. Американский патриотизм, кстати, базируется именно на предоставляемых гражданам широких и разнообразных возможностях быть полезным своему народу. Память о потушенных пожарах Калифорнии или отмытых от нефти чайках Мексиканского залива претворяется здесь во вполне конкретное чувство личной радости при виде звездно-полосатого флага.

Рассмотрение второе: любить ближнего.

Во вторую очередь важно понять, какие политические практики и культурные традиции современного общества препятствуют естественному развитию чувства любви к Отечеству? Все мы в большинстве своем нормальные люди, с гармонично развитой разумно-волевой и эмоционально-чувственной сферой – любить для нас естественно. Но на практике лишь не многие из нас могут сказать, что любовь к Родине дается им без особого труда. Скорее, мы готовы вспомнить слова поэта: «Люблю Отчизну я но странною любовью // Не победит ее рассудок мой...» Значит, что-то в нашей жизни препятствует естественному развитию естественного чувства.

Можно предположить, что подобным фактором выступает сегодня распространенная традиция «любить дальнего в ущерб ближнему».

Христианство утверждает себя как мировая религия: «Во Христе нет ни эллина, ни иудея». Но на просьбу язычницы неиудейки исцелить ее бесноватую дочь Спаситель ответил отказом: «Я послан к погибшим овцам израилевым», «не подобает отнимать хлеб у детей и бросать псам». Женщина настаивала: «Ведь и псы подбирают крохи, упавшие со стола у детей». В конечном итоге ее бесноватая дочь была все же исцелена.

Стоит задуматься: почему Христос, для Которого нет ничего трудного или невозможного, первоначально отказал язычнице в ее просьбе? Дело в том, что любить дальнего, то есть абстракцию, лишенную острых углов, психологически проще, чем любить ближнего. «Индийские йоги, угнетаемые английским империализмом» могут вызвать большее сочувствие, чем собственные немощные родители. Возможно, чтобы предупредить человека о возможной ошибке, грозящей обессмыслить любовь, и включается этот эпизод в Евангелия.

Дружеская «любовь к своим», разделяющая окружающих на «псов и детей», является непременным условием всякой любви вообще. Если некто приходит ко мне с богатыми подарками и называет меня братом при том, что я знаю этого человека как не радеющего о собственной семье и состоящего в ссоре со своим родным братом, то у меня появляются вполне обоснованные подозрения насчет его искренности. Наша любовь к чужим при почти полном равнодушии к судьбе своих, в лучшем случае, вызывает непонимание.

«Слышащие Слово Божие и творящие его есть Мне и матерь, и братья» – говорит Спаситель. Но эти слова не отрицают значимости кровного родства. Уже на кресте последней заботой Христа была судьба Матери. Он поручает Ее любимому ученику Иоанну. Не позаботься Спаситель о Своей Матери, Его жертва ради всего человечества оказалась бы сильно скомпрометированной.

Нетрудно заметить, что «любовь к дальнему» возведена сегодня в ранг политической стратегии. Когда в отчетах правительства мелькает фраза – «На развитие Чеченской республики в этом году нами выделено столько-то миллиардов рублей...» – у большинства населения остальной России это вызывает смешанное чувство досады и недоумения. Спора нет: Чеченскую республику развивать нужно. Но разве при этом не нужно развивать Центральную Россию? Сибирь? Дальний Восток? Или, может, эти регионы уже не требуют государственных инвестиций, так что настало время подумать и о Чечне?

Тот, кто, проявляя «любовь к дальним», забывает о ближних, напрасно надеется приобрести друзей, ибо ясно показывает, что дружить он не умеет вообще. Его щедрость будет воспринята как расточительность, подарки обратятся в дань, а расположение – в подобострастие. И потому политика умиротворения Кавказа сегодня дает прямо обратный результат: вместо «младших братьев» мы находим только все новых желающих «подоить великоросскую корову» через демонстрацию своей воинственности и враждебности (иногда и мнимой).

Доверие граждан к Советскому Союзу было подорвано во многом схожим образом. Кто из старшего поколения не помнит заваленных деликатесами магазинов «Березка» на фоне крайне скудного ассортимента обычных гастрономов? В «Березке» можно было купить все, но – за валюту. А даже простое хранение валюты советским гражданам, то есть «своим», было запрещено уголовным законодательством. В результате иностранцы на нашей же собственной земле чувствовали себя куда увереннее. Подобная практика вполне естественно перековывала в «западники» даже вполне устойчивых «славянофилов».

Проявления неразумной «любви к дальнему» обнаруживается уже довольно давно практически во всех сферах русской общественной жизни: в научном сообществе, творческих кругах и даже в быту.

Итак, без практического разрешения двух поставленных вопросов, то есть без развития волонтерского движения и преодоления политической привычки «любить дальнего», воспитание патриотического чувства обернется лишь чисто формальной пропагандой.