«Пока ребенок жив, все поправимо»

Художник: Nello Iovine – История Даши меня просто потрясла. Уверена – не меня одну. Вот увидишь, сколько людей тебе расскажут, что с ними произошло.

Кроме Натальи, которая мне это говорила, никто ничего мне, правда, не рассказал. Но история о том, как молодая женщина по имени Дарья шла к материнству, действительно впечатляет. Там и вера, и радость. Рухнувшие надежды и огромная трагедия. И поиск своего пути к свету через море боли. Это даже не история, а сага – о жизни, смерти и Боге…

На вопрос «Сколько у тебя детей?» она без заминки отвечает: «Десять! Шесть – со мной. И с Богом – четыре!»

Но история Натальи, которой она поделилась, – не менее впечатляющая. На вопрос «Сколько у тебя детей?» она без заминки отвечает: «Десять! Шесть – со мной. И с Богом – четыре!».

Эта история о потере, тоже – о боли и об обретении такой веры, когда ты, потеряв, начинаешь славить Бога. Она о том, как важна поддержка, и о том, что депрессия не значит, что человек просто «тряпка». А еще о том, что таких историй, увы, море. Наталья вскользь упоминала то то, то это… А у меня замирала душа – надо же, как бывает в жизни. И как хорошо, что есть Господь, и решающее слово все равно за Ним. Иначе можно было бы просто сойти с ума.

«Сейчас твой ребенок жив, секунда – и сердце не бьется»

– В рассказе про Дашу меня поразили несколько вещей, – говорила Наталья. – Потеря ребенка… Потому что я сама теряла детей во время беременности. Второе – это то, что мы говорим таким людям. И что мы, будучи такими людьми, переживающими трагедию, хотим слышать или не хотим слышать. И третье – усыновление. Это очень сложный момент. Что-то я переживала сама, что-то слышала и видела. Сама была свидетелем. Что -то близко к сердцу принимала, что-то не близко. Рассказывать не буду, там много личного других людей. Но отозвалось очень.

Наталья четыре раза теряла детей на ранних сроках. И это был такой же, как и у Дарьи, тромбоз пупочной вены. Только она узнала об этом уже после четвертого погибшего ребенка.

– Это когда сейчас твой сын или твоя дочь живые, а через секунду раз – и сердце не бьется, – рассказывала Наталья. – И никто здесь ничего не может сделать. Здесь только нужно понимать причину и работать на то, чтобы в будущем такой ситуации больше никогда не было. В моем случае только после четырех замерших беременностей меня додумались направить на нужный анализ – генетической тромбофилии. И выяснилось, что у меня высокая склонность к тромбозам. Это риск и для меня, и для ребенка. Ты постоянно вынужден находиться на антикоагулянтах. Но, в принципе, все люди после 40–45 должны их принимать.

Первый раз Наталья потеряла ребенка, когда у нее уже было четверо детей. Это была пятая ее беременность.

У нее началась какая-то «мазня». Но так как такое случалось и со старшими детьми, она, конечно, заволновалась, но не критично. Позвонила своему врачу, опытнейшей женщине-гинекологу, которая вела все ее беременности, и рассказала, что происходит. Та посоветовала начать гормонотерапию, сдать ХГЧ и обязательно приехать к ней – посмотреть.

«Как нет эмбриона, душа же с момента зачатья!»

– ХГЧ был у меня «не алё», мягко говоря. Не соответствовал сроку. Я испугалась, что, если я поеду, мне там непонятно чего насмотрят, расскажут всяких ужасов, я буду переживать, – говорила Наталья. – Решила, что буду носить и все наладится. Я вообще, как ни странно, не думала тогда, что бывают замершие беременности. Думала, что бывают выкидыши. Выкидыш – и все! А что ребенок может замереть и лежать у тебя в утробе, я не думала. И не ехала к врачу. Я свято верила, что ребенок жив, но у меня там что-то немного барахлит. Напрягло меня, когда из меня уже вышло желтое тело. Я сфотографировала, послала врачу. Она сказала: «Наташ, ну надо приехать. Потому что бывает, что желтое тело отслоилось, но мы сохраняем беременность. Но нужно приехать – посмотреть, что там!». Я опять – никак. Тут еще мама моя начала: «Ой, у тебя все вываливается, какого-нибудь больного родишь!» И я запаниковала, что сейчас мне начнут что-нибудь про аборт говорить. Мне самой это очень странно, потому что я этому врачу доверяю. Все это у меня началось недель в пять. А через какое-то время у меня стало сильно кровить, я вызвала скорую, и меня тут же забрали в больницу. Там мне сделали УЗИ, и врач развернула ко мне монитор: «Вы видите что-нибудь?» – «Я вижу темное пятно», – ответила я. – «Вот и я ничего здесь не вижу».

Это было похоже на так называемую химическую беременность. Когда она вроде бы наступает, но эмбрион практически сразу перестает развиваться. Если бы Наталья тогда вначале поехала к своему врачу и все сразу выяснила, быть может, она не прошла бы через весь кошмар, через который ей предстояло пройти.

– Меня вообще накрыло. Я же была беременна, а мне говорят: «Эмбриона нет!». Как нет?!? Я же знаю, что душа с момента зачатья. А еще получилось, что я уже два месяца ходила с процессом разложения внутри, и врачи не понимали, как меня чистить. Боялись, наверное, что у меня там уже прорастать все начало. В итоге после больших доз антибиотиков все же почистили. Слава Богу, все обошлось, Господь меня сохранил. Но глупость моя, конечно, превзошла все пределы. Я так боялась, что мне скажут то, что я не хотела услышать, что просто не шла к врачу.

«Депрессия – это не уныние и не жаление себя»

Но самое, наверное, страшное случилось уже после возвращения Натальи из роддома. У нее началась самая настоящая депрессия. Она рассказывала, что в прямом смысле чуть не умерла – физически.

По возвращении из роддома у нее началась самая настоящая депрессия. Она в прямом смысле чуть не умерла – физически

– Это когда человек слег – и всё. И ничего не может его поднять. Это не уныние и не какое-нибудь жаление себя. Это просто физическая невозможность дальше жить.

С гормонами творилось Бог знает что. У меня приступами повышалась температура. И всё – ты не человек. Полгода меня лечили-перелечили. Через полгода путем транквилизаторов вывели из этого состояния, которое мне аукалось еще несколько лет во время менструального цикла. Уезжали гормоны, а следом уезжал кукушник. Это тяжелейшее состояние! Я очень сочувствую людям, которые это переживают. И не понимаю других, которые говорят: «Ой, да ладно, да хватит жалеть себя. Надо наладить сон, режим. Пойдите в госпиталь – поухаживайте за кем-то. И вы поймете, что у вас всё не так плохо. И отпустит». Ребят, дело совсем не в том, что человек не понимает чужих бед. Меняется физиология и психосоматика. И ты просто не можешь нормально жить.

Мои мама со свекровью прятались по углам, плакали и думали, что они будут меня хоронить. Вот такое у меня было состояние. Меня, слава Богу, очень поддержал муж. То, что я не сошла с ума, – это его заслуга. И Господу слава! Супруг был всегда рядом. Ему тоже было очень больно. Но одновременно с болью у него было и принятие. А у меня было: «Зачем Бог давал, если забрал?» И он очень меня жалел, понимал, что мне больнее. Очень осторожно со мной возился, бережно.

Потом была шестая беременность и появление на свет пятого ребенка – сына Сережи.

– Накануне я стояла на клиросе, пела, и вдруг мне стало плохо, – рассказывала Наталья. – У меня как будто началась почечная колика. Потом я поняла, что это была никакая не колика, а самые натуральные схватки. Жуткие боли в спине. Прямо там, на клиросе, я начала пить баралгин. Ночь это всё продолжалось, к утру начали отходить воды, и мы поехали. Роды были тяжелейшие! С нами поехал один наш хороший друг. Он сидел на заднем сидении и читал акафист преподобному Сергию Радонежскому. Потом он стал крестным нашего сына Сережи. И его самого, кстати, тоже зовут Сергей. Были пробки, муж ехал по встречке и махал из окна какой-то белой простыней. В общем, это был какой-то ужас. Мы доехали, у меня закончились схватки. Дальше – долгие, мучительные роды. Потом мне сказали, что у меня где-то не там лопнул пузырь. Он должен лопаться внизу, а у меня лопнул в другом месте, и давление на шейку матки ослабло. Схватки были, потом остановились. Не было воды, пузырь облепил ребенка. Он мог застрять у меня в малом тазу. Кесарить поздно, рожать невозможно. Но с Божией помощью, молитвами преподобного Сергия Сережа родился. В муках страшных, но родился.

В момент, когда она родится, она умрет

За какое-то время до родов у Натальи была договоренность с врачом, которая и должна была ей заниматься. Но так как она поступила экстренно, а не планово, то мест в хороших палатах не было, и ее положили в такую – плохонькую. Огромную, шестиместную и очень холодную.

– Ты потерпи буквально сутки, потом я тебя переведу, – сказала ей доктор.

– Вообще не вопрос. Главное, что с ребенком всё в порядке.

– У меня еще и отрицательный резус, – объясняла мне Наталья. – А дети – резус-положительные. Поэтому для меня самое важное, чтобы была кровь и реанимации – детская и взрослая. А условия не очень интересуют.

В той огромной шестиместной палате вместе с Натальей лежала молодая женщина. Она была уже не беременна и начала рассказывать о своей дочке. Такой обычный разговор родивших женщин.

– Я тогда еще сидела и ела. Мне из дома передали каких-то котлет, есть же хочется, и муж привез огромную охапку роз. Он был так рад и счастлив, что всё благополучно завершилось, что привез столько, что они ни в какую вазу не вмещались. Мне принесли ведро, как-то их туда запихнули, и я поставила себе на тумбочку у кровати… И вот я с этими розами, котлеты жую… А она – про дочку. И в какой-то момент я спрашиваю: «А ребенок-то где?». Потому что мне уже приносили, а ей нет. «Так нет никого уже!» – ответила она мне. Но она говорила о нем так, как будто он живой… А я с этой котлетой… Которая у меня застревает просто.

Дальше соседка по палате рассказывала, что у ее дочки был какой-то страшный вырожденный генетический диагноз (Наталья не запомнила название), при котором ребенок может жить только внутриутробно. Пока внутри – он жив. Как только перерезают пуповину – смерть. Сразу отказывают все органы и ничего не помогает. Ни реанимация, ни ИВЛ, ничего.

Эта женщина рожала дочку, зная, что в момент, когда она родится, она умрет

– Просто выключается свет – и всё. Ей поставили это уже почти в конце беременности – на седьмом месяце. И сказали срочно рожать. Потому что потом вообще будет всё плохо. Кесарево ей было по каким-то причинам противопоказано, и ее стимулировали. Она рожала дочку, зная, что в момент, когда она родится, она умрет. Я не знаю, чего стоила эта процедура бедной девочке. Она еще говорила: «Знаешь, как тяжело мучиться, понимая, что всё это зря! Ты мучилась и родила живого и здорового сына. А за что мучилась я?» Это был ее первенец…

«А у меня сегодня день рождения»

Наталья до сих пор с дрожью в голосе вспоминает ту молодую маму, потерявшую свою дочь… Она признавалась, что даже не знала, как себя вести, что говорить, что не говорить.

– Но я понимала, что не имею сейчас права сидеть и есть. Мне приносят ребенка, ей не приносят.

Он был живой у нее в животе. Когда родился – умер. А я – с котлетой своей… Я отложила, а она продолжала говорить… Что вот такое с ней случилось… Что родные стали обвинять в этом ее – как так? И самой жирной точкой было, что она смотрит на мой букет и говорит: «А у меня сегодня день рождения. Но меня никто не поздравил. Мне не позвонил муж. Меня даже мама не поздравила. Как будто меня нет. Как будто я умерла вместе с моей дочкой!» Это вообще был финиш! Я не знала, что должна сделать в этот момент. Куда я должна цветы эти свои деть, куда я должна котлету свою засунуть? Единственное, до чего я додумалась, – это взять тумбочку со свободной кровати, поставить посередине между нами и это ведро с розами перетащить туда. Это были наши общие цветы. И ей – на день рождения, и мне – на рождение моего ребенка… Но это было чудовищно. Когда мне приносили Сережу, она тихонько вставала и уходила. За что я ей была очень благодарна. Потому что я не знаю, как кормить свое дитя, когда рядом сидит девочка, которая свое дите потеряла… Меня скоро перевели. Но я остро запомнила момент, когда приходил медицинский персонал. И я видела, как они обращались со мной и как они относились к ней – как к какой-то бракованной. Как к какой-то просроченной, неполноценной… Это очень считывалось. Я это видела. А как она, бедная, это переживала, я вообще не представляю. Она даже не плакала, как будто права на слезы не имела. Была как замороженная. И это не потому что врачи – какие-то плохие, злые люди. Просто, наверное, происходит какая-то деформация. Ты с ребенком – значит, с тобой надо носиться. А раз ты без ребенка – ну и всё. Потом меня перевели, а ее так и оставили в этой жуткой холодной палате, куда поступали всё новые и новые девочки после родов. И она у меня уже долгие годы не выходит из головы. Моему сыну одиннадцать лет. И ее девочке могло бы быть одиннадцать. Но ее девочки нет.

… Отвлекусь немного. Когда Наталья говорили мне, как относились врачи к этой матери, потерявшей своего ребенка, я вспомнила, как незадолго до этого один папа мальчика с синдромом Дауна рассказывал, как они ходили к неврологу. Мальчишка был еще маленьким. И вот женщина-врач начала его рассматривать, сюсюкать, умиляться, а потом увидела в карточке: «Синдром Дауна».

– И она резко потеряла к нему всякий интерес, будто он был чем-то, что и внимания не достойно. Отвернулась и всё. Я был в шоке, – говорил мне мужчина.

«Господь ждал, чтобы его покрестили»

День рождения, с которым не поздравили маму, – это правда какой-то совершенно нереальный по своей трагичности момент. Но Наталья говорит, что это, как и с врачами, не потому что люди какие-то плохие и злые.

– Это как я своей подруге не могла позвонить, сообщить, что я родила. Потому что у нее умер ребенок… Господь много лет не давал им детей. Потом дал… и вот…

На этом моменте я вспомнила, как не могла в нашем храме подвести ко Причастию нашу дочь Евдокию, когда служил отец Александр. У него умерла полуторагодовалая дочка с синдромом Дауна – тоже Евдокия. И я боялась, что, назвав это имя, сделаю ему очень больно…

Мальчик умер через каких-то сорок минут после крещения

– Первенец моей подруги умер через две недели после рождения, – рассказывала Наталья. – У него был порок сердца, который не увидели на УЗИ. Когда она потом уже пришла к этому узисту за какими-то бумажками, он почитал и спросил: «Какой дебил вам делал УЗИ?» – «Вы…» – «Я не мог не увидеть!»…Тем не менее то, что у ребенка сердце занимало почти всю грудную клетку и это было не операбельно, узнали только после родов. Но мы успели его покрестить, привезли батюшку. Муж стал крестным. Не успели доехать до дома, как нам позвонили из реанимации. Мальчик умер через каких-то сорок минут после крещения. Врач-реаниматолог говорила потом: «Такие дети больше двух дней не живут. Как он прожил две недели, мы до сих пор не понимаем». Но мы-то понимаем. Господь ждал, когда его покрестят…

Ребенок Натальи родился через два месяца. Самое интересное, что точно с таким же ростом и весом, как тот мальчишка. Это не очень частые цифры, и родителей это очень испугало.

– Нас с мужем буквально накрыло. Мы так боялись за нашего ребенка. Что с ним тоже может случиться такое… Муж позвонил реаниматологу, с которой мы подружились: «Так и так…» – «Не тяните чужую жизнь на себя! У них своя история, у вас – своя». Спасибо ей, она очень сильно помогла, потому что мы были очень сильно подавлены. Но главное – я не могла позвонить подруге и сказать, что я родила. Потому что не знала, как это выговорить. И люди не звонят, не говорят, потому что не знают, что говорить. Даже если это родные люди.

Через какое-то время та Наташина подруга позвонила сама:

– Ты родила?

– Да.

– А почему не звонишь?

– Я не могла. Не знала, как тебе сказать…

– Так и сказала бы: «Я родила!» И я бы за тебя порадовалась.

«Эту дыру в сердце не закрыть ничем»

– Я очень благодарна Богу, что он мне дал побыть мамой! – говорила Наталье эта ее подруга. – Я держала сына на руках. Я качала его.

Сейчас у нее двое детей. Но когда были сказаны эти слова, она еще не знала, сможет ли когда-нибудь родить.

– Забеременела… Как же они тряслись над этим ребенком. Чихнули – инсульт. Сопля – инфаркт… Потом второй. И, знаешь, однажды, когда у нее уже были эти двое, она сказала про уход первенца: «Это такая дыра в сердце, ее не закрыть ничем. Никакими детьми». Я вот часто сейчас читаю: «Погиб на фронте единственный сын!». Да даже если он десятый у них, это же горе ничуть не меньшее. Это катастрофа. Или: «У вас еще пять есть…» Безумие какое-то. Понятно, что, если один, ты вообще можешь с ума сойти. Тебе даже опереться не на кого. Даше из твоей статьи говорили: «Ой, будут еще другие!». Но, правда, когда мама умирает, никто же не говорит: «Будет у тебя еще мама». Она в единственном числе. Да, хорошо, когда есть еще дети, но это не имеет никакого отношения к той потере… Вообще, у нас за советское время совершено утрачена культура восприятия и реагирования на потери людей. У нас и по инвалидам такая же история. Не было же инвалидов в СССР. И вот эти неадекватные пережитки с нами тащатся. Хотя, конечно, многое меняется. Но за семьдесят лет безбожия наше общество много потеряло от Образа Божиего. Все это истреблялось. Так ненавидит дьявол наш народ, что отрубает ему корни, выжигает ему сердце. И это приводит к тому, что мы даже разучились поддерживать людей в их горе… Только проблема еще в том, что ты никогда не знаешь, что человеку нужно услышать. Вот Даша говорила, что она не хотела бы слышать: «Сделай вид, что ничего не было, и живи дальше». Я пережила четыре таких момента. И на определенной стадии понимала: «Перешагни и живи дальше». Иначе всё – конец… А та девочка в больнице, у которой дочь родилась и умерла… Там вообще не знаешь, что говорить. Потому что не только слова, но и действия твои иногда лишние. И обнять не всегда можно. Потому что не все любят тактильность. И ты просто должен с эмпатией, с сопереживанием относиться к этому человеку. Не просто слушать, что он говорит. А сопереживать, сосуществовать с этим. Если ты реально хочешь помочь. Но это сложно. Ты должен быть со страдающим. Она страдает, и ты должен страдать – со-страдать.

«Слава Тебе, Господи!»

Второго ребенка Наталья потеряла после рождения Сережи. Это тоже случилась на раннем сроке – около одиннадцати недель.

Даже моя гинеколог плакала, когда увидела, что сердце не бьется. Это была моя четвертая замершая беременность

– В этот раз у меня не случилось никаких «уезжаний». Я жестко отказалась от гормонокорректирующей терапии, – рассказывала она. – Потому что организм начинает бомбить еще и от этого. Сначала лошадиную дозу прогестерона, потом – противозачаточные. Чтобы эндометрий быстрее восстановился. «Ну, давай, в принципе, без них попробуем», – согласилась гинеколог. После второго случая я поняла, что если буду и дальше это так переживать, как в первый раз, то просто не выживу. Потому что всё равно твои переживания толкают твою психосоматику, твою физиологию на какие -то страшные разрушительные действия по отношению к тебе. Всё от головы. Наверное, и обыватели, и священники правы, когда говорят: «Ой, не надо загоняться». Но когда человек загоняется, он, как правило, этих последствий на себе не обнаруживает. А когда эти последствия на тебя обрушиваются, тут дело уже не в «загоняться». Ты уже загоняешься по другому поводу – как тебе выжить. Второй раз я просто себе не позволила. Я перешагнула и всё. И пошла дальше… Потом была третья замершая беременность. Я тогда отнеслась философски. Сказала, как учат святые отцы: «Бог дал – Бог взял». И в этом было для меня очень большое облегчение. Начала хоть немного полагаться на Бога. Перестала корчить из себя, что я что-то там хочу. Какие-то условия Господу ставлю, претензии выдвигаю: «Если Ты дал, почему Ты не дал выносить?». Начинается куча вопросов, поиск виноватых. Без этого легче… А в четвертый раз я уже славила Бога. Это было такое искреннее славословие: «Слава Тебе, Господи, Ты лучше знаешь. И мне так, наверное, будет лучше, и ему так будет лучше!». В этот последний раз там был уже очень хорошо сформировавшийся малыш – с ручками, с ножками. Даже моя гинеколог плакала, когда увидела, что сердце не бьется. Она страшно переживала. И на меня так смотрела, не знала, как реагировать. А я: «Слава Тебе, Господи!». Значит так. Больше этого в моей жизни не повторялось.

После четвертой замершей беременности Наталья как-то пришла на исповедь к своему священнику. И в какой-то момент сказала:

– Понимаете, батюшка… Если суммировать все эти сроки, которые я отходила, прежде чем потерять, получается ровно сорок недель. Получается, что я таким образом относила еще одну беременность.

– Он был в шоке, честно говоря, – вспоминала Наталья. – Его это тоже как-то так прибило: «Ну надо же, как так всё получается…». Потому что это правда удивительно. Четыре неудачные беременности сложились по срокам в одну полную. И все эти сорок недель ты с токсикозом…

Как-то в храме с Натальей заговорила женщина:

– Как же хорошо, что у тебя так много деток. А у меня дочка потеряла.

– Я очень хорошо понимаю вашу дочку. Я желаю сил и мужества пережить это состояние.

Женщина удивленно на нее посмотрела:

– Понимаешь???

– Я теряла четыре раза.

– И вот эти глаза расширяющиеся ее, – рассказывала мне Наталья. – Она же видела, в каком состоянии находится ее дочь. И в ужасе: «Как ты это пережила???» – «А я первого не пережила. Я вместе с первым умерла».

И я ей потом всё это рассказала. «Вы ее сейчас поддержите. Нельзя, чтобы она загонялась. До такой степени, как я тогда. Потому что так можно просто умереть и всё. И человека больше не будет».

«У меня завтра ребенок выходит замуж»

В те дни, когда Наталья узнала, что потеряла четвертого ребенка, ее старшая дочь выходила замуж. Во вторник женщину должны были чистить, в четверг молодые расписывались, а в воскресенье венчались. Все приготовления: ресторан, меню, платье, гости – всё было на Наталье с мужем.

В те дни, когда Наталья узнала, что потеряла четвертого ребенка, ее старшая дочь выходила замуж

– Это был, конечно, тихий ужас, – признавалась она. – Я не хотела никого напрягать, поэтому никто ничего не знал. Кроме моего бедного мужа… В понедельник мы всех отправили на дачу, кроме невесты, конечно. Во вторник меня чистят, в среду я подхожу к врачу и говорю: «Мне надо уйти!» – «Я не могу вас отпустить!» – «У меня завтра ребенок выходит замуж!» – «Пишите заявление, что вы не имеете претензий. Потому что у вас в любой момент может открыться кровотечение»… Взяла антибиотики, в четверг рано утром звоню мужу: «Всё! Забирай меня!» Собираемся, улыбаемся, едем в загс на роспись. С блеском играем свадьбу, венчание. Вся красота. А у меня потерянный ребенок. Но я правда славила Господа. Это было искренне, а не какая-то поза.

…Какая странная жизнь, да? Один ребенок даже не увидел эту жизнь, а другой в этот же момент начинает совершенно новую… И мать этих двоих… Больно от утраты… И как бы она не славила Бога, это всё равно – боль! Но ведь и через боль можно славить. Больно, но она улыбается, потому что у другого ребенка праздник.

Это мне немного другую историю напомнило. Когда-то в один и тот же день одна моя подруга рожала дочь, а другая свою хоронила. А я не могла это всё одновременно вместить в голове…

…Я еще спросила Наталью, не боялась ли она беременеть снова после той первой потери?

– Там странно было… Беременеть не боялась. Мы с мужем понимали, что всё от Бога. Я ведь старшей долго не могла забеременеть. Ставили бесплодие. Боялась вынашивать. Каждый, простите, поход в туалет – сердечный приступ. Боишься снять штаны – что ты там увидишь. УЗИ боялась… Бьется сердце – не бьется.

У меня было благословение причащаться каждый день. У меня дети в утробе причащались больше, чем уже крещеные.

Пока жив – всё поправимо

Наш разговор заканчивается… Я спрашиваю Наталью, как она думает – про что ее история?

– Я думаю, что про воспитание, – отвечает она. – И в этом и есть Любовь Божия. Если мне наплевать на моих детей, они и растут у меня, как трава. Ничего не делаю, ничему их не учу. А если я хочу, чтобы из них что-то доброе вышло, то я прилагаю какие-то меры воздействия. Какие-то слова, действия. Не всегда они нравятся моим детям. Но я понимаю, какой результат должен быть в итоге. Так и Господь… Делает всё, чтобы мы стали пригодными для Царствия Небесного. У каждого свои тараканы и каждому нужно пройти определенную школу, чтобы быть способными существовать Там. Потеря – это очень тяжелая история, конечно же. Но она нас чему-то учит. Это все равно урок. Это не просто так, а для чего-то. И что я вынесла из своих четырех потерь – так это благодарность Богу за всё, что с нами происходит. Потому что Он правда лучше знает, что нам нужно. Он видит, что нас ждет впереди. Понимает, что будет. Чего нам это будет стоить.

То, что с тобой сейчас происходит, – это лучшее для тебя. Просто мы не всегда это понимаем

Что мы способны вынести и пережить, а что – нет. А когда я, наконец, начала славит Бога, он дал нам нашего Серафима. И больше беременность не наступала. И слава Богу. Да если бы и дал – слава Богу! И если бы забрал – слава Богу! За всё слава Богу. И это то состояние, которому меня научила череда моих потерь. То, что с тобой сейчас происходит, – это лучшее для тебя. Просто мы не всегда это понимаем. Но пройдёт время, и до нас дойдёт – что Господь от нас хотел…

Мы молчим… Перевариваем… А потом Наталья вдруг начинает рассказывать еще про одну потерю, которая случилась в семье у их друзей – очень многодетных. Последняя девочка была мертворожденная.

– Мой муж поехал с ними хоронить, а я осталась дома. Дети были маленькие. Супруг приехал, а наши бегают, орут. Я: «Дети! Хватит орать! Достало уже!» Смотрю на мужа, а он просто без лица… «Ты есть будешь?»

Он не отвечает. Потом говорит: «Не кричи на них, пускай они шумят». – «Что происходит?» – «Знаешь, это так неестественно, когда ребенок молчит. Ребенок может делать что угодно, только он не должен молчать». И заплакал… Он приехал с похорон, видел этого бедного ребенка в гробу… Да, пусть делают, что хотят, лишь бы они не молчали… У меня есть жесткий прием. Если я начинаю сильно гневаться на детей. Или вижу, что кто-то выходит из себя… Я говорю: «А хочешь, я тебя научу это преодолевать?» – «Ну и как?» – С ухмылкой такой… – «А ты представь своего ребенка мертвым в гробу». – «Ой, да что ты такое говоришь!!!». Да! Именно так! Всё, что угодно, лишь бы он был жив. Потому что пока он жив, всё поправимо.