О свежих догмах

Митинг против передачи Исаакиевского собора проходит на Марсовом поле в Петербурге, фото: Федеральное агентство новостей / Денис

Выступая на очередном митинге против передачи Исаакиевского Собора Церкви, народный артист России Иван Краско сказал: «Хотел бы обратиться к Патриарху, не опасается ли он, что в связи с тем, что реформаторы от церкви берут под свое крыло музейный объект Исаакий, музейным экспонатом может стать и сама церковь?». Артист добавил, что все чаще ему не хочется ходить в церковь, так как клирики пользуются устаревшими догмами.

Что же, фразу об «устаревших догмах» я слышу довольно часто, как и (от разных лиц) фразу о том, что «вере не нужна недвижимость». Возможно, в связи с этими популярными фразами стоит сделать некоторые разъяснения.

Когда я слышу или читаю фразу про «устаревшие догмы», я совершенно уверен, что говорящий затруднится сказать, в каком значении он использует слово «догма», какие именно догмы вызывают его нарекания, и какими догмами он хотел бы их заменить. Не только потому, что я несколько раз спрашивал — с предсказуемым результатом. Но и потому, что по смыслу термина догма, то есть вероучительное утверждение о Боге, не может быть устаревшим или современным, а только истинным или ложным, в силу вечности и неизменности Того, о ком идет речь.

В наши дни нужно меньше минуты, чтобы достать из кармана смартфон и узнать значение слова «догма». Если человек этого не делает — этому может быть только одно объяснение. Никакие догмы — ни «устаревшие», ни «свежие» его просто не интересуют. Какой же вообще смысл в этой фразе? Содержательного — никакого. Словосочетание «устаревшие догмы» просто бессмысленно с точки зрения языка, потому что содержит противоречие в определении. Это, конечно, не значит, что оно не имеет никакой речевой функции. Лозунги — например «спартак — чемпион!», или, из той же фанатской среды, «кони — лохи!», служат не для сообщения какой-то информации или изложения связной картины мира, а для идентификации «свой — чужой». Лозунгом, как и паролем, может служить вообще бессмысленный набор звуков — до тех пор, пока он принят в качестве опознавательного знака в соответствующем сообществе.

Восклицание «кони — лохи!» не содержит никакой реальной информации о качествах соответствующей футбольной команды. Оно используется говорящим, чтобы сообщить нечто о себе — а именно, то, что он является горячим приверженцем противоборствующей команды.

Конечно, о догмах можно спорить — но для этого необходимо, чтобы обе стороны понимали, о чем идет речь, и, главное, имели к предмету спора живой интерес. Невозможно спорить о догмах с человеком, которого никакие догмы не интересуют.

Похожая ситуация возникает с фразой «вере не нужна недвижимость». Можно обратить внимание на парадоксальность ситуации — люди, которые заявляют, что им-то Исаакий нужен и они его «не отдадут» по собственному критерию обозначают себя как неверующих. Но это только одно из проявлений того же феномена — подмены мышления лозунгами и паролями. Если спросить у людей «Какую веру вы имеете в виду? На чем основаны Ваши представления об этой вере? Почему Вы считаете, что ей не нужна недвижимость?», Вы едва ли получите внятный ответ.

Да, внутри христианского мира велось — и ведется — очень много оживленных дискуссий о том, как должна быть устроена Церковь, насколько важно ее благоукрашение, люди приводят аргументы от Писания и Предания, от опыта и от здравого смысла — но никакой внятной аргументации за позицией «вере не нужна недвижимость» вы не обнаружите. По очевидной причине. Церковь — это, как минимум, собрание людей, которые вместе молятся, читают Писание и совершают Евхаристию. Это собрание неизбежно должно где-то происходить — и не по скайпу, а в каком-то физическом помещении. Даже самые минималистские протестантские общины, которые готовы собираться в арендованных кинозалах, при первой возможности приобретают (или возводят) себе здание. Поэтому изнутри христианского мира сказать «вере не нужна недвижимость» невозможно. Как только вы попробуете проявить свою веру, хотя бы собравшись с единоверцами на молитву, помещение вам понадобится. При этом вам понадобится оплачивать его ремонт и отопление, освещение и охрану, возникнет масса хозяйственных нужд, на все это будут уходить деньги — и они тоже вам понадобятся. И вам придется их где-то искать, навлекая на себя обвинения в «стяжательстве».

Это по минимуму; но если заниматься еще чем-то, кроме богослужения, например, социальной работой, обучением священнослужителей, наставлением детей и взрослых в основах веры, вам понадобятся еще помещения, или, говоря казенным языком, «объекты недвижимости», кроме тех, где вы будете совершать богослужения. Поэтому любая реально существующая религиозная община — православная или нет — нуждается в недвижимости. И любая община — лютеране, например, или иудеи — будет стремиться получить те помещения, которые были у нее в свое время отобраны. И это, увы, также будет вызвать конфликты — этими помещениями уже кто-то давно пользуется, переезд связан с не всегда приятными хлопотами.

Все это обнаружится немедленно, как только вы попытаетесь проявить вашу веру в самой простой вероисповедной активности — общей молитве. Если вы полагаете, что «вере не нужна недвижимость», значит вы просто не имеете опыта принадлежности к какой-либо вероисповедной общине. Как только вера заинтересует людей хотя бы настолько, чтобы посетить какое-либо религиозное собрание, они тут же обнаружат, что это собрание происходит внутри какого-то объекта недвижимости. Так что, я боюсь, в этом высказывании столько же интереса к вере, сколько в предыдущем — интереса к догмам. Невозможно спорить о вере с теми, кого она не интересует.

В этом отношении прямодушные большевики, которые выступают за искоренение религиозной веры как таковой, хотя бы последовательны. В Церкви должен быть музей, потому что никакой веры в Бога и никаких церковных собраний в светлом коммунистическом завтра вообще быть не должно. С точки зрения правоверного большевика, любые религиозные общины есть паразиты на теле общества, и должны быть искоренены. Они в принципе не несут никакой полезной миссии, в светлом будущем им нет места.

Но вот говорить о «вере», которая желает, чтобы в здании, специально возведенном для богослужения, был музей, абсурдно. Потому что — если мы говорим о христианской вере — молитва и Евхаристия, служение Церкви вообще для веры есть нечто принципиально важное. В картине мира, где Иисус действительно Бог, явившийся во плоти, и где Он действительно сказал «Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Матф.16:18), Церковь есть сообщество с самой важной миссией из всех возможных.

Христос искупил людей для жизни вечной и блаженной — и Его спасение достигает их через Церковь, которую Он основал. Христос говорит о Причастии: «истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день» (Иоан.6:53,54). Если поверить этим словам, то место, где совершается Евхаристия — это самое важное место на свете.

Миссия музея может быть весьма почтенна — но в христианской картине мира помещать музей именно в здании храма было бы нелепо. Конечно, с точки зрения неверующего все это не так, никакого вечного спасения нет, храмы могут быть интересны только с точки зрения эстетики или той таинственной «имперской сакральности», которая «выше религиозной», в которую истово веруют некоторые противники передачи храма Церкви. Но эту позицию так и надо обозначить — это позиция неверия. Невозможно ссылаться на веру, требуя, чтобы в храме был музей.

Ответ на вопрос «что должно находиться в храме» упирается, в конечном итоге, в две принципиально разные картины мира. В одной из этих картин христианская вера истинна, и это самая важная истина на свете. В другой — христианство это заблуждение, и даже не стоит тратить полминуты времени, чтобы уточнить, в чем же оно состоит. Каждый волен, конечно, придерживаться той картины мира, которую он полагает истинной. Но невозможно сидеть на двух стульях. Невозможно верить словам Писания «Дом Мой домом молитвы наречется» и одновременно верить в то, что «Дом Мой наречется музеем».