Осенний огонек

На узкой парковой тропинке лежали золотистые листья. Впрочем, они были и на усталой траве, и на подстриженных кустах, и даже на крыше хорошенького домика, слишком добродушного для своего величественного названия «фрейлинский корпус». Золотистыми были и кроны деревьев, и закатные облака, большие и меланхолические. Так, во всяком случае, охарактеризовала эти пушистые горы Мила, остановившись на минутку у старого дерева и подняв лицо к небу. Облака медленно плыли в сиянии заката, роскошного в своей ослепительной тишине. Но золото листвы не меркло в золоте солнца. Напротив, высокие кроны вбирали в себя жаркий свет, такой же завораживающий и такой же увядающий, как и они, и горели гордым осенним пламенем.

Мила вздохнула и опустила глаза, чуть-чуть ослепленные огнем заката. Нужно спешить, уже поздно, вот только поднять несколько листочков – и к воротам.

Багряная визитка клена, желтое перышко господина Каштана (откуда только залетело сюда?) и зеленая хвойная веточка, сломленная вчерашним ненастьем, вполне удовлетворили Милу, и она, зажав букетик в руке, полетела прочь.

Пожалуй, не совсем удачно знакомиться с человеком, когда он, вернее она, бежит куда-то со всей возможной для себя скоростью. Но, поскольку героине рассказа читателю нет нужды пожимать или целовать ручку, мы вполне можем довольствоваться этим временем.

Итак, Мила – хорошенькая девушка двадцати лет от роду, сероглазая, кудрявая и чуть курносая, что только добавляет ей очарования. Бордовый беретик и такое же пальто, сшитые самолично Милой, сидят великолепно. Только вот озабоченное, несколько даже мрачноватое выражение лица никак не вяжется с этим легким, воздушным образом. Оно и впрямь не характерно для нашей героини, но сегодня утром она крупно поссорилась. Как это получилось, неясно было и ей самой. Просто с утра было какое-то противное настроение, и тут еще перед самым выходом в институт любимый брат вдруг сказал:

– Люда, надеюсь, сегодня ты не задержишься? Вчера я тебя до 9 вечера караулил.

Сестра подняла брови:

– Леша, у Гали день рождения был. Я ж говорила. Я и так раньше всех ушла.

Мила хмыкнула: «Я вовсе не хочу куковать без обручального кольца до 27-ми, как некоторые». Алексей вздрогнул и отвернулся к зеркалу

– Вот как? – Алексей внимательно посмотрел на девушку. – Да, я Галине звонил, ты ушла в восемь. Вот только где ты целый час была?

Мила хмыкнула:

– Ой, ерунда какая! Побродила по дворам в хорошем обществе. Я вовсе не хочу куковать без обручального кольца до 27-ми, как некоторые.

Алексей вздрогнул, отвернулся к зеркалу.

– Ну, знаешь… Кажется, я никому не мешаю, могу сам решать, как жить. И не виноват я, кстати, могла бы помилосердствовать.

Мила устыдилась и кинулась извиняться:

– Лешенька, прости, я тумбочка, признаюсь! Дуракам везет, ты же знаешь! Ну не сердись! Хочешь, я сегодня же тебе найду самую красивую невесту в Питере? Слушай, а и правда! Вот возьму и приведу на ужин! Город переверну… Ну пожалуйста, не сердись…

Алексей взял шляпу.

– Не болтай глупостей. Вовсе не желаю всяких сомнительных знакомств в твоем вкусе.

Мила вспыхнула. Это было уже слишком. Она никогда не позволяла себе ничего сомнительного, а вчерашний кавалер и подавно во всех отношениях был просто идеал, что девушка и постаралась донести до брата, когда из кухни вышла тетушка.

– Люда, ты можешь говорить нормально! – ледяным тоном приказала она. – Во-первых, Алексей прав, тебе нужно возвращаться раньше. После 5 уже темнеет, какие тут могут быть прогулки? И потом, как ты собираешься сдавать сессию, если в середине сентября еще толком не занялась делом? А во-вторых, этот твой молодой человек…

Тогда ей казалось, что, уйдя из дома, она поступила очень хорошо. Сколько можно терпеть постоянные придирки тети Раи!

– Я тоже согласна кое в чем с Лешей, – перебила, окончательно разъярясь, Мила. – Могу я сама решить, как мне жить? А если я вам отсвечиваю – пожалуйста, вы меня здесь больше не увидите! Всего доброго! – Она схватила сумку и выскочила за дверь. Тогда ей казалось, что она поступила очень хорошо – сколько можно терпеть постоянные придирки тети Раи, эти напоминания о долге, о травинке на полу, о кофте на спинке стула, о разваренных макаронах и пятнах на полотенце! Хуже нет, чем зависеть от человека, который тебя не любит… или любит так, что тебе хочется только ускользнуть от него поскорей. А тут еще и Лешка взъелся, и туда же! Нет, она переедет в университетское общежитие. Легче уж быть самостоятельной и вертеться, как можешь, чем это стояние по стеночке.

… Мила и сама не знала, почему она вдруг пошла к прудам. Наверное, они чем-то напоминали ей родной городок, откуда они с братом уехали год назад в холодный Петербург, к холодной тетушке Рае и свету знаний, который тоже что-то пока не очень грел. А может, просто хотелось потянуть время перед разговором с тетей и Алешей, который, конечно, состоится, хотя она зайдет только за вещами. Целый день размышлений страсти утишил, но Мила не передумала. Решила уходить – значит, все. Свобода, наконец-то свобода! Да и назад пути, наверное, нет.

Над темной водой склонились ивы, днем серебристые, а сейчас темные с кусочком солнца. Узкие листики чуть подрагивали, беззвучно и беспокойно. Между ветвей показался мостик, изящно перекинутый через узкое место пруда. На мосту кто-то стоял, но Мила, занятая своими мыслями, не обратила на это внимания. Рука скользнула по перильцам, и наша героиня уже почти миновала мостик, когда тихий всплеск остановил ее. Мила обернулась; на вершине горбатого мостика стояла девушка и натягивала перчатку. Видимо, почувствовав взгляд Милы, незнакомка повернула голову и посмотрела ей прямо в глаза. И тут же отвернулась, словно смутившись своего равнодушного, пустого и вместе с тем прямого взгляда. Мила успела заметить, что девушка эта моложе ее, почти школьница, и при том удивительно красива… вернее, была бы красива, если бы не этот взгляд. Он испугал Милу; но уйти теперь было как-то неловко, и она поинтересовалась:

– Ты уронила что-то?

Девушка, продолжая смотреть на воду, тихо ответила:

– Браслет. Только я не уронила. Бросила.

Мила вздрогнула. «Господи, как бы она за ним сама не…» – мелькнуло в ее голове. То, что девушка была младше, пробудило в Миле какую-то почти материнскую заботу, и она спросила:

– Слушай, может, ты потерялась? Или тебе ночевать негде? Ты нездешняя?

Незнакомка слабо улыбнулась: «Я петербурженка. Но это неважно. Мне есть куда идти, просто не к кому»

Незнакомка слабо улыбнулась.

– Я петербурженка. Но это неважно. Мне есть куда идти, просто не к кому.

– Слушай, – Милу вдруг осенило; она не была уверена, но возможность говорить на какую-нибудь житейскую тему ей очень улыбалась, – я же тебя знаю. Ты в университете нашем учишься. Я тебя в библиотеке видела. Этой красненькой с белым. Ну, где лампы зеленые и лестница винтовая. Ты за столом сидела с книжкой потрепанной такой.

Девушка обернулась к Миле. В ее глаза загорелась искорка интереса.

– А, в Двенадцати коллегиях? В читальном зале?

– Ну да! – обрадовалась Мила. – Так это ты была? Здорово. А что ты читала?

– «Листок для светских людей». Моды на 1839 год, – ответила та, но как-то нехотя, словно этот вопрос возвращал ее к мыслям, от которых так старательно отвлекала ее случайная собеседница.

– Вот это да! – непритворно ахнула Мила. – Даешь… А ты что, ничего постарше не нашла?

– Нет, почему же? Было еще «Модное ежемесячное издание» екатерининских времен. Но это XVIII век, немного сложновато для восприятия.

Мила радостно заметила, что ее труды не пропадают втуне. Девушка немного ожила, но Мила не спешила уйти. Наоборот, незнакомка ее все больше и больше занимала.

– Послушай, тут уже прохладно стало, пошли? – предложила она. – Кстати, какая я смешная, даже не представилась! Мила, студентка медицинского факультета, немножко провинциалка и чуть-чуть музыкантша.

– Очень приятно. Ася, – девушка протянула руку. Мила пожала ее и засмеялась.

– Как церемонно! Ты случайно не актриса?

Ася покачала головой, чуть отвернулась и, кажется, смахнула слезу. Мила взяла ее под руку и принялась болтать. Она рассказывала новой знакомой все, что приходило в голову: про былые школьные проделки, про анестезирующие средства, про Генуэзскую крепость и про рыбалку. Ася ничего не говорила, изредка улыбалась и иногда доставала носовой платок. А Мила говорила и думала… вернее, пыталась осознать, что происходит. Почему она заговорила с этой Асей? Что теперь делать? Зачем она в это ввязалась? Со своей собственной судьбой разобраться не может – и лезет кого-то еще спасать! Что же у нее стряслось? Может, спросить? Да нет, только этого не хватало. Она и так едва-едва на человека похожа стала.

Почему она заговорила с этой Асей? Что теперь делать? Со своей собственной судьбой разобраться не может – и лезет кого-то еще спасать!

Спросить, где она живет? Так ведь она сказала, что не к кому ехать, значит, дома никого, а одну ее сейчас нельзя оставить. Господи, да что же делать?

Они как раз дошли до остановки, что возле музыкального магазина, и Мила принялась что-то излагать про шестиструнную гитару, когда степенно и членораздельно стуча колесами, показался трамвай. Мила взглянула на номер, и ее вдруг озарила довольно авантюрная, но весьма дельная и изумительно простая мысль. Не дав себе времени подумать, она воскликнула:

– Ася, пошли! – и потащила девушку к трамваю.

… Знакомый старомодный звонок прозвучал трижды, как того требовала тетя Рая. Мила вздохнула поглубже, ободряюще улыбнулась Асе и слегка загородила ее собой. За дверью послышались голоса, щелкнул замок, и на полутемную лестницу хлынул свет из распахнутой двери. Мила, не дав тетушке и брату ничего сказать, проскользнула между ними в квартиру, чмокнула Раису Витальевну в щеку и затараторила:

– Тетечка, добрый вечер! Алешенька, привет! Простите великодушно, я чуть-чуть припозднилась… Ах, тетя, как вкусно у вас пахнет!.. Алешик, у тебя новый галстук?

– Ага, уже второй год, – Алексей озадаченно посмотрел на сестру.

– Да, это верно, – изрекла тетя Рая то ли про запах, то ли про галстук, как-то неопределенно глядя на племянницу, аккуратно ставившую сапоги на галошницу и клавшую безупречно сложенный шарфик вместе с разглаженным беретом на полку, вместо того чтобы, как обычно, сунуть их в рукав пальто.

Мила лучезарно улыбнулась, поправила волосы перед зеркалом и вдруг спохватилась:

– Ася! Ася, ты что, не зашла? Входи-входи, раздевайся! Тетенька, Алешик, познакомьтесь, это моя лучшая подруга Ася, тонкий ценитель искусства и просто замечательный человек.

Тетушка окинула Асю внимательным взором, подметив и изящные перчатки, и безукоризненно чистые туфли, и смущенный румянец, и следы недавних слез, еще не вполне исчезнувшие, и с достоинством протянула гостье руку:

– Очень рада, милая! Вы, наверное, голодны? Ужин стынет; Алексей, помоги Асе снять пальто. Люда, принеси чистое полотенце. Я сейчас поставлю Вам прибор.

И Раиса Витальевна удалилась в гостиную. Мила познакомила Асю с тугим тетушкиным краном, вручила ей полотенце и, пролетая по коридору, случайно встретилась взглядом с братом. Тот все еще стоял, держа в руках Асино пальто и так смотрел на сестренку, что только удивительно огнеупорный характер позволил ей не испепелиться.

– Ты чего? – спросила она, приветливо ему улыбнувшись, и побежала дальше.

В гостиной тетя накрывала на стол. На бодрое Милино «Вам помочь?» она лишь молча указала ей на тарелки и продолжила расставлять салатницы.

Мила, мурлыкая себе под нос любимый тетушкин вальс, загремела посудой. Сервиз был будничный, но красивый, в голубых тонах с незабудками на каемочке, и прекрасно гармонировал с белоснежной скатертью (других Раиса Витальевна не признавала), ультрамариновыми шторами и сине-белыми обоями. Вообще вся комната обставлена была идеально; все, начиная с большого книжного шкафа и фортепиано и кончая статуэткой балерины на газетном столике, являло собой законченный ансамбль, благородный и изящный. Впрочем, наша милая Люда, щелкая раскладываемыми вилками, думала, что это великолепие ничуть бы не пострадало, если бы рядом с фарфоровой девочкой уселся какой-нибудь плюшевый мишка, а на диване разлегся бы полосатый котяра, пушистый и довольный. Ну разве обиделся бы Михаил Юрьевич Лермонтов, если бы напротив его портрета возникла бы их с Лешкой фотография? Или сама тетя Рая в юности, на каком-то лихом коне и в шляпе с пером. Шикарная фотка, а пропадает в ящике комода.

– Людмила, – вдруг прервала молчание тетя, – ты позволишь мне… Ах, Ася, входите, пожалуйста! Люда, я принесу горячее, вы ведь с холода. Алексей, где ты?

Когда тетушка на минуту вышла, Мила легонько пихнула Асю в бок и шепнула:

– Ну чего ты? Не робей, ты тетушке понравилась, так и знай. Алешенька, дружочек, давай я поставлю! – воскликнула она, увидев входящего с кастрюлей брата. – Ты что такой грустный? Устал, да?

– Нет, Милочка, – в тон ей ответил он. – Я в полном порядке. А кастрюлю ты уронишь, душенька. Так что пардон.

Алексей резко обернулся, и перед Милиным носом возник внушительный братцев кулак. «Ты чего?» – взглядом спросила она

Мила засмеялась. Ася постаралась скрыть улыбку и отвернулась к книжному шкафу. Алексей резко обернулся, и перед Милиным носом возник внушительный братцев кулак. «Ты чего?» – взглядом спросила она. Алексей ткнул пальцем в сторону бедной Аси, листавшей подшивку журнала «Нива», и сделал вид, что стучит по сестриному лбу. Мила открыла рот, чтобы тихонько спросить, чего это с ним, как вдруг ей в голову влетела утренняя ссора и ее в шутку данное обещание. Она так и застыла, выпучив глаза, сраженная этим непреднамеренным исполнением ее угрозы. Алексей махнул на сестру рукой и пошел к двери, но на пороге столкнулся с тетей.

– Алексей, не уходи, мы уже садимся за стол. Ася, Вам нравится этот старый журнал? Я очень рада, что наши вкусы совпадают. Это чуточку comme il faut, Вы не находите? Ну что ж, прошу к столу.

Все сели. Тетушка велела Миле распоряжаться, и та, ловко орудуя приборами, принялась оценивать обстановку. Тетя Рая была само гостеприимство, но ее решительный взгляд, то и дело останавливавшийся на племяннице, не сулил последней ничего хорошего. Разговор она вела, но будто бы сознательно не добавляла в него достаточно клея, и он рассыпался, едва сцепив три-четыре реплики. Брат был прикровенно, но очевидно зол, и совсем не на шутку – он не без оснований заподозрил в этом застолье коварный сватовской умысел, и Мила, ни в чем не повинная, не имела никакой возможности его разубедить. А Ася… Ася, натура тонко чувствующая, да к тому же пребывающая в состоянии тревожной грусти, кажется, всем своим существом жалела, что попала в это недушевное общество.

Брат был очевидно зол, и совсем не на шутку – он не без оснований заподозрил в этом застолье коварный сватовской умысел

– Люда, я рада, что ты так мило согласилась на мою утреннюю просьбу, – сказала тетушка, беря кусочек рыбного пирога.

Алексей вздохнул, напомнив сестре тигра перед броском.

– Сегодня не было еще и семи, как ты вернулась, – продолжала Раиса Витальевна, выразительно глянув на Милу.

– Тетечка, я всегда так рада доставить Вам приятное, – елейным голоском ответила та.

Тетя Рая улыбнулась и сделала следующий выпад:

– Мы с твоим братом сегодня долго ломали голову над твоей загадкой. Парадокс, высказанный тобой на прощание, занимал нас весь день; особенно когда стали опускаться сумерки. Не правда ли, Алексей?

– М-да, – промычал он.

Мила напряженно хихикнула:

– Ну не шутите так, тетушка. Какой пустяк.

– Не приуменьшай, пожалуйста, – возразила Раиса Витальевна. – Ты доставила нам невыразимое удовольствие.

– Ага, – подтвердил Алексей. – Неописуемый восторг, так сказать.

Мила в ужасе краешком глаза наблюдала за Асей. Та сидела, не поднимая глаз, и безучастно слушала. Ее лицо показалось Миле напряженным; то ли она с трудом сдерживала слезы, то ли искала повод поскорее исчезнуть отсюда, а скорее всего, и то и другое вместе. Наша милая авантюристка, сгорая от стыда и перед братом, и перед тетей, а теперь и перед бедной девочкой, которой она вместо помощи «подсиропила такой вечерок», решилась на отчаянный шаг. Она приосанилась, сделала задумчивое лицо и, когда тетушка заметила, что Асе, вероятно, скучно слушать их немудреные семейные шутки, так не хочет ли она еще «Оливье» и не расскажет ли Люда что-нибудь об их университете, решилась:

– Ах, не нужно, тетя. Университет наш торчит в центре, и я, наверное, не опишу его так, чтобы тебе понравилось. Хотя, конечно, ты права: Питер – симпатичный город.

Тетушка вздохнула и тоном спокойной обреченности заметила:

– Люда, слово «симпатичный» здесь несколько неуместно. Петербург – шедевр мировой архитектуры, а не какой-нибудь бантик.

– Ну, примерно это я и хотела сказать, – не сдавалась Мила. – Но ты лучше расспроси Асю, у нее хорошо получится.

Раиса Витальевна взглянула на гостью.

– Из Людиной болтовни я, боюсь, ничего не поняла. Моя племянница имела в виду, что Вам нравится Петербург?

Ася робко взглянула на тетушку:

– Я его люблю.

– Как я рада, – улыбнулась Раиса Витальевна. – Надеюсь, Вы повлияете на Люду. Она у меня очаровательная бабочка, очень музыкальна, но совершенно не приемлет архитектуры. Кстати, девочки, что вы думаете о пешей прогулке по Васильевскому?

Ася неуверенно улыбнулась:

– Это было бы хорошо… наверное.

– Заметано! – Мила хлопнула рукой по столу и засмеялась, но тут же опомнилась и тихим голоском добавила: – Ты наш добрый гений, тетушка.

– Да-да, я вижу, передай, пожалуйста, соль, – велела Раиса Витальевна. – Ну что ж, отлично. Может быть, в воскресенье? И Алексей сможет вас сопроводить.

– У меня планы на воскресенье, – сумрачно проворчал Алексей, не поднимая глаз от тарелки.

– Ничего страшного, планы подождут, – возразила тетушка. – Ты здесь уже год, а в Эрмитаже ни разу не был. Не говорю уже о простых прогулках по городу.

Алексей пожал плечами.

– Тоска там смертная. Музон орет, машины газуют, все бегут куда-то.

Ася вздрогнула и подняла на него изумленный взгляд: «Вы… не любите Петербург?»

Ася вздрогнула и подняла на него изумленный взгляд:

– Вы… не любите Петербург?

– Нет. Может быть, я варвар, но я его не понимаю.

– Нет, зачем же варвар? – Ася чуть покраснела и продолжала, сначала робко, а потом все уверенней и уверенней. – Вы правы, это все так, но… Это все наносное, случайное, чужое. Знаете, как черная окись на старом серебре. Нужно только разглядеть там, под этим налетом, истинную красоту. Вы ведь бывали там только днем, в толпе, на самых запруженных улицах? Но ведь вам неприятны не арка Главного штаба, не Зимний дворец, не Нева, а глупые песни и грязные фантики на тротуарах. А вы бывали на набережной, когда

На чугунных перилах застыли
Тихие белые сны.
Сны покрывалом укрыли
Гордые невские льды.

Львы величаво уснули,
Очи гранитны сомкнули,
Сфинкс уж почти задремал,
На зиму шепча эпиграммы;
Восточные яркие гаммы
Он, верно, тогда вспоминал.

Шелест шагов был беззвучен,
Взглядами был разговор.
О, как давно мной изучен
Строгий Казанский собор!

Помню Коллегии, Арку,
Все, что придумал закат.
Помню мудреную сказку
Заснеженных черных оград.

Как беззвучны и робки шаги,
Как наивны и ласковы звезды,
Как волшебны и сонны дворцы,
Как милы, как чарующи грезы…

Ася замолчала и, тихо переведя дыхание, смущенно поправила темный локон. Она была очаровательна в ту минуту. Наконец оживившееся лицо ее украсил нежный румянец, светло-карие глаза горели восторгом и любовью к городу детства. Мила подумала, что она еще никогда не видела подобной красавицы, и осторожно покосилась на брата.

Он сидел, держа в руках кусок хлеба и нож с отрезанным сыром (видимо, так, как застали его стихи), и смотрел на Асю. Мила поскорее отвернулась. Ей показалось неудобным перехватывать такой взгляд.

– Ваши стихи, – убежденно сказала тетушка. – И не пытайтесь возражать. Великолепно!

Ася засмеялась и опустила глаза.

– Ой, какая ты умница! – Мила захлопала в ладоши.

Тетушка встала и взяла с газетного столика тетрадь.

– Я Вас попрошу после ужина записать для меня то, что Вы читали. Очень, очень хорошо.

– Спасибо, я буду очень рада, – ответила с готовностью Ася.

– Вам спасибо… Люда, – тетушка вдруг принюхалась, – Люда, ты не ставила чайник?

Мила переменилась в лице и со всех ног кинулась на кухню. Чайник был черен, как вороново крыло, и в воздухе витал тот особый запах, который человек с воображением, наверное, назвал бы лебединым ароматом чайников.

Мила выключила плиту и открыла форточку.

– Сгорел? – осведомилась, входя, Раиса Витальевна.

– Тетушка, миленькая, прости, пожалуйста, я куплю! Вот только стипендию дадут, и куплю!

– Перестань, пожалуйста, пустяки какие, – тетя Рая переставила чайник на мойку. – Я их на своем веку, наверное, десяток спалила. Только это – тайна.

Она посмотрела на племянницу и засмеялась. Мила секунду подумала, но решила, что это не галлюцинации, и тоже захохотала.

– Ну ладно, – все еще смеясь, тетушка достала из шкафчика запасной чайник. – Попробуй еще разочек, Люсенька.

Мила сняла с чайника крышку и вдруг почувствовала, что тетя взяла ее за локоть. Мила обернулась. Тетушка как-то странно глядела на нее, словно хотела сказать что-то очень важное. Но сказала она только:

– Молодец, – и вышла из кухни.

…Поздним вечером Мила с братом отвезли Асю домой на такси. Пока Алексей расплачивался, Мила легко выпрыгнула из машины вслед за Асей и, указывая на полускрытое деревьями здание, спросила:

– Какие твои окна?

«Слушай, Мила, – голос девушки вдруг изменился. – Знаешь, ты ведь меня спасла»

– Вон те. Слушай, Мила, – голос девушки вдруг изменился. – Знаешь, ты ведь меня спасла. Нет, ничего такого, просто… я бы с ума сошла там от одиночества и собственной ненужности. Я после расскажу… Ты… спасибо тебе великое.

– Ой, Асенька, – Мила, улыбаясь, взяла протянутую ей руку. – Ты меня тоже спасла. Я чуть такую глупость не совершила… А тут – ты. И так хорошо все получилось.

Алексей вышел из такси.

– Мила, мы сейчас в круглосутку за хлебом забежим, тетушка велела, и вызовем машину.

– До свиданья, – Ася достала из сумочки ключи. – И… спасибо!

– Ну, до завтра? – хором спросили брат и сестра, переглянулись и засмеялись.

– До завтра, – подтвердила Ася и исчезла за дверью. На миг блеснула лестничная лампа, и снова стало темно. Лишь тихо и беззвучно кружась, упал к ногам Милы ярко-алый кленовый лист и где-то на третьем этаже нежно и ликующе загорелись окна.