«Но я лишь звук…»

Олег Винярский – актер и режиссер отдела литературно-драматических программ Белтелерадиокомпании. Мы побеседовали с ним о русской литературе и об искусстве ее художественного чтения. Более 35 лет творческой жизни Олега Александровича связано с белорусским радио. Еще в 1996 году он начал читать в эфире отрывки из Священного Писания и до сих пор участвует в создании еженедельных православных передач Белорусского радио.

Олег Винярский

– У архиепископа Иоанна (Шаховского) есть стихотворение, где он так пишет о своем творчестве: «Но я лишь звук. Идет Другой. Как в звуке слово, Он идет за мной». А в отношении всей художественной литературы очень запомнилось вот это определение: подлинный писатель – это человек, имеющий дар точно, верно находить нужное слово и ставить его в нужное место. Однако не менее значимое искусство, о котором хотелось бы поговорить с вами, – искусство донести до людей слово в его устном варианте, в звуке. Процитирую Евангельское: «вера от слышания» (Рим. 10: 17). Как много здесь смыслов! И еще там же: «…как веровать [в] [Того], о Ком не слыхали? как слышать без проповедующего?» (Рим. 10: 14). Еще не было написано Евангелие, а благодаря устной проповеди апостолов люди приходили к вере. И позже, не только Писание, но и устная проповедь обращала людей ко Христу.

В современности есть люди, которые хотят слышать литературное слово. Это дает надежду на то, что, может быть, время спустя оно зазвучит в полный голос

– Наверное, первые христиане были как раз такой внимающей стороной, которая очень хотела слышать. И они услышали. В современности (я исхожу из своего опыта) есть люди, которые хотят слышать слово, в частности литературное, и приходят на концерты, ждут их. Они есть. И это дает надежду на то, что, может быть, через какое-то время мы поймем, что не все заключено в интернете или в телевизионном ящике. Может, увидим более широкое применение слова в обществе, и оно зазвучит в полный голос.

– Вы имеете в виду не запись, чтение не в эфире, а со сцены, вживую? Согласна: ведь когда живая личность, человек, находясь рядом с тобой, произносит художественное слово, то обязательно одухотворяет его, привносит туда дыхание своей души. Так ведь?

– Конечно. Хотя для многих людей это какой-то архаизм, архаический момент, ведь многие уже испорчены прогрессивной технологией и ничего другого не хотят. Они ушли в виртуальное.

Я часто наблюдаю за людьми, как они сидят, уткнувшись в смартфоны. А на других людей, просто на лица им смотреть уже не хочется. У них есть единственное «лицо» – вот это стеклышко, в которое они и смотрятся, играют с ним. Вот это играние – пустая трата времени. Более того, таким образом они отгораживаются от людей, от ближних своих. Люди становятся чуждыми друг другу, одиночками за какой-то стеклянной или пластмассовой перегородкой.

– А слово-то дано человеку для чего? В первую очередь для общения!

– Да. Но люди уже не слышат друг друга. Общение отсутствует. Спросишь в транспорте: «Вы выходите?» И это уже расценивают как агрессию – шарахаются. Искажается смысл, который ты вкладываешь в доброжелательное слово.

Сейчас с искусством художественного чтения большая беда. Наше время – время засилия музыкальной эстрады, именно музыкальной, потому что есть еще другая эстрада – литературная. С начала ХХ века и вплоть до его конца она имела место. Это не то, когда писатели сами читают свои произведения, нет! Это в последнее время стало так, что каждый писатель считает себя актером, может выйти на сцену и третировать публику. Нет, я против этого. Писатели очень редко должны выступать со своими произведениями.

– А поэты?

– Тут другое. Прозу не надо так много читать, а поэзию надо. Но не каждый автор-поэт может прочитать свои стихи так, чтобы донести то, что он вложил туда. Я разграничиваю в человеке умение писать и умение читать, воспроизводить. Могут быть прекрасно пишущие поэты, но не умеющие читать свои же стихи. А могут быть не очень хорошо пишущие, а читающие блестяще. Соединение двух даров вместе – это уникальный случай. И такие случаи были. В начале века был Сергей Бернштейн.

– Тот, который где-то в 1920-х создал фонотеку чтения стихов поэтами при Институте живого слова и записал голоса Блока, Маяковского, Есенина?

– Да. И, пожалуй, одним из могучих чтецов своих стихов был Есенин. То же самое можно отнести и к Маяковскому. Они умели доносить не только смысл того, что написано, но и ту напряженность стиха, которая существует в их поэтическом языке. Эти два автора были исключительно звучащими поэтами.

– Конечно, авторское прочтение весьма ценно. Но мы уже никогда не услышим голоса Пушкина, Лермонтова, Тютчева, других великих авторов, и не узнаем, с какой именно интонацией они писали каждую свою строчку. Читая, мы в любом случае добавляем в каждое произведение личностное восприятие. И профессиональные чтецы, которые берутся исполнять чужие произведения, тоже привносят что-то свое, когда читают для публики.

Мы потеряли школу чтения. Были времена, когда стихи читались очень массово, широко, когда на сцену выходили настоящие поэты

– Да, привносят. И почему я говорю, что беда с этим, потому что мы, в общем-то, потеряли школу чтения. Были времена, когда стихи читались очень массово, широко, когда на сцену выходили настоящие поэты, и их стихи жили среди людей и давали им ощущение эпохи, того, что они живут и работают в какое-то очень интересное время. Тогда стихи будили людей для жизни. В конце 1950-х – начале 1960-х годов хрущевская оттепель открыла что-то новое.

Было у нас и очень мощное поколение чтецов – Журавлев (1900–1991), Шварц (1896–1954), Качалов (1875–1948,), Балашов (1903–1989), Орлов (1892–1955), Яхонтов (1899–1945), Закушняк (1879–1930). Это целое поколение, плеяда тех, кто работал только со словом. И делали они это мастерски.

– Давайте разграничим: это две разные области сценического искусства – когда актер входит в некий образ и играет роль, и когда чтец стремится донести слово автора совершенно точно и правдиво, без лицедейства…

– Абсолютно выпуклым, настоящим, без игры. Лицедейство – это, скорее, негативная сторона актерства.

– Я чувствую так: задача чтеца – быть предельно точным, чтобы слово, которое он озвучивает, стало практически его личным словом, сказанным как бы от себя. Иные мастера художественного слова читали, например, целиком «Пиковую даму», «Евгения Онегина». А там масса персонажей, которых надо каким-то образом изобразить. Но, насколько я понимаю, чтец полностью не перевоплощался в них, не играл, а сохранял некую…

– Дистанцию.

– Золотую середину, оставаясь все-таки рассказчиком.

– Да. Был такой чтец Александр Яковлевич Закушняк, который положил начало чтению прозы на эстраде. Он был первым. Будучи актером из театра Комиссаржевской, причем хорошим актером, в один прекрасный момент он сказал себе, что ему надоело играть роли, что он не видит выхода для своего творческого потенциала, и стал искать форму его реализации.

И однажды, будучи в Ташкенте на гастролях, он пошел на рынок. Вдруг его привлекло массовое стечение народа. Он удивился тому, что около 600 человек напряженно слушали, глядя в одну точку. Когда он подошел ближе, то увидел, что в центре этой толпы на постаменте сидит человек, узбек, и рассказывает людям некие истории, сопровождая их мимикой и жестами. Он увидел, что один человек может держать внимание массы людей. И тогда актер понял, что нашел искусство, которым будет заниматься.

– Но не каждому подобное дано. Вообще, сейчас удивляет, что люди слушали, чисто на слух воспринимали такие огромные произведения! Современный человек предпочитает визуальные образы – экранизации с готовыми, выдуманными кем-то картинками и персонажами. Интересно, а сейчас сможет ли чтец удержать внимание зала на большом произведении?

– Я все время задавал себе вопрос, почему именно в 1920-х годах возникло это искусство воздействия одного человека на огромную аудиторию? Неужели люди тогда были менее начитаны? Ну, и кино не было в таких масштабах. Но был театр. Там ставили замечательных авторов, классику…

– Хорошо, а поэзия? Вам не кажется, что ее проще донести до слушателя, чем прозу? Все-таки она мелодична, и это уже само по себе воздействует на слушающего.

– Здесь вступает в права актерский дар человека. Ведь далеко не каждый исполнитель умеет читать стихи. В поэзии есть свои законы, которых надо обязательно придерживаться, – это законы музыкальности, строки, ритма.

Мои учителя в актерской среде говорили, что стихи надо читать как прозу, рассказывать доступно, делая их своеобразным рассказом. Мое мнение, что стихи в чтении должны нести отличие от прозы, должны читаться именно как стихи, а не как проза, чтобы в них было ощущение ритмики, чередования рифмы. Все это обязательно должно отмечаться исполнителем. Но нельзя декламировать стихи! Я противник слова «декламация».

– Да, некрасивое, холодное слово.

– В начале ХХ века оно вошло в обиход, когда еще не было искусства художественного чтения. Тогда возникла мелодекламация. Что такое «мело»? Это музыка, мелодия. Пианистка садилась за рояль, а чтец под музыку начинал что-то читать. Это было распространено по всей России, в губернских городах. Богема собиралась и уходила в какой-то транс, слушая вот такой речитатив под музыку.

– Так и хочется пошутить: рэпом увлекались.

– Может быть, и да. Только рэп более жесткий, агрессивный, а тогда специально подбирались баритональные голоса, ласкающие слух, и соответствующая мелодия. Сегодня это не будет понято.

Остается одно – хорошо читать. А хорошо читать – это значит, в первую очередь, понять автора. Чтец не просто несет свое отношение, а трактует автора из себя.

– Как бы пропуская сказанное другим человеком через себя?

Это самое дорогое, что может быть в исполнителе: когда он транслирует не себя, а тот авторский мир, который заключен в тексте

– Да, да, да! То есть чтец приближается к той живой интонации, которую автор вкладывал в свое сочинение. Он ищет, как пропустить текст через себя и донести его до слушателя. И это самое дорогое, что может быть в исполнителе: когда он не себя транслирует, а тот авторский мир, который заключен в тексте, чтобы мы стали ближе к этому автору как таковому, но не к исполнителю. Исполнитель сам по себе. Если он это сделает, значит, честь ему и хвала, значит, он – настоящий исполнитель. Нужно прежде всего проникнуть в автора, но не любоваться собой.

– Может быть, все-таки нужно проникнуть не в автора, а в его слово? Ведь личность автора – это одно, а его творчество – нечто отдельное от него. И разве исполнитель не вправе выбирать те произведения, на которые отозвалось его сердце, которые ему близки, исходя из его личного восприятия?

– Я имел в виду – понять язык, образную систему автора, его чувства, понять его мир и сделать его видимым для слушателя. Сейчас крайне редко можно встретить исполнителя, который это может. Потому что это искусство никто не возрождает. А раньше люди приходили в филармонию, чтобы слушать слово, залы заполнялись, потому что был интерес. Приезжали чтецы, чтобы выступить, были представители этого жанра…

– А мне хочется сказать о важности искусства чтения в храме. Как замечательно, когда диакон или священник могут четко, ясно и проникновенно доносить до слушателей тексты Ветхого и Нового Завета! Здесь как раз не допустима эмоциональность. Тем не менее, если священнослужитель владеет искусством чтения, то слово Священного Писания так трогает! Тогда как будто заново слышишь Евангелие, хоть до этого читал его много раз. Если читающий каждое слово пропускает сквозь свою душу, а не равнодушно проговаривает текст или «глотает» его, то происходит некое таинство, таинство действия слова.

– Да, устное чтение учит людей общению и открывает души… Если ты смотришь в глаза, слышишь смех и не боишься воспринимать беды другого человека – вот тогда ты живешь. А когда ты один на один с самим собой или с телефоном, то уже выключаешься из общения, не общаешься с миром… А нет ничего дороже живого человеческого общения!